Жизнь как есть

 

 

 

Экспозиция

В главе 15 своих заметок «-Ты что, с Урала?  - Ну… Да!» я уже изложил, как в сентябре 1972 года во время обеда в  ресторане «Центральный» я, бравый курсант 5-го курса Пермского высшего военного командно-инженерного училища, вместе со своими однокашниками Мишей Савостьяновым и Вовой Овчинниковым познакомился со студенткой Пермского госуниверситета Леной Галых, которая параллельно с учебой на пятом курсе университете подрабатывала экскурсоводом в Пермской государственной художественной галерее (ПГХГ).

Курсанты военного училища и молодые сотрудницы Галереи пересеклись конкретно в этом ресторане не случайно. Пермское ВКИУ и ПГХГ располагались рядом. Точнее – напротив друг друга в самом начале Комсомольского проспекта на высоком берегу Камы. Училище – в здании бывшей Пермской духовной семинарии (Комсомольский проспект, 1), Галерея – в здании бывшего Спасо-Преображенского кафедрального собора (Комсомольский проспект, 4). А ресторан «Центральный» находился на расстоянии в полквартала от обоих учреждений (Комсомольский проспект, 7). Поэтому не удивительно, что сотрудники и того, и другого обедали в одном месте.

 

Нас частенько, в порядке «шефской помощи», посылали в Галерею на вспомогательные работы: разгрузить чего-нибудь, перенести и подобное… Там я и заприметил в лицо некоторых девиц. Я не знал имени ни одной из них. Просто знал, что – «из Галереи». Вот от этой щебечущей компании с томными лицами особ, «приближенных к искусству», и подскочила к нам за стол стройная девица в простом сером платье, которая представилась Леной.

 

 

Лена пригласила нас в ближайшую субботу в Галерею, где должно было состояться открытие очередной выставки. На выставку, правда, пришел я один.

 

Начало

Вот на первой же выставке чудеса и начались.

Я, разумеется, надел костюм, повязал (повязал, Карл! никаких прицепных регатов!) галстук, купил билет в Галерею (тогда это стоило 30 копеек, и я мог на своё денежное довольствие билетами обмотаться) и присоединился к гостям вернисажа. Обозреваю рисунки и краем глаза поглядываю по сторонам: не появится ли пригласившая нас девица. Мелькнула – в изящных черных туфлях (потом узнал – французские!) на высоком каблуке, высокая, статная! Я обернулся – и обомлел: водопад шикарных каштановых, слегка вьющихся волос струился с головы до половины спины!.. Меня прогнуло от гордости – это ведь МЕНЯ пригласила такая шикарная девушка! И вот я щаз, на глазах у изумленной публики, подойду к НЕЙ и, этак запросто, поздороваюсь… Я уже прилепил на физиономию улыбку…, как девица, скользнув по мне ничего не значащим взглядом (и явно заметив меня, как замечают внезапно увиденную на пути какую-нибудь табуретку) прошла сквозь меня, остановилась около какой-то картинки и стала обсуждать ея со своей спутницей.

Вот что я должен был думать? Я и оторопел. Пооторопевав с минутку, стал думать – как себя повести? Можно было «сделать вид, что меня не облили», развернуться да и уйти. Обязательств никаких никто никому не давал. Первая мысль – так и сделать. Но подумалось, что это будет неприлично. Мало ли, почему со мной не поздоровались… Может, меня и вправду не заметили. Судорожно придумывая, что бы такое сказать, чтобы объяснить свое присутствие здесь (само собой – не из-за приглашения, а так… зашел от нечего делать…), если меня, таки, не узнают, подошел. Поздоровался. И тут – отлегло. Девушка улыбнулась, поздоровалась и представила меня своей подруге. Слава Богу, ничего придумывать не надо!

Дальше по выставке мы ходили одной компанией. Подружку Лены звали Галя. Лена объясняла различия в тематике и творческом подходе Оноре Домье и Поля Гаварни. Галя удивленно и восхищенно внимала. А я тайком пытался выяснить: в каком месте Лена прикрепила шиньон? Поелику я НИКАК не мог даже представить, что в маленьком узелке в пол-кулака, который я видел третьего дня, может уместиться поток волнистых пышных волос на пол-спины. Сомнения растаяли лишь много позже, когда я по утрам гладил эти разметавшиеся на подушке волосы от корней до кончиков.

