Проза

Надо мной склонилось лицо пилота. Оно было очень красивым и бледным.
И всю ночь это лицо так и стояло как наказание перед глазами.
Как виселица. Так четко было оно нарисовано на памяти сетчатки,
как на большом экране. Во сне можно было подробно его рассмотреть.

За этим занятием застало меня восходившее и ни о чём не подозревающее
солнце, от которого я была пока еще отделена. Настал ранний час,
час расплаты, а я все любовалась этим лицом. Но вдруг толчок.

Передо мной стояли родители. Это было очень раннее утро, похожее
на сон. Точнее продолжение сна. Родители стояли как палачи, потирая
руки, как аккуратные англиканские мясники, готовые с каучуковой
мускульностью бросится на разделку тасманских аборигенов. Их глаза
светились особенною электронной музыкою. В этот момент они были
вызывающе молоды и красивы в аэродинамических кроссовках скоростной
дуги, в черном непроницаемом латексе. Это была наглая красота
энергии. И папа сказал спокойно и достойно:

- Мы все-таки решили с мамой вытатуировать у тебя на жопе самолет
«Ту-204», ты же хочешь прославиться!?

С этого утра все и началось. В первый же день каникул родители
привели меня к какому-то лохматому парню в литых браслетах. Он
тут же узнал моего папу.

- Деньги вперед, - это было первое, что он сказал, прежде, чем
поздороваться. Потом он воткнул в рот сигарету и вытащил ее только
тогда, когда она почти обожгла ему губы.

Отец небрежным и щедрым жестом вытащил из кармана смятые купюры.
Парень пересчитал их, согласно кивнул и втиснул в задний карман
штанов.

Он положил меня на деревянный станок и смазал мне жопу чем-то
мокрым. Запахло йодом. Двигался он быстро. Сквозь окно я видела
кусок дождливого неуютного неба. Парень приложил холодную кальку
и принялся надавливать каким-то тупым предметом. Калька шуршала.
Пепел его сигареты, с которой он не расставался, пролетел мимо
моего носа и рассыпался по линолеуму.

- Хороший рисунок выбрали! – похвалил он.

Рядом на складных бархатных стульях, украденных очевидно из кинотеатра,
сидели мои родители. Они волновались. Мать, то и дело, привставала
со своего хлопающего сиденья, а отец отводил ее железной рукой
и сажал обратно.

- Ты сиди, Галь, сиди.

Отец посмотрел меня строго и пригрозил, - Ну, ты, трусиха, голову-то
не запрокидывай!

- Так не на голове же рисуем, – усмехнулся татуировщик.

- Может, ей аспирина, как обезболивающее? - заботливо спросила
мать.

- Да нет и так справимся, – отмахнулся парень, потом наклонился
ко мне, заглянул в глаза, свесив свои длинные космы, и спросил,
- Потерпишь, казак?

Я кивнула.

Стоять на коленях задом кверху было не слишком-то удобно. Я чувствовала
себя большой белой птицей хвостом кверху. Потом надо мной что-то
зажужжало и в кожу мою врезалась иголка. Мать привстала.

- Во время взлета и посадки всем оставаться на своих местах! Всем
пристегнуть ремни, – скомандовал отец.

Парень отер меня чем-то влажным.

- Для дезинфекции, – пояснил он родителям, - чтобы заражения не
было.

Потом опять зажужжал.

Процедура происходила медленно. Было больно. По-видимому на моей
физиономии отражалось то, что происходило на моей заднице. Это
заметил папа и сурово сказал:

- Терпи. Будь мужчиной.

Я совершенно не собиралась быть мужчиной и думала, что для этого
потребовалась бы наверное другая операция.

- Долго еще? – выдохнула я.

- Малéнько еще, – успокоил меня парень и раздавил сигарету
в пепельнице прямо перед моим носом.

- А за один раз получится? – полюбопытствовал отец.

Парень разогнулся.

- Вообще-то, рисунок сложный. Вы ж хотите, как лучше?

Мать кивнула и быстро заморгала. В руке она нервно теребила шарф.
Мне не хотелось приходить сюда еще раз.

- Время есть, у нее каникулы, – успокоил парня отец.

Жопа моя нестерпимо горела. Ногам было холодно и мне казалось,
что игла врезается мне в позвоночник.

- Может все-таки укольчик ? – с надеждой спросила я.

- Уже полдела сделали, - усмехнулся парень.

- Красиво, – похвалила мама, - красиво вы работаете, - она наклонила
голову и, вправду, залюбовалась, глядя на очаг моего страдания.

- Ну, иди теперь, передохни, - сказал парень и легонько хлопнул
меня по ляжке.

Я с трудом встала с колен, прикрывая стыдное место. Мать протянула
мне шарф, чтобы я прикрылась. Правая ступня моя затекла. В голове
тяжело стучало. Я стояла перед ними на дрожащих ногах и держалась
одной рукой за кресло.

- Больно было, – пожаловалась я.

- Не колбасу татуируем, – парень небрежно отвернулся и стал возиться
с какими-то железками и проводками.

