Жизнь как есть

Сугубо личные заметки. Молотов – Пермь – Москва. И Ракетные войска стратегического назначения

2. Пращуры

Рос я во вполне благополучной семье советских служащих. Я всё детство ощущал заботу родителей, но и требовательность тоже. Дома всё было нормально обустроено. Родители приучили меня много читать, водили в театр, отдали в музыкальную школу, ходили с нами зимой на лыжах, а летом – на природу. Но всё это воспринималось как само собой разумеющееся. А самые яркие впечатления остались от общения с дедом и бабушкой. У них дома был всегда невероятный уют. Спокойная, неторопливая и серьезная обстановка. И я всегда ощущал их безграничную любовь. Они не читали мне назиданий, не «учили» жизни. Они просто жили так, что хотелось быть с ними всегда. И хотелось быть похожими на них.

Дед и бабушка жили в маленькой квартире на втором этаже уютного деревянного дома в Слободке, по улице Максима Горького, 98 (угол улиц Полины Осипенко и Максима Горького; нынче здесь располагается 25-этажный жилой комплекс «Солнечный город»).

Солдатская слобода – так называлась когда-то эта часть города, раскинувшаяся за Сибирской заставой (это возле выхода Сада Горького на Сибирскую) от Сибирского тракта до речки Егошихи. Название своё эта слобода получила от прилегавших к ней Красных Казарм – самого крупного, ещё дореволюционного, военного городка в Перми. В Слободке были широченные улицы, вдоль которых стояли, в основном, двухэтажные рубленые деревянные дома. При каждом доме во дворе был сад со взрослыми деревьями. Многие хозяева в этих дворах развели огороды. Уютно было в Слободке, зелено и тихо. Разве что изредка танк прогромыхает по песчаным улицам из Красных Казарм на полигон. С транспортом было, правда, не шибко. От слова совсем.

В 1955 году часть Слободки между улицами Красноармейской – 25-го Октября – Белинского – Максима Горького огородили шестиметровым дощатым забором и начали строить внутри этого забора какой-то «часовой завод». Лет через десяток этот завод назвали «Электроприборным». И только в перестройку было открыто заявлено, что изначально изготавливал этот завод гироскопы для стратегических (и всяких иных) ракет. Что и производит по сю пору. И сонному существованию Слободки начал подступать конец.

Дом деда и бабушки был казенный, на четырех хозяев, аккуратный, обшитый кромленой строганной доской с прорезными наличниками. Жили они там давно. И мама, и тетка родились и выросли в этом доме. При доме был уютный двор и садик с огромной черемухой и двумя вековыми лиственницами. В садике бабушка выращивала замечательные георгины. Из этих георгинов она нарезала всем своим внукам огромные букеты на первое сентября. А дед обихаживал этот дом. Ну, все мужские заботы: дрова, вода из колонки, свет, починка всего и вся.

В этом доме и собиралась на каждый праздник вся родня. Да и не только по праздникам. И мы, ребятишки, наперебой просились к бабушке в гости. И обязательно с ночевкой. Да еще удача, если бабушка положит спать на полати! Полати располагались над входом, около печки. Оттуда можно было замечательно глядеть из-под матицы на кухню. Особенно занятно было наблюдать, как лепят всей родней пельмени на праздник. И ниоткуда больше не посмотришь, поелику всех ребятишек выгоняли из кухни, чтобы не путались под ногами.

Так что я до сих пор не уверен, под чьим влиянием больше складывались мои представления о жизни – родителей или бабушки с дедом.

***

Бабушка, Мария Мокеевна Рукавишникова (в девичестве – Пожгина), родилась в городе Перми в 1904 году в семье кочегара Мотовилихинского завода Мокея Семеновича и законной супруги его Ксении (отчество уже не помню).

Мокей Семенович был из крестьян Нижегородской губернии. Отец его после воли переехал в Мотовилиху. Мокей Семенович был на заводе в авторитете. Дом имел на Кислотном. На горе. Держал лошадь, корову, мелкую скотину. Телегу имел не токмо ломовую, но еще и бричку! Супруга его, естественно, не работала, вела хозяйство, воспитывала детей.