По окончании вернисажа девушки пригласили пойти к Гале и попить чайку. Я согласился. Так я познакомился с Исааком Анатольевичем Райхманом, Галиным отцом. Чайку попили душевно. Никто тогда не мог и предположить, что в тот вечер ни к чему не обязывающая встреча с фронтовиком Исааком Анатольевичем перейдет в дружбу семьями на долгих сорок лет.

 

Тут надо бы сделать некоторое отступление

Армейская жизнь в училище – это не только учеба, наряды и караулы. Это – просто жизнь. Со всеми её ипостасями. Это саморазвитие в первую очередь. Всякое. Это и подъемы переворотом на перекладине в конце казармы. Это и чтение книг в читальном зале. Это и походы в кино во время увольнения. Да и не только в кино. В увольнения-то курсанты ходили, чтобы познакомиться. В этом вопросе большим подспорьем были совместные вечера отдыха с «женскими» институтами. Вечера устраивались по большей части с педагогическим или фармацевтическим институтами. Да ещё с медучилищем, которое было просто рядом – через дорогу. Все эти вечера не обходились без нашего инструментального ансамбля. И пока я сидел там за барабанами (я играл тогда барабанщиком в курсовом инструментальном ансамбле), я наблюдал, как наши пацаны знакомятся с будущими учительницами, аптекаршами и медичками. И как потом бегают с ними на свидания в увольнения. А с третьего-четвертого курса уже всё чаще пошли на курсе свадьбы. И на скольких же свадьбах мы отыграли!

И вот тут меня начали терзать «смутные сомнения». Как так? Я, вроде, не ботаник, служебные успехи могу предъявить, подъем переворотом – по ходу – на перекладине в яловых сапогах с оттянутыми носками раз, этак, с 15 могу накрутить, среди сослуживцев – в авторитете… А вот с друзьями (а в особенности – с подругами) полный облом! Ну, никому же я не интересен. Пока жили в казарме, это не так замечалось – весь день расписан по минутам. А вот когда вышли на «вольный режим», тут стала подкрадываться депрессуха. И даже кое-что похожее на комплекс неполноценности. Ну, вот на хрена мне сдалась эта «ленинская стипендия»? В конце самоподготовки почти все начинают кучковаться, обсуждают какие-то вечерние планы – кто с друзьями, кто с подругами, а кто уже и с супругами. И только мне идти было некуда и не к кому…

 

А что дальше?

И вот как-то в серую осеннюю субботу лежу я дома на койке и бесцельно гляжу в потолок. Никакие мысли в голове не бродят. Ни о чем. Никуда не собираюсь. В какой-то момент, ни о чем не думая, я встал с койки и пошёл в другую комнату. Проходя мимо окна, опять ни о чем не думая, краем глаза машинально глянул в него. Окна нашей квартиры выходят на Комсомольский проспект (это наша Unter den Linden со сквериком вдоль оси). И вижу: по скверику сосредоточенной походкой, думая о чем-то своём и экзотически жестикулируя ладонью около виска, идет моя новая знакомая. Видно, что идет куда-то в направлении Галереи. Ни секундой раньше, ни секундой позже проследовала она в створе именно нашего окна. Вот и не верь после этого в мистику!

Я дошёл до кухни, попил чаю и подумал: а схожу-ко я в Галерею. Расширю свой кругозор… Исключительно кругозор! В Галерее купил билет и, не торопясь, пошел по залам. Чтобы никто и не помыслил ничего иного о цели этого долговязого парня, кроме как о том, что он пришёл внимательно осмотреть экспозицию. И где-то на втором этаже, в отделе западноевропейского искусства, на банкетке нашел Лену. Она сидела с кем-то из сотрудников галереи, и они живо обсуждали какой-то служебный вопрос. Я дождался окончания их беседы и, как бы мимоходом, поздоровался. Мы ещё раз прошлись по экспозиции и распрощались.

А я стал захаживать в Галерею. Сначала – на лекторий по субботам. Сам даже не понял – зачем? И сам себе объясняя – вроде, для самообразования. Потом меня стали узнавать билетерши и смотрительницы и пропускать просто так. А я сразу заворачивал в массовый отдел (это где передыхали научные сотрудники между экскурсиями), где работала Лена. Это было очень удобно. На ресторан у меня денег не было; в кино ни Лена, ни я уже часто не ходили, а тут – и при искусстве, и дождь не мочит. А это было актуально – осень на дворе.

