Жизнь как есть

Сугубо личные заметки. Молотов – Пермь – Москва. И Ракетные войска стратегического назначения

24. Кафедра Академии

Главный корпус Военной академии имени Ф.Д. Дзержинского. Вид со двора. 1938 – 2015 годы.

Перечитал предыдущие четыре текста про наше житье-бытьё в Москве и опешил – эвон как! Всё о музеях, театрах, спорте… А меня, собственно, зачем в Москву-то посылали?.. Я ведь, как-никак, на службе!

Вспомнил: меня посылали в адъюнктуру Военной академии имени Ф.Э. Дзержинского!

Эта академия ведет свою родословную от Императорской Михайловской артиллерийской академии, основанной в 1820 году в Санкт-Петербурге. В первые годы Советской власти это была Военно-техническая академия РККА имени Ф.Э. Дзержинского, готовившая технических специалистов высшей квалификации по всем военным специальностям. С 1932 года академия стала чисто артиллерийской. С 1938 года Военная академия имени Ф.Э. Дзержинского дислоцируется в Москве. А с 1960 года стала основным высшим учебным заведением вновь созданных Ракетных войск стратегического назначения.

Пальму первенства Дзержинка (так её все называли в просторечьи) все годы ревностно оспаривала у другой достославной академии – Ленинградской военно-инженерной Краснознаменной академии имени А.Ф. Можайского. Ревность проистекала ещё и от извечного соперничества родов технических войск – артиллерии и авиации. Если Дзержинку перевели в РВСН из артиллерии, то Можайку – из Военно-воздушных сил. Это проявлялось во всём. Даже в логике преподавания фундаментальных ракетных дисциплин, например теории полета ракет. Профессора Дзержинки начинали лекцию сентенцией: «Запишем уравнение сил, действующих на артиллерийский снаряд в полете… Если к указанным силам добавить силу тяги двигателя ракеты, получим уравнение сил, действующих в полёте на ракету!» А профессора Можайки в лекции на ту же тему пафосно возглашали: «Запишем уравнение сил, действующих в полете на аэроплан… Если из указанных сил исключить подъемную силу крыла, получим уравнение сил, действующих на ракету в полёте!» Самое интересное, что оба силлогизма абсолютно соответствуют действительности.

После перевода Дзержинки в Москву, её дислоцировали в Воспитательном доме, в самом центре города на Москворецкой набережной. Здание было с богатой историей. Построено было в виде замкнутого прямоугольника в конце XVIII века для размещения огромного детского приюта. Стены были толстенные, потолки высоченные, коридоры длиннющие, лестничные клетки по углам прямоугольника с лестничными трапами, покрытыми литыми чугунными плитами. По обеим сторонам коридоров располагались глухие двери в помещения. Когда-то – в спальни, а в академии – в помещения кафедр, лабораторий и учебных классов. Свет в коридоры попадал только через узкие торцевые окна, терявшиеся где-то у горизонта. Пространственные ориентиры отсутствовали как явление. Тем более, что все коридоры были абсолютно симметричными. Поэтому повернув пару раз на лестничном марше ориентация терялась окончательно. С непривычки крыша ехала на раз.

Заметно отличался по планировке и оформлению лишь главный корпус – Корделожа. Это он изображен на титульной фотографии раздела. С пафосным крыльцом под роскошным литым чугунным навесом, по обе стороны от которого располагались осадные 6'' орудия, изготовленные в XIX веке на Пермском пушечном заводе. В Корделоже располагались кабинеты командования, управлений факультетов и роскошный актовый зал, оформленный в стиле ар-деко. Это привет из 20-х годов, когда в Воспитательном доме располагался крупнейший тогдашний московский «бизнес-центр» – Дом народов. В нем, в числе прочего, располагалась редакция газеты «Гудок», в которой отметились работой репортеров Михаил Афанасьевич Булгаков, а также Ильф и Петров. Которые и прославили это здание в романе «12 стульев». Но офицеры академии решили не отставать от популярных писателей. Группа ехидных молодых слушателей где-то в начале 50-х организовали «научно-исследовательскую работу». Они выполнили тщательный лингвистический анализ текста романа, провели на основе этого анализа рекогносцировку на местности и точно установили ту самую стеклянную дверь, за которой ушлый брачный аферист Остап Ибрагимович Бендер закрыл безутешную мадам Грицацуеву. Эта была дверь в парикмахерскую, расположенную на первом этаже Корделожи.

Комплекс зданий Военной академии имени Ф.Э. Дзержинского. Макет.

Кафедра № 15 первого факультета расположилась на первом этаже в правом квадрате здания. В той самой постройке XVIII века. Окна преподавательских выходили вон на тот круглый сквер во внутреннем дворе Академии. И на пафосное крыльцо Корделожи. А классы, мастерские и лаборатории располагались в цокольном этаже.

