Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

После недельной оттепели Москва за одну ночь покрылась блестящей
коркой. Ее никто не счищал и аварий по дороге было много.
Первые случились еще вчера вечером - заморозок ударил на закате,
как партизан.

Водитель "десятки", которую Коровин остановил от дома до редакции,
был неприятный мужик со странностями - рассказывал, как два
раза сбивал бомжей, оба раза случайно, но никогда о содеянном
не сожалея.

-Хули, мне менты еще спасибо сказать должны - им гемороя меньше!

Первого бомжа он сбил три года назад и отделался тогда
предупреждением от инспектора - бомж был мертвецки пьян и только поэтому
остался жив. Второго - на этой неделе, из-за чего у него
отобрали права и теперь он ездил без прав, а бомжа забрала
"скорая". Когда он в подробностях описывал сцену происшествия,
Коровин вспомнил рекламный ролик автомобильных шин, в котором
наглядно демонстрировалось, что случается при наезде на
человека. Сперва ломается бедро, затем тело подлетает вверх,
отпружинивает от лобового стекла, падает, ударяется головой об
асфальт, отскакивает от асфальта и получает еще один удар -
бампером в область шеи. Смысл ролика был в том, что у шин
данной марки тормозной путь гораздо короче, чем у других.
Лобовое стекло "десятки" было совсем новое - водитель
хвастался, как недорого он его на днях заменил - а на капоте можно
было заметить вмятину. Небольшую, ее могло оставить, например,
упавшее яблоко.

На повороте с площади в переулок, "десятку" остановил патруль -
охотник на бомжей пересек сплошную - минут через пять Коровин
предпочел выйти из машины, оставив на торпеде оговореные сто
рублей, и пройти до редакции пешком.

Ближе к обеду нужно было съездить к пожилому авиаконструктору,
который уже полгода назад обещал журналу интервью, и только на
неделе дал - оставалось интервью завизировать. В два часа
Коровин должен был оказаться в районе Сокол, в квартире на
последнем этаже "обрезаной" высотки, похожей на замок из Lord of
the Rings.

Интервью было важнее для журнала - чтобы "добавить русского
интеллекта", как говорили в отделе маркетинга - чем для человека с
грустным и тихим лицом, которому в этом месяце исполнилось
семьдесят. Юбилей и послужил поводом для публикации.

Хотя ответчик за "русский интеллект" больше говорил о подвигах
советских ученых и инженеров, временами его прорывало и он начнал
грезить. В его бюро висели огромные, во всю стену,
изображения Юпитера, планеты, служившей для конструктора воплощением
неземного и непостижимого. Он рассказывал, что два
параллельных экватору темных кольца, отчетливо заметные на всех
снимках - на самом деле ураганы, которые продолжаются триста
лет. Трехсотлетние ураганы. То, что находилось за пределом
понимания, подстегивало его фантазию, помогало находить
неожиданные решения. Но в то же время завораживало и пугало. Он
часто представлял себе жизнь, которая могла бы зародиться в зоне
трехсотлетних ураганов - существ, родственных им в ярости и
слепоте. И противоположность жизни - неотличимые от
трехсотлетней пыли сверхмогущество и сверхмудрость, дремлющие на
трехсотлетних вихрях.

Погода изменилась, небо затянуло тучами - они лежали неровно,
суетно, будто гигантские катышки на старом свитере. В такси
Коровин услышал по радио прогноз - передали штормовое
предупреждение. Водитель был не чета утреннему - отлично знал Москву,
объезжал переулками и дворами все пробки, не навязывался с
разговорами и ни разу не обратился на "ты".

Когда Коровин вышел из машины, шел дождь со льдом. На небо смотреть не хотелось.