Через некоторое время я с удивлением стал замечать, что я стал с тревогой дожидаться среды, когда на обеде я увижу эту весело щебечущую компанию из Галереи. Чтобы просто кивнуть Лене – привет! Поначалу я каждый раз придумывал повод, по которому я обращаюсь к ней. Не мог же я показать, что мне просто хотелось побыть рядом. Да и опасался быть навязчивым. Какое-то время мне это удавалось. А со временем я убедился, что и Лена относится ко мне с интересом. И я перестал придумывать поводы. Просто приходил и говорил – «Привет!».

Потом стал провожать Лену эти полквартала от «Центрального» до Галереи (и не дальше!), чтобы немного поговорить об искусстве. Лена знала об искусстве что-то такое, что мне было совершенно необычно. Я тогда искренне был поклонником кондового академизма: чтобы на картине была прорисована каждая травинка и хвоинка. А вот всякие крупные мазки считал –не сочтите за тавтологию – мазней. И вот Лена начала меня понемногу просвещать. Я долго – и опять совершенно искренне – не понимал её. Пока она не принесла мне для прочтения эссе Федерко Гарсиа Лорки «Теория и игра дуэнде». И я понял, что надо выглядывать в любом произведении искусства. Любого. И стал приглядываться даже и к рубежу века.

Так я проходил в Галерею до Нового года. А сразу после Нового года мы уехали на войсковую стажировку в Читу, а потом – сразу на ремонтную практику в Ростов-на Дону – до середины марта.

 

Апофеоз

И вот во время этих поездок я вдруг начинаю ощущать, что не просто хочу увидеться с Леной, а без неё у меня начинает щемить сердце. Это было для меня совершенно неожиданное ощущение. Поэтому сразу по возвращении из Ростова-на-Дону я первым делом пошел в Галерею. Огромное облегчение: я увидел, что Лена тоже была рада нашей встрече. Безо всяких поводов и «причин». Просто рада.

И вот тут на авансцене появляется КРАСНЫЙ КОСТЮМ.

Я уже за осень привык, что Лена появляется в «Центральном» и на работе в скромнейшем платье кофейного цвета, том самом, в котором мы познакомились, либо в, опять же – простом, черном платье с красными вышитыми рукавами. Оба – прямого покроя, в котором фигура-то особо и не просматривалась. Ну, не толстая. И всё. В общем – этакая «достойная бедность». Я сам – отнюдь не из семьи олигархов, да и не франт по натуре. Поэтому облик моей знакомой мне был вполне приятен. И вдруг, придя в очередную среду на обед и снимая шинель, я в зеркале (было тогда в вестибюле ресторана огромное зеркало во всю стену) увидал роскошную амазонку. Округлые бедра облегала алая драповая юбка, слегка расклешенная в районе колен, которая тяжело колыхалась при ходьбе. Между тазобедренными костями (прошу прощения за анатомические подробности) где-то внутри угадывался абсолютно плоский спортивный живот. Выше юбки грациозно покачивалась тончайшая талия. Талию было ясно видно, поскольку на плечах был короткий драповый алый колет с широким поясом, украшенным блестящими латунными пуговицами. Колет Лена не застегивала, и между полами был виден обтягивающий грудь и талию черный свитер с высокой стойкой. И вот эта царица подходит ко мне и, как ни в чем ни бывало, произносит: «Привет!» Мозги у меня съехали набекрень, я запутался в рукавах шинели и остолбенел. И понял, что – всё.

Мы стали встречаться каждую свободную минуту. Целыми днями бродили по городу. С каждым разом расставались всё позднее.

Постепенно я стал узнавать всё больше о привычках и интересах Лены. Разные это были узнавания. Я с почтением узнал, что Лена занималась бальными танцами. Почти профессионально. А ещё она была членом сборной Удмуртии по баскетболу. Это – ваще! Я был повержен. И это было видно: фигура у Лены была, таки, ладная, движения собранные, легкие. Ну, и я тоже, как бы невзначай, упомянул о своем первом разряде по фехтованию.

Некоторые события были и забавными, и мистическими одновременно. Как-то раз, как бы невзначай, Лена спросила меня, а кто из нашего училища ездил на Всесоюзный слет студентов. И как-то ошеломленно замерла, когда узнала, что на слёт от училища ездил я один. Немного помедлив, она осторожно спросила, не знакомился ли я после возвращения со слёта с какой-нибудь особой женского пола на предмет женитьбы. Теперь задумался я. И вспомнил! Таки да, именно после возвращения из Москвы я ощутил к себе повышенное внимание со стороны знакомых и друзей моих родителей.