Родители выглядели взволнованно.

- Водички хочешь? – спросила мама. В руках она сжимала матерчатую
авоську.

- Не-а, – я вздохнула. Хотелось в туалет.

В мастерской татуировщика на стенах висели кальки с узорами, стояли
какие-то бутылочки с краской, коробочки с иглами и собрание гипсовых
черепов. Под верстаком была стопка журналов с изображением артистов
«Хэви мэтал» и грувиз.

- Сегодня потерпишь – а завтра – герой! – сказал отец, нарушая
молчание.

- Тяжело в ученье – легко в бою! – подхватила мама.

- А в туалет можно? – спросила я не на шутку ослабевшим голосом.

- Иди, только рану не трогай, засорить можешь, – бросил парень,
продолжая копаться в коробочках.

Я поковыляла в туалет. Хотелось дать деру. Ну куда же я с такой
раной, с отчаяньем подумала я.

Когда я вернулась, Мать заставила меня все-таки выпить минеральной
воды и съесть бутерброд с ливерной колбасой и с сыром. Бутерброд
я жевала долго, чтобы оттянуть процедуру.

- Ну, ложись, осталось немного. Еще крылья и надпись и дело сделано,
– подбодрил меня парень, держа в пальцах новый привод с иглой.

Я опять опустилась на колени.

Когда мы шли по двору, родители держали меня под руки. Я хромала.

- После аборта? – поинтересовалась наглая соседка.

- Упала она, – соврала мать.

Ночью я лежала на животе. Рана моя болела. Перевязки мешали. То
и дело я вставала и шла на кухню. Больше всего на свете хотелось
сесть.

Через неделю, когда самолет зажил, меня опять отвели к парню.
Я осторожно сняла штаны, и парень вытащил поляроид. Он сделал
две фотографии. Родители с волнением ждали, пока на мутном квадрате
не проявился отпечаток. Одну фотографию он отдал мне, а вторую
оставил и прикнопил к стенке рядом с другими.

Вскоре наступил отцовский день рождения. Пришли гости. Отец выпил
и громко разговаривал.

- Вот у нас дочка какая вымахала, скоро замуж пойдет! – трубил
он. Мать толкнула его локтем и неумело подмигнула.

- Может, покажем?

- Когда Петрович придет.

Петрович как всегда опаздывал. Был он папиным начальником. На
столе в пестром беспорядке стояли многочисленные закуски и вазы
с соленьями. Передо мной сверкала бутылка красного.

- На, выпей, лучше начинать с родителями, – сказала мать, заметив
направление моего взгляда, и впервые в жизни протянула мне бокал
с вином. Я пригубила.

Наконец пришел большой и грузный Петрович. На шелковом галстуке
у него были нарисованы оранжевые уточки и мама сказала, что это
просто прелестно.

- Тефтели на пару, – моя мать поднесла ему большую тарелку с золотым
ободком и протянула салфетку, – и селедку под шубой не обижайте!
– прибавила она.

- Селедку не обижу, – весело крякнул Петрович и придвинул к себе
стопку с водкой.

- Штрафную! – заорал папа и встал. Все подхватили: Штрафную, штрафную!
Петрович выпил.

- Игорь Петрович, у меня для тебя тут сюрприз! – хитровато сказал
папа и отодвинул стул. Он, покачиваясь, подошел ко мне. Пиджак
на нем раскачивался. От выпитого мной вина, комната съезжала куда-то
влево. Гости галдели и чему-то радовались.

- У меня тут всем сюрприз, – папа крепко взял меня за локоть.
Горячая волна ударила мне в горло.

Мама и жены папиных сослуживцев уже убирали со стола посуду. Вскоре
сдернули скатерть и постелили старое верблюжье одеяло.

- Ну, дочь, снимай, - сказал отец.

Комок стоял у меня в горле. Я покорно сняла штаны и прикрылась
спереди. (У меня уже начинали расти волосы) Мама помогла мне взобраться
на стол. Петрович и гости стояли оцепенело. Раздались тихие возгласы
восхищения. Я спрятала голову под локти. Колени мои дрожали.

- Ух ты! – заревел Петрович, так это же наш, который мы производим,
наш Туполев! – и провел горячей рукой по моему шершавому заду.

- За Туполева! – выкрикнул кто-то из гостей.

- За него, за милого!

На следующий день мне во дворе проходу не давали.

- Покажи Ту, - просили меня.

Вскоре я привыкла. Вначале я еще немного стеснялась, но потом
стала гордиться. Два раза я показывала татуировку за деньги, и
мне сильно влетело от отца.

- Не хлебом единым жив человек! - поучительно сказал он.

Потом о моей татуировке узнала вся школа. Многие завидовали. Злые
языки называли меня «жопа с крыльями», а благожелатели придумали
мне ласковое: Женька-Самолет. Родители мной очень гордились.

К новому году вышла огромная статья в газете «Комсомольская правда»
с моей фотографией. Называлась она: «Крылья».

.