Он не без труда разобрался в сложной системе переходов между
крыльями здания, этажами и лестничными площадками. Успел позвонить
в квартиру с нужным номером (только после цифры стояла
маленькая буква "а", и рядом находились двери еще двух квартир),
узнал от некрасивой, с испитым опухшим лицом женщины, что
перепутал лифты, наконец, нашел единственную на площадке
дверь, дубовую, двустворчатую, со стеклянной "ракушкой" сверху.
Рядом с дверью стоял фикус в кадке.

Коровин не успел нажать кнопку звонка, как дверь открылась от
сквозняка - она оказалась незапертой. Коровин постучал, подождал
ответа, ничего не дождался и шагнул внутрь. Навстречу
выбежала женщина в синем медицинском халате поверх черного свитера,
пробежала мимо Коровина и скрылась на лестничной клетке. Он
прошел по извилистому коридору и оказался в комнате, где
двое в таких же халатах перекладывали с кровати на носилки с
колесиками пожилого человека в разрезаной вдоль тела майке и
рубашке с оторванными пуговицами. На полу возле кровати
стоял переносной кардиостмулятор с открытой крышкой - белый
пластик, из которого были сделаны рукоятки контактов, пожелтел
от времени, а одна рукоятка была перемотана синей
изоляционной лентой.

В комнате находился еще один человек - мужчина немного постарше
Коровина, очень похожий на умирающего, наверное, его сын. Он
сидел в кресле у стола, развернутом в сторону комнаты, и,
опершись подбородком на сцепленные кисти, смотрел исподлобья на
врачей. Те переложили тело на носилки и прокатили мимо
Коровина в коридор.

Коровин встретился со стариком глазами. У того на лице застыло
выражение недоуменного вопроса - он будто враз перестал понимать,
как все существует, или понял, что никогда этого не
понимал. Каждый фрагмент действительности вызывал его негодование
уже тем, что осмеливался существовать - вне границ его
понимания. Вышедшее из под контроля непостижимое, как оторвавшийся
от поверхности увеличенного снимка ураган, вместо того,
чтобы подстегивать разум, топило его в нарастающем страхе.
Старческая ненависть была его последним оружем против всего,
против непостижимого, против страха и против смерти. Так же
негодующе посмотрел он и на Коровина, и даже хотел что-то
сказать ему, но не смог - только прохрипел горлом. Он не ожидал
немощи - как человек, проснувшийся ночью и отлежавший себе
руку, пугается того, что привычная и послушная конечность
вдруг вышла из-под контроля воли - негодование сменилось
испугом; он еще продолжал хрипеть, когда носилки подвозили к
дверям.

Мужчина у окна по-прежнему сидел, положив голову на сцепленные руки.

Из окна было видно, как с запада стремительно надвигается черная
туча, под которой густится тьма. Когда туча оказалась ближе,
Коровин понял, что эта тьма - сильный ливень, поломаный на
зигзаги шквалистым ветром, как волной накрываюший видимую часть
города.

-Мне было назначено на два часа, - произнес Коровин. - Я квартиру не мог найти.

В редакцию Коровин возвращался в настоящем такси - со счетчиком,
визитками в пластиковом держателе и водительской рацией. Седой
дед в кожаной куртке и кожаной фуражке был похож на актера
Крючкова. На полпути водительская рация ожила - в частоту
врезался таксист другого парка.

-Шестерочка, шестерочка, - сказал он в тишину.

Потом мужской голос произнес: "Шестерочка не катит".

-А что так?

-Ошибся частотой, братишка. Шестерочка у нас не катит.

-Какой парк?

-Иди своих поищи.

-Тебе в падлу сказать, какой парк?

-А ты что, подружку потерял? - к разговору подключился третий голос.

Минут пять Коровин слушал водительскую перебранку, потом похожий на
Крючкова водитель выключил рацию. На западе, откуда пришла
туча, появилась оранжевая полоска чистого неба. Погода снова
менялась.