Мои родители частенько похвалялись моими успехами, а друзья моих родителей были падки на формальные признаки «успеха». Поездка в Москву на всесоюзный форум безусловно воспринималась видимым знаком такого «успеха». И вот где-то по осени моя мама стала с нескрываемым намеком предлагать встретиться с девушкой из «хорошего семейства», да ещё «студенткой университета». А девушку предлагала какая-то мамина школьная подруга Соня, которая работала в прокуратуре и у которой была в той же прокуратуре коллега по работе Ираида Сергеевна (юридическая тусовка уже тогда была исключительно престижной!), которая и была счастливой матерью «прекрасной девицы». И вот я простодушно рассказал всю эту историю Лене.

И вот тут у Лены вообще округлились глаза! И теперь она рассказала мне, что как-то раз глубокой осенью 1971 года мама Лениной подружки Гали Райхман в непринужденной домашней обстановке рассказала историю о том, что у её коллеги Сони из прокуратуры имеется школьная подружка Ираида Борисовна, которая является счастливой матерью великолепного сына: курсант военного училища, отличник, да ещё участник Всесоюзного слёта студентов в Москве. Полный набор индикаторов престижа для семьи из юридической тусовки! И Лена продолжила рассказ о том, как она вылила водопад сарказма на голову этого несчастного «худосочного отличника, который высиживает свои никому не нужные пятерки, пока мамка ищет ему невесту». Подружка Лены Галя была пристыжена, а её мама Ираида Сергеевна повергнута во смущение. Иными словами, попытка сводничества Леной была пресечена в зародыше, а я был спасен от попадания в «престижную» среду юриспруденции. «Спасен» корыстно, для себя самой. Ещё не зная предмет «спасения».

В общем – мистика forever!

Но были и вещи, которые повергали меня в недоумение. Как-то пошли мы с ней в кино. В какой-то момент экран погас – пленка оборвалась. Это было понятно, что просто оборвалась. Все это поняли, по сюжету. В зале зажегся дежурный свет, но Лена решительно встала и направилась к выходу. Её нимало не смутило; нет, не так – она вообще проигнорировала тот факт, что публика продолжала спокойно оставаться на своих местах. Ну, и мне ничего не оставалось делать, как последовать за ней. Я не осмелился даже вопроса задать. Это ей потом кто-то из подружек объяснил, что то кино на том месте, до которого она досмотрела, не заканчивается. По первости я насторожился.

Или Лена могла, ни слова не говоря, встать, выйти из троллейбуса и, не оглядываясь на меня, пойти куда-то. Попытки выяснить причину изменения маршрута она игнорировала. Просто шла, предоставив мне возможность метаться в непонятках. Вот что я должен был подумать?

Или… Да, ладно… В общем, я чувствовал себя постоянно как сапер, переносящий в руках мину-неизвлекайку, которая в любой момент может рвануть просто от взгляда. Я уж начал робеть – хватит ли у меня сил быть рядом с такой взрывоопасной индивидуальностью? Но однажды, на спортплощадке стадиона «Энергия», Лена вдруг попросила у меня расческу. Я опешил – уж шибко необычной была просьба. Но расческу ей подал (тогда мне было ещё что расчесывать, да и Устав внутренней службы обязывал военнослужащего иметь при себе этот предмет личной гигиены). И Лена просто раза два провела расческой мне по волосам. Я непроизвольно замер и обмяк. И от неожиданности, и от какой-то невыразимой – и родной! – теплоты, разлившейся по мне. Я понял, что сил мне хватит. Лишь бы Лена не изменила своего отношения ко мне.

Но постепенно подкрадывался кризис.

Дело в том, что мы в училище вышли на дипломное проектирование. Занятий у нас никаких не было. Каждый день мы приходили в залы дипломного проектирования. Для каждого там было приготовлено рабочее место. Это был стол и кульман с полутораметровой чертежной доской. Мы должны были проводить расчеты и выполнять на кульмане чертежи. Темой моего дипломного проекта был жидкостный ракетный двигатель на металлизированном топливе. А поскольку я был реальным претендентом на золотую медаль, то ход моего проектирования персонально контролировал начальник курса (впрочем, как и проектирование другого золотого медалиста и претендентов на диплом с отличием). Дело в том, что оценка работы начальника осуществлялась по количеству этих самых отличников, тем более – золотых медалистов. Поэтому он по дням отслеживал, чтобы мы не отставали от графика.