Прадед Мокей Семенович был мужчина представительный. Видать, трезвого поведения. В годы Первой мировой войны, когда для пресечения лихоимства и мобилизации «трудовых коллективов» на изготовление военной продукции были на военных заводах образованы Военно-промышленные комитеты из числа администрации заводов, инженеров и рабочих, Мокей Семенович был кооптирован в такой комитет Мотовилихинских заводов. Фотографию комитета показывала мне бабушка. Куда девалась фотография – не ведаю. Сам я его никогда не видал. Только по рассказам бабушки. Отошел он где-то после Отечественной войны.

Прабабушку Ксению помню смутно.

Ну, чего я все о дальних родственниках… Я же собрался рассказать о бабушке Мане. Так мы все её называли.

Бабушка Маня была душой всей родни. Поняли мы это, только когда её не стало. Потому что без неё вся родня в одночасье рассыпалась. И никогда уже вместе не собралась.

Бабушка Маня была душой не только родни, но и всего околотка. У неё сложились открытые и дружеские отношения со всеми соседями. Она умела как-то без напряга разрулить любой конфликт. Поэтому соседи избрали её в уличный комитет (это была тогда такая форма местного общественного самоуправления) и постоянно обращались с просьбами похлопотать за них в каких-нибудь органах управления. И она им почти никогда не отказывала. И получалось это у неё как-то просто и естественно. В органах относились к бабушке Мане тоже благосклонно. Она была разнообразным «активистом». Я помню только удостоверения общественного инспектора из торговой инспекции и райотдела милиции. А еще грамоты от райотдела за активное содействие в поддержании правопорядка в околотке.

В своих интересах и умениях бабушка была, как бы сейчас сказали, продвинутой дамой. Она очень интересно, с наблюдениями и обобщениями рассказывала о житье-бытье в далекие годы, в том числе и о дореволюционной эпохе. Это было не удивительно. Ещё до революции она закончила начальную школу и успела даже поучиться в Мариинской гимназии. В этом здании нынче располагается главный корпус Пермской сельскохозяйственной академии. Поучиться там ей довелось меньше года: грянула революция. Но и этого оказалось достаточно для того, чтобы у бабушки сложился широкий круг интересов. Она, вроде бы, просто вела хозяйство, но при разговоре оказывалось, что она была весьма сведущей в вопросах внутренней и внешней политики, состоянии рынка продовольствия и товаров бытового назначения. Но самое удивительное для меня оказалось, что бабушка очень толково разбирается в футболе и хоккее. Именно в общении с бабушкой утвердилось во мне убеждение в пользе широкой эрудиции для повседневной жизни.

Бабушка Маня в общественном производстве работала только в годы войны, где-то в инструментальной кладовой какого-то цеха завода № 19. Вероятно, чтобы получать рабочую продовольственную карточку. А в остальное время она вела домашнее хозяйство. И еще – она была великая мастерица по портновской части и обшивала всех знакомых. В доме у них с дедом стояла настоящая, еще дореволюционная, машина Зингер с ножным приводом на литом подстолье и заковыристый портновский манекен на резной подставке. Это портновское мастерство она передала и своим дочерям: моей маме и тетке.

Где-то году в 1974 при расширении Электроприборного завода кварталы между улицами Максима Горького – Николая Островского – Красноармейской – Белинского стали готовить под снос. Бабушке с дедом, как безнадежным пенсионерам, стали предлагать всякие отстойные варианты: полублагоустроенные квартиры, жильё в чужих отдаленных районах, малосемейки… Бабушка, практически всю жизнь прожившая на одном месте в Слободке, переживала эти перспективы болезненно. Она пошла по инстанциям. И нашлись «ответственные работники», вспомнили общественного торгового инспектора и, в конце концов, выделили им с дедом уютную однокомнатную квартиру на первом этаже дома на углу улиц Пушкина и Газеты Звезда.

Но порадоваться новой благоустроенной квартире бабушке Мане не довелось. От всех этих переживаний и хлопот случился у неё обширный инфаркт, она слегла и из больницы уже не вернулась.

***

Дед, Борис Александрович Рукавишников, родился в 1905 году. Личность на редкость колоритная. Можно сказать – богема. Талантами был наделен сверх всякой меры. Закончил когда-то в молодости только 4 класса какой-то приходской школы или начального городского училища. Но 4 класса точно поминал. И все. Но не было отрасли знания или умений, которыми бы не владел дедушка Боря. Причем владел с точным пониманием и, при необходимости, подробными пояснениями физического смысла любого явления.