В редакции все было спокойно. Номер закрывался, неожиданностей не
предвиделось. Коровин читал новости, смотрел военные
фоторепортажи, в основном про американских солдат, которые все
выглядели как персонажи американских фильмов про будущее, потом
сходил в кафе вниз за сэндвичем. Нужно было еще
отредактировать текст в светскую хронику и написать вводку к материалу про
солистку группы No doubt Гвен Стефани. Но по-хорошему, все
это можно было сделать и в понедельник.

Редакционный сисадмин, с которым Коровин иногда выпивал после работы
в баре на углу, прислал ему запись сегодняшнего дождя,
сделаную цифровой видеокамерой - панораму Москвы от здания
Совета федерации до здания КГБ и все, что умещалось в огромный
треугольник между ними. Зрелище было пугающее и завораживающее
- точь-в-точь такое, как он видел из окон квартиры
конструктора, только из другой части города: волны дождя и ветра
обрушиваются на город из черных рваных туч, несущихся, как
натовские штурмовики, куда-то на восток. Коровин сидел в своем
углу перед погасшим экраном монитора и думал о взгляде
старика. Видел ли он дождь и тучи, или же только Коровина,
незнакомое лицо в череде привычных и узнаваемых? И помнил ли он о
трехсотлетних ураганах? Понять, что чувствует тот, у кого
такой взгляд, было легче, чем примерить на себя испуг и то, что
следовало за ним - чему выражением было хрипение, стихшее
только когда за носилками закрылись двери лифта. Все это
вызывало отвращение: там, где оно начиналось, исчезали все
признаки разума - только инстинкт, голод. То ли трехсотлетние
ураганы ничему не научили, то ли были неспособны научить, и не
было ни сверхмудрости, ни сверхмогущества, а только пыльный
ветер.

Домой Коровина везла женщина. Лет сорока пяти, в зеленом пончо, на
темно-синем "Форде", пару раз она забыла сбросить сцепление,
но посетовала на неожиданное тепло - мол, теперь придется на
выходных менять резину. Хотя окно со стороны Коровина было
открыто, холода он не чувствовал. Снег уже почти сошел, а от
утреннего льда и дневного дождя не осталось даже луж,
асфальт был сухим и пыльным. За полдня в городе наступила весна -
впервые с осени он возвращался домой засветло. На правом,
высоком и тенистом берегу реки снега было все еще много, но и
там он растаял вокруг деревьев, как будто их стволы
нагрелись от возобновившегося движения соков. Весна пахла сырой
землей, пылью, собачьим калом и выхлопом, на набережной к этой
смеси прибивался слабый, но настойчивый аромат медленной
городской реки, сырой и гнилостный.

Машин на проспекте было мало, и "Форд" шел под 110, но скорости
Коровин не чувствовал - поездка успокаивала, расслабляла, он уже
почти дремал, глядя на себя в зеркало заднего вида, когда
машину вдруг повело в сторону.

Краем глаза Коровин успел заметить уносящийся в сторону заката
Lexus, который плелся где-то в соседнем ряду.

Потом наступила тоска. Он не вспоминал свою жизнь, он увидел ее
словно бы всю целиком, на одной плоскости, как будто находился
внутри гигантского шара, оклеенного изнутри фотографиями.
Фотографиями всего того, что он больше никогда не увидит.

Эйрбэг "Форда" раскрывался чудовищно медленно. Вообще все - и
вылетевший как из-под земли мебельный фургон на развороте, и
попытки уйти от него в сторону - происходило чудовищно медленно
по сравнению с тем, как мелькали эти фотографии на внутренней
стороне гигантского шара. Разница скоростей была слишком
высока. Коровин получил удар белым пластиковым облаком как раз
в тот момент, когда его вырвало.

Он сидел, оглохший и одуревший от удара, склонив набок голову. Он
видел, но неизвестно, замечал ли, как апрельский ветер
поднимал сухую пыль, в которую превратился снег, и крутил ее,
вертел, завивал в кольца и спирали. Они прыгали по земле, как
крошечные ураганчики, комариные катастрофы - поднимались из
пыли, пролетали несколько шагов и снова рассыпались в пыль.