Начал я довольно бойко. Но тема у меня была нестандартная, поэтому я много работал в областной библиотеке имени Горького. И вот, отметившись об уходе в библиотеку, я через раз уходил к Лене. График стал трещать по швам. Я поначалу чего-то плел начальнику курса, и он этому поначалу верил. Но потом начал меня прессовать. А я уже не мог не встречаться с Леной. Почти все однокашники закончили расчеты и вышли на черчение. Это был длительный этап. И сложный. Проекты наши были громоздкими: двигатели, ракеты, пусковые установки. Это были чертежи высотой по метру и длиной по 4-5 метров. Все натянули на кульманы рулоны ватмана и начали чертить. Я тоже натянул (чтобы не мозолить глаза). Но – провел только осевые линии. Начальник курса стал выходить из себя и стал угрожать посадить меня на казарменный режим. А наши гулянья с Леной стали затягиваться сначала до 2 часов ночи, а потом и часов до 4 – 5 утра.

Несколько сглаживало ситуацию лишь то, что встречались мы через день. После развода я приходил в зал дипломного проектирования, снимал чехол с чертежа, на котором красовались осевые линии, сворачивал чехол в кучку, ронял на этот чехол свою буйную головушку и отрубался до обеда. После обеда я начинал чертить. Потом шел домой и ложился спать. На следующий день я работал целый день. А после вечернего развода шел к Лене и – до 5 утра. На следующий день до обеда спал на столе. И цикл повторялся.

Ситуация обострилась, когда стали проявляться результаты проектирования. Большинство курсантов уже выполнили чертежи полностью в тонких линиях, когда у меня лишь сиротливо тянулись осевые. Начальник курса стал выходить из себя. И только его безграничное доверие ко мне удержало его от того, чтобы посадить меня в казарму. Я заверил, что всё сделаю в срок. Я, в общем-то, не блефовал. Всё-таки, я был выпускником техникума и профессиональным конструктором. Я ускорился и закончил чертежи раньше всех. Но как я выдержал всё это, не понимаю до сих пор. Этот период у меня и по сю пору вспоминается, как в тумане.

В конце концов всё завершилось благополучно. Однажды, в конце мая, Лена пришла на обед с толстой книжкой в руках. В книжке был заложен паспорт, поскольку никакой сумочки она не носила. Не было у неё сумочки. За обедом разговоры были как обычно. Но, выходя из ресторана, Миша с Вовой хитро меня спросили: «Ты хорошо подумал?» Вероятно, на наших лицах всё было написано более, чем ясно. Нам назначили регистрацию на 30 июня 1973 года.

Тем временем завершающий период обучения шел своим чередом. Мы ходили на примерку формы, ездили на склады за прочим вещевым имуществом, фотографировались на документы, готовились к защите дипломных проектов, тренировались для построения при выдаче дипломов. Защита прошла без эксцессов. Распределение – тоже. Я получил назначение начальником расчета в учебную техническую базу училища.

 

 

Выпуск состоялся 30 июня 1973 года.

Со знаменем прощались в актовом зале учебного корпуса № 2. Каждый персонально. Построение было по факультетам.

После вручения дипломов и нагрудных знаков нас отпустили до торжественного собрания.

В это время Лена пришла к нам домой. Она была в шикарном розовом платье с фигарошкой и белых туфлях калязинской обувной фабрики. Волосы были прибраны с «завлекалочками» (это такие мелкие локоны на висках) цветами «флёр-д-оранж». Это платье до сих пор висит в шкафу. Я надел мой единственный гражданский костюм, белую полотняную рубашку и запонки, которые купил накануне в Ростове. К 14.00 пошли в ЗАГС. Там мне в полученное пару часов назад удостоверение личности офицера поставили штамп с отметкой о заключении брака с Еленой Ивановной Галых, которой присваивается фамилия – Артемова. Свидетелем Лены пошла её галерейская подружка Люда Ширяева. А со мной – разумеется – Миша Савостьянов и Вова Овчинников. Они были и вправду истинными свидетелями. С самого начала.