Он замечательно играл на балалайке, домре, шестиструнной и семиструнной гитаре, двухрядной, трехрядной, саратовской гармони, на «тальянке». Причем знал особенности строя каждого инструмента. Он часто брал в ремонт гармони и настраивал их язычки. А на гитаре играл не дворовым боем, а тонко, с переборами и с выведением на басовых струнах четко прослушиваемого контрапункта. Как оркестр.

Дед подробно знал особенности рабочих процессов парового, дизельного, карбюраторного двигателей. О карбюраторе слагал поэмы, органично употребляя совершенно непонятные мне тогда импортные термины: «дроссельная заслонка», «диффузор», «жиклер», «акселератор», «экономайзер»… Смысл этих заковыристых понятий я уяснил только в высшем военном инженерном училище. Да и то после изучения не менее заковыристых инженерных дисциплин: высшей математики, физики, термодинамики, газовой динамики, теории теплопередачи, теории горения. И убедился, что дед, с его четырьмя классами городского училища, излагал суть явлений, происходящих в тепловых машинах, абсолютно грамотно.

Подобные же оды возглашал дед о зубчатых и ременных передачах, автомобильных и тракторных трансмиссиях, мотопилах, строительстве домов и сараев, электродвигателях одно- и трехфазного тока, электромашинах постоянного тока, реле и контакторах, системах электроосвещения и метеорологических приборах.

Когда в обиход стали входить телевизоры, первый такой аппарат в околотке появился, конечно же, у деда. Это был «Авангард-55».  Огромный короб из красного (!) дерева габаритами с нынешний домашний кинотеатр и размером экрана 12'' по диагонали. Естественно, что он сразу стал выходить из строя. И естественно – дед стал его чинить. По ходу подробно объясняя мне, для чего в электронике используются конденсаторы, резисторы, потенциометры, реостаты, катоды и аноды. А также как регулируются катушки на горловине электронно-лучевой трубки. И ежели много позже, закончив инженерное училище с квалификацией «военный инженер-механик», с дросселями и диффузорами я подробно разобрался, то электронные лампы, транзисторы и конденсаторы, так и остались для меня вещью в себе. Так что дед для меня остался сказочным российским самородком.

Русским он был и по своему характеру. Со всеми достоинствами и недостатками. Наряду с талантами и широтой души, был он, как водится на Руси, не шибко обязательным, увлекающимся, капризным, несдержанным. Любил и «допустить употребление». Собственно, из-за этой привычки попал и на войну.

Он работал перед войной механиком на какой-то автобазе. У него была бронь, и призыву в действующую армию он не подлежал. Но в 1942 году он загулял, два дня не вышел на работу и, по закону военного времени, попал в тюрьму. Сидел он в пересыльной тюрьме (нынче там кукольный театр) с полмесяца. Но суд счел его деяния не содержащими общественной опасности и к уголовной ответственности не привлек. С деда сняли бронь и отправили на фронт.

Попал он в какой-то пехотный полк ружейным мастером. Чинил винтовки и пулеметы. В пределах возможности полевой мастерской. Там получил первое ранение. Чинил он пулемет «Максим» прямо на передовой, открыл крышку ствольной коробки и наклонился над нею, так, что затылок оказался над щитком. Тут недалеко разорвался шальной снаряд, и осколком на излете задело ему шею. По счастью ранение оказалось неопасным. Однако я хорошо помню шрам на шее под затылком.

После излечения дед получил назначение в автобат и провоевал шофером до конца войны. До 1944 года возил, в основном, боеприпасы. Во время этих поездок получил контузию. Мины в кузове сдетонировали, деда выбросило на несколько метров. Как остался жив – сам не понимает. Заканчивал войну водителем какой-то оперативной группы. Это было уже в Германии. Группа занималась выявлением и ликвидацией групп солдат Вермахта, оказавшихся в ближнем тылу наступающей Красной Армии. Что это было за подразделение, остается только догадываться. Об этом времени он никогда не рассказывал. Обмолвился лишь однажды.

Вернулся с войны с двумя медалями «За боевые заслуги». Настоящими, номерными.