На кафедре меня встретили радушно. Определили мне в качестве наставника доктора технических наук, профессора полковника Льва Григорьевича Головкова. Он был специалистом по гибридным ракетным двигателям и вообще большим эрудитом. За полтора года работы в одном кабинете с ним я многому научился. А в части технологии научной работы – почти всему. Научный руководитель не стал мне докучать никакими наставлениями и поучениями. Он просто продолжал работать. Иногда делился со мной какими-то интересными наблюдениями, которые попадались ему в литературе. Или замечаниями по подготовке к занятиям. И вот это-то и была школа. Из мелочей и штрихов становилось ясно, как проявляется научная грамотность и эрудиция в уровне передачи знаний ученикам. И уровень этой передачи – поражал своей глубиной и обстоятельностью. Тогда интернета не было, получить информацию можно было только в научно-технической литературе и в личном общении с действующими учеными. И вот Лев Григорьевич заменял собой и весь Google, и весь Yandex, и все научные базы данных вместе взятые. Когда при обсуждении какой-нибудь проблемы возникал какой-нибудь вопрос, Лев Григорьевич, секунду помедлив, ронял, как бы невзначай: «А вот году, этак, в ХХХХ, в журнале YYYYY мне встречалась статейка автора, вроде, ZZZZZ. Ты бы поглядел…» И можно было ехать в научно-техническую библиотеку на Кузнецком мосту, и не рыться по каталогам неделю-две, а найти нужную книжку за пару дней.

Было что подсмотреть и у остальных титанов кафедры. Костяк кафедры составляли фронтовики («черные полковники»; черные – по цвету петлиц академии; да и, пожалуй, по суровости общения): профессор Дюнзе, профессор Егоров, профессор Головков, профессор Сырицын, доцент Куликов, доцент Жимолохин. А ещё – первое послевоенное поколение офицеров: доценты Юркевич, Динамов, Стрельцов, Феоктистов. Главное – это обстоятельность и ответственность. Во всем. При всем при этом все они были вовсе не нудные резонеры. Разные они были. Временами – хитроватые, временами – ехидные. Любители собраться «на Куликовом поле» – это так называлась самая большая преподавательская, вмещавшая весь преподавательский состав «твердых искровцев», и названная так по имени старшего в ней полковника Куликова. И тогда мне, как младшему адъюнкту, поступала команда бежать на Солянку. Но в любом случае служебные поручения, иногда и с недовольным бурчанием, выполнялись неукоснительно. Вот этот стереотип поведения я запомнил на всю свою жизнь.

Научное направление мне сначала не стали определять, дали возможность осмотреться. Тем более, что первый год в адъюнктуре по учебному плану был назначен на общенаучные курсы и подготовку к сдаче кандидатских экзаменов. Нам читали углубленные курсы по философии, по программированию на ЭВМ, математическим методам оптимизации. Это было весьма полезно и всё пригодилось в будущей диссертации. Да, кстати, и в последующей научной деятельности.

Понемногу для меня начинало проясняться, зачем же нужна именно очная адъюнктура и именно в научном центре, каким, несомненно, являлась наша столица. Это вовсе не книги и статьи. И книги, и статьи были доступны в любой научно-технической библиотеке по всей стране. Главная ценность очной адъюнктуры была в личных контактах со специалистами в ведущих научно-исследовательских и проектных организациях страны. За первый год в академии мне довелось побывать на семинарах, конференциях и просто на деловых встречах в Центральном институте авиационного моторостроения (ЦИАМ), в Институте машиноведения им. А.А. Благонравова Академии наук, Вычислительном центре Академии наук, на Всесоюзной конференции в Тульском политехническом институте. И всё это – благодаря личным контактам вот тех самых «черных полковников».

Во время этих встреч (главным образом – личных встреч в кулуарах семинаров и конференций) начинала складываться картина научных исследований в сфере ракетного двигателестроения, его проблемы и нерешенные вопросы. На первых порах в голове – полный сумбур и ощущение полного собственного ничтожества. Сомнения даже в осмыслении навалившихся проблем и собственных способностей включиться в разрешение хоть какой-то из них. А я-то что тут смогу сделать? С какой стороны подступиться? Мрак!

По возвращении с каждого семинара в голове начинал выстраиваться план будущих исследований. И вот тут я каждый раз ощущал отеческую руку научного руководителя. Лев Григорьевич выслушивал меня и, покачав головой, ронял: «Нет… Не вижу овса». «Овсом» он называл плодотворную дебютную идею, из которой может вырасти решение какой-то хоть сколь-нибудь значимой научной проблемы. Это он так растолковывал образно: если в мельницу засыпать шелуху, то, сколь бы подробно и тщательно ни был проработан механизм мельницы (в диссертации «механизм» – это расчетная модель, программа расчетов, эксперименты и обработка их результатов), на выходе ничего, кроме шелухи не получится. «Ищи овес, Александр!», слышал я от него почти год.