На период лета 1973 года выпал очередной всесоюзный всплеск борьбы с пьянством и директивно были запрещены общие праздничные мероприятия. Поэтому общего выпускного банкета не было. После общеучилищного торжественного заседания во Дворце культуры Я.М. Свердлова выпускники разошлись мелкими группами. Тем и закончилось…

Тем закончилась официальная часть. А мы с Мишей Савостьяновым и Вовой Овчинниковым пошли к нам домой. Там мы в узком кругу отметили и наш выпуск, и нашу свадьбу. В хрустальную вазу мы вылили бутылку водки, бросили туда наши лейтенантские звездочки, пустили вазу по кругу и зубами достали звездочки оттуда. А потом в бокал с шампанским мы с Леной обмакнули четырьмя углами наше свидетельство о браке. Уголки его с тех пор поменяли цвет. Зато семейная жизнь осталась неизменной.

 

Свадебное путешествие

Через два дня после выпуска, получив предписание на службу, денежное довольствие и проездные документы, мы отправились в первую в своей жизни совместную поездку. К этому времени собрался пожениться и Вова Овчинников. Его свадьба была назначена, насколько мне помнится, на 05 или на 06 июля. И он, само собой, пригласил нас с Леной и Мишу Савостьянова с женой на эту свадьбу. Вова предложил, чтобы мы с Леной остановились у них. Надо заметить, что Вова был москвич, а отец его был большим начальником (на уровне замминистра). Полетели мы на самолете. И Вовин отец собирался послать за нами машину встретить в аэропорту.

В день отлета приехали мы в аэропорт, зарегистрировались, и тут объявляют – задержка. В Москве гроза и самолет на Пермь даже не выпускают из Внукова. Вова стал звонить отцу, сообщить о нашей задержке. Минут через пять Вова вернулся и объявил, что отец велел нам из аэропорта никуда не отлучаться. Не ведаю, с кем там он договорился, но по аэропорту объявили, что самолет из Москвы в Пермь вылетел, и вылет на Москву состоится через три часа.

Через пару часов аэроплан приземлился, и объявили посадку. Поскольку часть пассажиров, не надеясь улететь, сдала билеты и уехала из аэропорта, самолет оказался заполненным едва ли наполовину. Подлетая к Москве, мы, таки, попали в грозу. Машину болтало, через иллюминаторы салон время от времени освещался вспышками молний. Было страшно. Но, слава Богу! приземлились благополучно. Машина нас ожидала. Так под проливным дождем мы и доехали до Сетуньских проездов (это в районе Бережковской набережной), в одном из которых и жил Вова. Это был обычный дом в обычном районе, хотя отец Володи и был большим начальником. Квартира была трехкомнатная. Тоже обычная.

На следующий день мы поехали в центр. У нас была важная цель. Дело в том, что тогда во всем был дефицит. И даже кольца купить – проблема. Надо было брать справку из ЗАГСа, подавать заявку в ювелирный магазин, ждать очереди… В общем, мы кольца к свадьбе не смогли купить. А в Москве, как вы сами понимаете, дефицита не было. И вот в первый же выход в город мы поехали на улицу Горького, нашли там центральный ювелирный магазин (это где-то в районе Советской площади (это где памятник Юрию Долгорукому) и сразу же купили золотые кольца: мне потоньше, Лене – пошире. Надели их друг другу и поцеловались. Это кольцо и посейчас на мне. А Лена лет двадцать пять тому перешла на серебряные. В них и венчалась 3 ноября 1999 года.

Родители Вовы отнеслись к нам с Леной очень радушно. На день Вовиной свадьбы мама Володи договорилась с какой-то крутой парикмахерской (да нет – с каким-то «салоном»!) на Кутузовском проспекте. Там Лене и невесте Вовы – Марине – сделали какие-то фасонистые прически с вставленными цветочками. Марина была довольна. А Лена вышла со злым лицом. Ей крутая прическа чем-то не приглянулась. Не знаю чем. Но не понравилась категорически. Лена вернулась из парикмахерской, достала гребень, решительно всё расчесала и сделала обычный хвост. Повисла напряженная пауза. Но родители Вовы были хорошо воспитаны и никакого виду не подали.