После войны, сколько я помню, дед работал механиком в комбинате бытового обслуживания Красных Казарм. Это было масштабное предприятие в овраге Егошихи, рядом со стрельбищем. Там было котельное хозяйство, огромные барабанные стиральные машины. Комбинат обстирывал все части, дислоцированные в Красных Казармах. Это был главный военный городок в Перми. Я многажды приходил к деду на работу. На стрельбище был установлен фюзеляж самолета DC-3 и тренажер танковой башни. Там было жутко интересно.

Механиком дед работал не только в Красных Казармах. Он ремонтировал дома и в своем околотке всё, что вращалось, двигалось, включалось в сеть: часы, радиоприемники, электроплитки, утюги, швейные машинки. Попозже, по мере того, как они стали входить в быт, – стиральные машины, пылесосы, телевизоры. Он мог насадить топор, выточить пилу, починить проводку. В общем – практически всё.

И я не припоминаю, чтобы дед покупал для ремонта какие-то детали или расходные материалы. Да и не с чего было покупать. Дед с бабушкой всегда жили с весьма скромными доходами. Но с самого детства я замечал, что дед подбирал любую деталь, которая ему хоть где-нибудь попадалась. Даже такую, которая, на первый взгляд, ни на что не годилась. А вот он с неиссякаемой фантазией придумывал в конце концов всякой вещи какое-нибудь применение. Иногда – самое неожиданное. Как-то из сухой изогнутой ветки вереска смастерил что-то вроде самодельного барометра.

Делал он всё неспешно, обстоятельно. По ходу объяснял, что техника не любит резких движений и насилия. И что с каждой деталью и каждым механизмом надо обращаться сообразно их устройству, тщательно и аккуратно. Он никогда не выбрасывал никакую вещь, сделанную руками, до тех пор, пока она хоть как-то может быть использована. Такая же привычка как-то сама собой сложилась и у меня. И сохранилась у меня по сю пору. Вся родня смеется надо мной за эту привычку. Но я думаю, что это не только помогает сберегать финансы, но и благотворно влияет на экологию.

Когда деда стали покидать и силы, и интерес к ремеслу, он отдал мне жестяную коробку с колесиками и осями от часов, какими-то сверлышками, втулками и пружинками, которые он использовал. Я не могу найти им применения. Но и выбросить рука не поднимается. Память.

На деда я не только смотрел с восхищением и не только слушал его рассказы. Многим полезным умениям я научился именно у него, когда помогал ему в его хозяйственных делах. Именно дед научил меня, как правильно держать молоток и забивать гвозди, как заправить и выставить железку в рубанке, как ловчее поставить и куда ударить колуном, чтобы расколоть суковатый кряж, как снять изоляцию и сделать скрутку, чтобы поставить розетку на стену, как подмотать паклю на сгон, чтобы труба не текла. Да много ещё чего.

Ко глубокому сожалению, дед не оставил свою пагубную привычку. И однажды осенью, в глубоком подпитии заснул в подъезде своего нового дома, застудил почки и умер.

***

А первый впечатляющий пример того, что называется ремеслом, в высоком смысле этого понятия, камертоном звучащий во мне всю жизнь, я получил от ещё одного родственника. Это был муж сестры моей бабушки.

С сестрой Тамарой бабушка поддерживала самые добрые отношения всю жизнь. Возила меня к ней в гости. Отчества её мужа я никогда не знал – просто «дядя Петя». Это был выдающийся мастеровой. Я не знаю ремесла, которым бы не владел дядя Петя. Работал он на Мотовилихинском заводе и умел ВСЁ. Им был выстроен огромный добротный рубленый пятистенок в Язовой (это где сейчас завод «Машиностроитель», остановка электрички «Юбилейная»). В доме все было сделано им самим: печка, мебель, столовые приборы, кастрюли, бидоны, фляги… Мне как-то раз пришлось ему помогать перекладывать печку у бабушки, так для меня это до сих пор – эталон мастерства. Как-то неспешно дядя Петя, приготовил раствор, насыпал quantum satis глины и песка, добавил воды; все на глаз; заставил меня мешать; в какой-то момент сказал – хватит; одним движением брал кирпич, одним движением – как бы не глядя – зачерпывал кельмой раствор, намазывал на кирпич; одним движением – опять не глядя – клал этот кирпич в кладку, один раз пристукивал – и кирпич ложился ровнехонько к соседним, и – это фантастика! – раствор как бы сам собою выдавливался из шва РОВНО до края кирпичей. Лет через двадцать на собственной даче я попытался повторить этот фокус. Мне казалось – это же так просто, я же все видел. И только тут, намаявшись, вымазавшись и состряпав какое-то кособокое, в подтеках глины чудище, я понял, что такое – недосягаемое МАСТЕРСТВО.