Где-то по весне 1977 года полковник Михаил Александрович Феоктистов, который к тому времени стал начальником кафедры № 15 после ухода Михаила Федоровича Дюнзе в отставку, свозил меня к своему товарищу в Подлипки-Дачные. Его товарищ возглавлял там отдел конструкции двигательных установок в НПО «Энергия». А незадолго до нашего визита это научно-производственное объединение, руководимое академиком Валентином Петровичем Глушко, было определено головным по созданию советской космической системы «Энергия-Буран». И в отделе, куда я попал, начали разработки двигательной установки собственно самого космического самолета. С маршевыми двигателями было более-менее всё ясно. Методики расчета таких двигателей во многих проектных организациях были отработаны, экспериментальные данные накоплены. Можно было задать компоненты топлива, тягу – и рассчитать все составные агрегаты такого ракетного двигателя. А вот с двигателями реактивной системы управления (РСУ) было всё непонятно.

Дело в том, что до сих пор все космические аппараты были одноразовыми. И сравнительно небольшими. Двигатели у них, после отработки тормозного импульса, сгорали вместе со всем агрегатным отсеком. И конструкторские решения для такой схемы были достаточно подробно отработаны. Но «космический самолет» «Буран» был аппаратом иного масштаба. И нуждался в иной двигательной установке для управления им в пространстве. Для «птички» была выбрана схема с 30 – 40 двигателями, объединенными в три блока, размещенных в различных точках планера на расстоянии до 30 метров друг от друга. И самое главное – эти двигатели должны включаться многократно, в том числе работать в режиме пулемета. Все эти обстоятельства вызывали вопросы по поводу динамических режимов работы (включение – выключение) и влияния этих режимов отдельных двигателей друг на друга с учетом длинных магистралей.

Это я сейчас так складно излагаю. Фразами из автореферата диссертации. А тогда только на осмысление этих проблем в дискуссиях со специалистами НПО «Энергия» у меня ушло месяца три. И вот когда я более-менее внятно сумел изложить комплекс вопросов моему научному руководителю, только тогда Лев Григорьевич похлопал меня по плечу: «Александр, это – овес!» У меня отлегло. Тема была найдена!

После этого началась нудная планомерная работа. Начальник кафедры договорился об оформлении мне постоянного пропуска в НПО «Энергия», и я заездил в подмосковный Калининград. Это так назывался город, который раскинулся вокруг платформы Подлипки-Дачные. Конкретно двигательный отдел размещался в помещениях бывшего Центрального артиллерийского конструкторского бюро, возглавлявшегося когда-то самим Василием Гавриловичем Грабиным. Даже от стен там исходил дух ответственного и грамотного конструкторского творчества. Я перезнакомился со всем отделом, мы в деловой обстановке обсуждали варианты компоновочных схем двигателей и схем их питания компонентами ракетного топлива, уточняли параметры рабочих режимов, обсуждали аспекты, которые вообще были неясны самим проектировщикам. В конце концов точно сформулировался круг вопросов, которые я попытаюсь решить и которые были интересны проектировщикам, но до которых у них руки никак не дойдут, а решать их надо: Постановление Военно-промышленной комиссии при ЦК КПСС сроки поставило жесткие.

Платформа Подлипки-Дачные. Город Калининград, Московской области. Начало 1970-х.

Ну, это только в тексте я как-то походя обронил – «перезнакомился». А налаживание контактов в любом производственном коллективе – это вещь тонкая. В любой работоспособной общности всегда складывается своя гармония. Соратники подлаживаются друг к другу и по профессиональным навыкам, и по навыкам общения. В каждом виде деятельности они свои. И, входя в новый коллектив, надо эти производственные обычаи прочувствовать и им соответствовать. Тогда тебя примут за своего. И будут соответственно общаться. И вот для налаживания отношений в двигательном отделе НПО «Энергия» в подмосковном Калининграде мне неоценимую помощь оказала моя квалификация слесаря-сборщика 3 разряда авиамоторного завода № 19 и квалификация техника-конструктора ОКБ-19 из далекого города Перми. Отрасль-то был одна! И правила взаимоотношений между конструкторами были одни и те же и на Урале, и в Подмосковье. И терминология. Та самая «объективная реальность в ощущениях»! Мне и надо-то было просто задать какой-то вопрос, употребив заводской профессиональный термин, да встать как-то при случае к кульману, очинить карандаш и провести осевые… Всё! И проблемы во взаимоотношениях улетучились мгновенно. «Мы с тобой одной крови!» ©