Свадьба Вовы и Марины была по Антону Павловичу – «с генералом». Праздничный ужин был организован в пафосном ресторане гостиницы «Ленинградская» в сталинской высотке на Каланчевской площади (у трех вокзалов). Молодых подвезли на каком-то огромном открытом Кадиллаке. Среди гостей – генерал Игорь Демьянович Стаценко (бывший начальник нашего училища и командир ракетной дивизии на Кубе во время Карибского кризиса), полковники из Главного штаба Ракетных войск, какие-то чиновники из московских министерств. Ну, и ближайшие друзья жениха – Миша да я. С супругами. Моя драгоценность была, конечно, – самая шикарная. Ну, а уж когда я пригласил Лену танцевать – в ногах никто не валялся. Я наглядно увидел, что такое профессионал. Она ни на кого не глядя, вышла на середину танцпола и вдруг одним движением повернулась ко мне, одновременно подняв обе, слегка изящно согнутые, руки так, что её левая рука оказалась лежащей на моем плече, а правая – на отлете и ровно на той высоте, что мне оставалось только подхватить её. А двигалась она широченным шагом, откликаясь на малейшее касания моей правой руки, само собой оказавшейся точно между лопаток. Восторг!

После праздника Вовины родители сделали нам роскошный подарок: они отвезли нас на свою министерскую дачу в поселке Сходня (по Ленинградскому направлению железной дороги). Дача была скромная, но аккуратная. Всяко меньше Таниного дома. Они оставили нам ключи и предоставили самим себе. Место было тихое, зеленое. Пешком до станции минут 15, а там на электричке до Ленинградского вокзала еще столько же. И мы примерно неделю жили там и ездили каждый день в Москву. Бродили по городу, побывали на ВДНХ, на ярмарке в Лужниках накупили апельсинов и съели их прямо на лавочке, кое-что купили. Кстати, купальник, который купили в ГУМе, Лена носит до сих пор.

В выходные на дачу приехали Вова и Марина с родителями. Все вместе устроили большой пикник. Мы поблагодарили хозяев и поехали домой.

 

Новая родня

По дороге домой остановились в Пудеме. Лена хотела познакомить меня со своей родней. Она много рассказывала об этом поселке. И всегда очень тепло. Это была не только её родина как место рождения. Она считала, что здесь она сформировалась как личность. Это так и было. К моменту нашего приезда в Пудеме жили её дядя Владислав Аркадьевич и тетка Маргарита Аркадьевна, их дети – Ленины двоюродные братья и сестры. И самое главное – в Пудеме жила Ленина бабушка – Афанасия Ивановна. Бабушка значила для Лены даже больше, чем её биологическая мать – Тамара Аркадьевна. О чем бы ни завела Лена разговор, он непременно заворачивал на отношения с бабушкой.

Когда мы вышли на станции Яр, накрапывал дождь. Не сильный, а так – морось. Естественно, удмуртская узловая станция сразу стала нагнетать на меня уныние. Деревянный вокзал с чахлым сквериком. Асфальт наличествует только на перроне перед вокзалом. А вокруг – посыпанная шлаком привокзальная площадь и низкие, шлаковые же перроны. Ну, и, как водится, деревянный туалет, в котором от миазмов режет глаза. Об органах обоняния лучше и не вспоминать. Глянули расписание: до единственного местного поезда, на котором можно доехать до Пудема (это 8 километров), еще 12 часов. Лена объяснила, что можно дойти до переезда и попытаться сесть на автобус из Глазова. Пошли вдоль путей мимо станционного магазина, диспетчерской вышки, пакгауза. Шлаковая подсыпка закончилась, и мы потащились с нашим форсистым желтым кожаным чемоданом (офицер же; да с офицершей!) просто по полосе отчуждения. Тащиться пришлось с километр. На переезде попросились под навес будки переездного сторожа. Сердобольная тетка, поглядев на Ленины, уже изрядно размокшие, остроносые туфельки на каблучке, сжалилась. Ждать пришлось с полчаса. Наконец показался автобус. Это был ПАЗик, который надрывно выл, пробираясь по разъезженной дороге. Покрытия на дороге, как вы догадались, никакого не было. Влезли кое-как.

Через полчаса автобус вполз на Большую улицу (так-то эта улица носила гордое имя Энгельса, ни много, ни мало) поселка Пудем и развернулся на площадке возле Раймага (это так местные, да и по всей России, называли «Районный универмаг»). Это место было центром поселка. На одном углу возвышался этот самый Раймаг: немного местами поосевшее брусовое здание с длинным дощатым крыльцом. На другом углу в двухэтажном рубленом доме на первом этаже помещался продуктовый магазин. На третьем углу в глубине небольшого палисадника – Бытпром: местный дом быта. На четвертом углу двухэтажный кирпичный жилой дом с массивными полукруглыми пилястрами по обеим сторонам единственного подъезда, долженствующими олицетворять пафосный портик. Сразу из портика, равно как и с любого крыльца всех торговых учреждений, посетители первым же шагом вступали в непролазную грязь. В тот день, по причине дождя грязь эта представляла собой рыжую жижу. Впрочем, по одной стороне улицы Энгельса под слоем грязи угадывался бетонный тротуар. Этот тротуар выполнял важнейшую функцию: он гарантировал, что пешеход на нем не провалится по колено, а всего лишь по колено заляпает грязью брюки.