***

И ещё одного человека из поколения моих предков я не могу не вспомнить. Исключительно по его примеру я выбрал для себя профессию авиационного инженера.

Сергей Яковлевич Вахошкин. Самый старинный и неизменный друг родителей. Один из самых уважаемых мною людей. Многим в моем выборе профессии, вообще в жизни, я обязан Сергею Яковлевичу – «дяде Сереже».

Это был атлетически сложенный мужчина, роста чуть выше среднего, с крупными, как вырубленными чертами лица. Он был всегда уравновешен, доброжелателен, но, в то же время, всегда динамичен и даже несколько ехиден.

Я его знал с тех пор, как себя помню. Он был женат на школьной подруге моей мамы. По причине этой женитьбы он всегда был вместе с родителями.

Первое же осмысленное знакомство с ним произошло во время многочисленных «аусфлюгов», которые мы совершали с родителями в конце 50-х годов: лыжи, поездки за грибами, за ягодами.

Дядя Сережа жил в центре города, а мы тогда – на Крохалевке (микрорайоне в районе улиц Лодыгина, Бородинской, Нердвинской). И вот по воскресеньям он обычно заявлялся с семьей к нам, мы собирались тоже и шли на лыжах в овраг возле деревни Столяры. Лыжник он был азартный, спускался с самых крутых склонов оврага. И я, бывало, туда же. Ну, и кувыркался же я! А потом все пили чай у нас дома. Весело было.

Столь же азартен был дядя Сережа в сборе грибов или ягод. За ягодами мы ездили на угоры возле Чусовой на остановке 12-й километр. А за грибами – в боры возле Полазны. Это примерно там, где нынче санаторий Демидково.

Дядя Сережа был фронтовиком. Самым настоящим. Где-то в конце 1941 года он поступил военное авиационно-техническое училище и выпустился из него в 1943 году. Училище располагалось в каких-то бараках на окраине Белебея (или Бугуруслана). Как и большинство краткосрочных училищ военной поры. Из всех курсантских привилегий он помнит только шерстяные гимнастерки и бриджи.

Ко времени выпуска в руководстве авиации кому-то пришла в голову идея выпускать авиационных техников в сержантских званиях. Так дядя Сережа, ко своему огорчению, не вышел в офицеры. Хотя рассчитывал. Он получил назначение механиком в штурмовой авиаполк, где прослужил лет 6. Поскольку перспектив производства в офицеры он не имел, то и постарался из армии уволиться.

О войне он рассказывал скупо, буднично. Как об обычной работе. Но удивительно интересно. Именно от него я с удивлением узнал, что «летающий танк» штурмовик ИЛ-2 собственно броневой имел только капсулу с мотором и кабиной пилота. А остальная конструкция была фанерной. Которую после каждого вылета приходилось латать. И еще о том, что моторы для штурмовиков  поступали даже с неочищенной с наружных поверхностей литейной землей и только с обрубленными литниками. А ресурс этих моторов был по 15 – 20 часов. Это примерно на 10 полетов. Но у большинства штурмовиков менять и такие моторы не приходилось. Они не налетывали столько.

Работал он в ОКБ-19 начальником бригады термодинамических расчетов. Его обстоятельная профессиональная уверенность инженера-проектировщика и подробнейшие знания о всех тонкостях рабочего процесса в авиационных двигателях были не последним обстоятельством, по которым я выбирал себе профессию. В конце концов, после окончания техникума в конструкторский отдел ОКБ-19 (тогда уже – Моторостроительного конструкторского бюро) меня рекомендовал именно он.

Дядя Сережа до конца своих дней относился ко мне хорошо. Помогал мне советами. Я благодарен ему безмерно.

***

В общем, мне повезло в жизни. Мне было «делать жизнь с кого». И попытаться не подвести память о них.