Ну, и я засел за разработку модульной программы для ЭВМ, которая смогла бы на ранних стадиях проектирования рассчитать параметры динамических режимов многокамерных реактивных систем управления. В конце концов создать такую программу удалось. А когда я в качестве теста рассчитал запуск спроектированного на пальцах (без оптимизации параметров) опытного варианта двигателя и объяснил по результатам расчетов непонятный самим проектировщикам провал тяги на запуске, то и я был удовлетворен донельзя, и проектировщики поверили в мою программу. Тогда с помощью этой программы стали рассчитывать вновь проектируемые варианты двигателей. И удалось до изготовления в металле отказаться от некоторых схем, которые заведомо не обеспечивали нужных динамических характеристик, а также уточнить (оптимизировать) параметры конструкции тех вариантов, которые заданные характеристики могли подтвердить. Так что акт внедрения результатов диссертации в практику проектирования я получил без проблем, когда подоспела к тому пора.

А до «подоспевания» поры было ещё далеко. Эти убедительные (и вправду – убедительные; положительные оценки заказчика меня весьма ободрили) результаты расчетов надо было ещё внятно изложить. Да не просто внятно, а и в соответствии с канонами принятого научного стиля. И это не формальность. Любая информация воспринимается по определенному шаблону. Этот шаблон имеет специфические особенности в разных сферах науки. Читатель в определенном месте текста ожидает увидеть вполне определенные сведения. Мозги так устроены. Поэтому и излагать информацию надо так, чтобы облегчить читателю её восприятие. И вот я и приступил к постиганию этих самых правил научного изложения информации. Начал писать текст диссертации по канону. И для начала – завел две девяностошестилистовые тетради формата А4, прошил, пронумеровал, опечатал их и учел в первом отделе. Тема-то была совершенно секретной.

Долго ли, коротко ли – две тетради были исписаны. И я с трепетом понес свой опус на ознакомление двум рецензентам: Юркевичу и Стрельцову, которым дал такое поручение начальник кафедры. Распоряжением того же начальника был назначен кафедральный семинар. К слову сказать, это была стандартная процедура выпуска адъюнкта на защиту. Даже не так. Первый семинар должен был принять решение о том, имеется ли в труде соискателя «овес» и состоялась ли диссертация в принципе. Иными словами, стоит ли её печатать как официальный документ, и не опозорит ли она кафедру? Я, конечно, в глубине души лелеял мысль, что меня осыплют похвалами. Я знал, что отношение ко мне на кафедре было более, чем благожелательное. Тут надо бы сделать лирическое отступление.

На кафедре № 15 в Дзержинке подобрались не просто квалифицированные инженеры, а разносторонние личности. Про «гидравлические семинары» на «Куликовом поле» я уже упоминал. Сколько же баек из фронтовой и постфронтовой жизни советских артиллеристов я там переслушал, сколько житейских историй и анекдотов. Сколько песен было перепето. И то, что я знал к тому времени массу песен наизусть (да полностью – все куплеты), вызывало у бывалых фронтовиков одобрительное удивление. А ещё на кафедре почти все были большие любители волейбола. И часто кафедра вместо обязательной физподготовки рубилась в волейбол. И то, что я знал, с какой стороны у мяча ручка, тоже мою репутацию не умаляло. В общем – исподволь я как-то органично начинал в коллектив вписываться.

Ну, и поскольку я раскатал губу на доброжелательное отношение, то замечания рецензентов оказались для меня холодным душем. Они от моего текста не оставили камня на камне. Игорь Михайлович [Юркевич] и Юрий Георгиевич [Стрельцов] нашли в тексте кучу логических нестыковок и упущений. На мои жалкие попытки объяснить, что в расчетах у меня учтено и то, и это, они несказанно удивились, а почему этого «учтенного» нет в тексте? В общем, я допустил типичную «ошибку специалиста». Пребывая два года внутри этих расчетов и математических выкладок, и понимая все их логические ходы и вычислительные приемы, я многие эти приемы счел понятными по умолчанию. И напрочь забыл о стороннем читателе.

Перед семинаром я трясся больше, чем впоследствии перед защитой. Особенно после жесткого разноса рецензентов. Но тут опять проявилась и мудрость, и великодушие, и профессиональное мастерство старших товарищей по кафедре. Послушав мой доклад, позадавав мне каверзные вопросы, учтя замечания рецензентов, мне подробно и – главное! – по-дружески разъяснили, в чем оказались мои редакционные просчеты, а где не хватает и математических аргументов. Это была Школа! В голове всё стало на свои места.

В общем, после семинара мне текст диссертации пришлось переписать заново.

И всю мою последующую научную деятельность, да шире сказать – во время подготовки любых текстов, мне с благодарностью вспоминалась та просветлительная головомойка, которую устроили мне матерые профессора кафедры № 15 Военной академии имени Ф.Э. Дзержинского.

(Продолжение следует)