 

 

 

Выйдя из автобуса, мы направились к Лениной бабушке. Это в двух шагах. Один квартал по Большой улице, сразу направо на Маленькую (эта улица носила не менее пафосное имя – Карла Маркса) и метров через 50 подошли к крошечному, уткнувшемуся в палисадник обоими окошками, рубленому домику: Карла Маркса, 4. Этот адрес моя драгоценная половина знала наизусть. Здесь жила её бабушка Афанасия Ивановна Томилова.

 

 

Я увидел, что жена разволновалась. Я догадался: как же – с мужем идет к родне, с которой связано всё самое важное в её прежней жизни. Поднялись на крыльцо, прошли сквозь незапертую низенькую дверь и вошли в горницу. За столом, приткнутым в простенке между окнами, сидел какой-то грузный мужик, женщина средних лет и сгорбленная старушка с простым, но удивительно добродушным выражением лица.

Все разом обернулись на скрип двери, и старушка всплеснула руками: «Ой, Лена! Дак чё же ты не сообчила-то?!» И тут же лица всех присутствующих непроизвольно вытянулись: а это что за долговязый? Лена, как-то немного волнуясь, представила: «Вот… Муж… Сашей зовут.» Мужчина крякнул, но сразу же подвинулся и налил стопку. И всё. Я был без разговоров принят в родню. И разговор пошел, как будто все были знакомы до этого тыщу лет.

Из разговора выяснилось, отчего застолье. Оказывается, дядя Владислав Аркадьевич собирается на курорт и зашел к своей матери попрощаться и замахнуть посошок на дорожку. Афанасия Ивановна стала наущать сына: «Ты, Владко, там поберегись! Там ведь женшшины-то экие бесстыдные…» Владислав Аркадьевич согласно и послушно кивнул. Замахнул ещё стопку, закусил огурчиком. Повернулся к жене: «Ты, Тоня, купи-ка мне в раймаге свежу маечку». Тетя Тоня тоже согласно кивнула. И сходила. И положила. Через пару месяцев моя половина получила письмо от тетки Маргариты Аркадьевны. Та рассказала, что Владко в «свежей маечке» встретил на курорте какую-то женщину и не вернулся с курорта домой. А Лена рассказала, что дядя Владислав Аркадьевич был известный в поселке половой гангстер. И всё случившееся просто очередное его похождение.

 

 

В Пудеме мы прожили тоже с неделю. Сходили в гости к каждому родственнику. Меня познакомили с Лениными кузинами и кузенами. Мы побродили по поселку и окрестностям, покупались в пруду. Наконец, мы вернулись в Пермь. Началась новая жизнь.

 

Эпилог

И в этой жизни по-прежнему нашлось место Художественной галерее. Лена продолжила работать там экскурсоводом до самого нашего отъезда в Москву, когда я поступил в очную адъюнктуру Военной академии имени Ф.Э. Дзержинского.

А вот после возвращения в Пермь из Москвы места Лене в Галерее не нашлось. Подружки из научного отдела (это где числились экскурсоводы) поразъехались, да и начальство сменилось. Хотя, казалось бы, такой экскурсовод был бы в галерее весьма кстати. За три года в Москве мы обошли практически все художественные музеи, не пропустили и заметные выставки. А опыт и навыки экскурсовода у Лены не только никуда не делись, но и заметно обогатились: она закончила курсы Интуриста и получила навыки ведения экскурсий на немецком языке по московским музеям. А в Перми – не случилось. И двадцать лет мы только гуляли вокруг галереи с детьми.

 

 

 

 

И вот через двадцать лет мы вернулись к регулярным походам в Пермскую художественную галерею с другой стороны. В 2000 году мою драгоценную половину ректор Уральского филиала Российской академии живописи, ваяния и зодчества И.С. Глазунова (УФ РАЖВИЗ) Сергей Иванович Тарасов пригласил поработать в академии преподавателем иностранного языка. А там – занятия со студентами в Галерее и выставочных залах, вернисажи…

И так – на следующие двадцать лет.

Слава Богу – всё вместе.