Онтологические прогулки

• Начало

Статья посвящена пространству гуманитарной науки и положению в нем предмета познания

2. Романтистская программа

Она начинается, когда индивидуальность человека заявляет о своей свободе и стремится вырваться за пределы детерминизма. Ею подчеркивается самобытность человека и необходимость его бунта и освобождения от природной и социальной зависимости. Такова философия Ж.-Ж. Руссо, С. Кьеркегора, Ф. Ницше или Х. Ортеги-и-Гассета. Заметны признаки романтизма у К. Маркса.

Романтистскими средствами необходимость бунта и революции, конечно, акцентируется, но зависимость человека от сверхчеловеческих оснований по-прежнему учитывается. Таким образом, познавать человека — значит познавать его основания, условия и бунт против них как главное к ним отношение.

Результатом романтистского познания выступает интерпретируемая классицистски модель оснований и коммуникаций, а также целей бунта. При этом цели зачастую выглядят как общественные идеалы.

Методологический принцип романтистской гуманитарной программы — редукция внутреннего мира человека к предзаданным условиям и идеалам бунта, устанавливающая связь между прошлым и будущим.

Провинция в рамках такой позиции, скорее, Утопия, Эдем, чем примитивный пятачок земли вдалеке от столичных проблем. Поначалу она воспринимается уставшей от самой себя столицей как цветущая и умиротворяющая страна, «родовое гнездо», где господствует истинная простота нравов и духовность, любовь, благо и красота. Таков, например, западный миф о Востоке, знающем ответы на проклятые вопросы Запада. Таков же и российский миф о Русской Деревне — источнике истинной нравственности. Достаточно сравнить замечательную статью М. Хайдеггера о провинции с размышлениями Г. Гессе о Востоке, чтобы увидеть их сходство.

Провинциализм умилителен, он вызывает тоску по истине, истокам и корням. Он радует, как растение, у которого тоже корни и истоки. Он заставляет возводить на пьедестал самородков и гордиться ими. Самородки и самоучки ничего, как правило, не совершают, ни открытий, ни изобретений. Однако столице достаточно, что они, как малые дети, уже лепечут на ее языке. Столице кажется, что их к лепету подвигла некая Высшая духовность, пробудившаяся в них под ее мудрым столичным руководством. Ей тоже хочется Высшей духовности, и она начинает учиться у провинции, не замечая, что уравнивает свою столичность с провинциализмом, что начинается переоценка ценностей и смена акцентов.

Тогда облагороженная столицей провинция превращается в бунтующую колонию. Провинциализм становится разумом революционным, сепаратистским, заявляющим о своей самобытности, самодостаточности и ценности, презирающим самодовольство сытых столичных филистеров. Его амбиция велика, он сам хочет быть Столицей, уничижающей бывших повелителей. Он не знает того, что его система ценностей и его структуры подобны столичным лишь формально. Он убежден, что им, и впрямь, руководит Высшая духовность, но пришедшая лишь к нему, минуя столицу. Такое убеждение оправдывает претензии, и провинциализм начинает «вещать», провозглашать ту истину, которую столица так хотела от провинции. А истина заключается в том, что никаких столиц нет, а если они и есть, то никак не там, где их привыкли находить.

Провинция начинает завоевывать столицу, учиться в ее университетах, печататься в ее издательствах и выступать на ее конференциях. Она пробивает «своих» в министры и государственные секретари для того, чтобы те, достигнув цели, облегчили остальным завоевание.

3. Модернистская программа

Модернизм в гуманитарных науках предметом познания имеет действительное человеческое существо, рассматривая его в отношении к универсальности культуры. Культура выступает продуктом совместного творчества в ходе экзистенциального диалога.

Постулируя право каждого на самобытие и тайну, модернистская программа видит в диалоге единство конфликта и взаимопонимания, сотрудничества и соперничества, обусловливающего интерсубъектность и создающего внутреннее единство всех культурных форм и явлений.

Модернистская система задач появляется тогда, когда человек, наконец, духовно освобождается от сверхличностной детерминации жизни и идентифицирует себя со своей самобытностью и субъективностью. Теперь он исследуется как самобытное существо в контексте социальных и культурных связей. Коротко говоря, модернистская позиция — это право быть самим собой, нуждаясь в других.

Познавать человека модернистски — означает познавать его как творца всеобщих условий жизни, исследовать его внутреннее качество и специфику индивидуального бытия как творчества личностных оснований в целом, жизненного мира и межличностных коммуникаций в частности.

Несмотря на то, что экзистенциализм зарождается в эпоху романтизма и навсегда сохраняет романтическое бунтарство, его расцвет — М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр, А. Камю — приходится на эпоху модерна и составляет ее сюжет. Помимо экзистенциализма, наиболее значимыми для модернистского гуманитарного познания становятся теория диалога (М. Бубер, М. М. Бахтин) и структурализм К. Леви-Стросса. У истоков модернизма можно усмотреть философию И. Канта.

Результатом модернистского познания выступает все та же обобщенная модель оснований личности, понимаемая в качестве универсального проекта жизненных перспектив, складывающихся в ходе творчества и диалога. В модернистской культуре осуществляется смысложизненное наполнение романтических идеалов, формируются жизненные планы и цели.

Методологический принцип модернизма, по-прежнему, редукция внутреннего мира человека. Однако это уже редукция к проективной модели, к будущему, игнорируя прошлое. Это философия не бунта, а созидания, коллективного строительства.

В глазах модернизма провинциализм — освободившаяся колония, победившая революция, завоеванная столица. «Столичность» и провинциализм меняются местами. Было бы можно говорить о модернистском образе провинциализма теми же словами, что и в классицистском представлении, если бы не два, по-видимому, специфических свойства.

Одно из них заключается в замечательной демократичности побеждающего провинциализма. Завоевание столицы для него означает выравнивание всех статусов и разрушение существовавшей ранее иерархии ценностей. Он настаивает на укреплении «горизонтальных связей», благодаря которым каждый может договориться о своих интересах, то есть, на диалоге равных партнеров.

В таком контексте провинция противопоставлена не столице, а центру, центров же может быть много. «Научная столица», «культурная столица», «промышленная столица», «столица моды», «столица виноделия» — это уже разные города. Административная же столица утрачивает все прочие статусы и остается всего лишь политическим центром, отличающимся, например, от города, в котором она расположена. В противовес одной Академии наук, образуется еще двадцать, в противовес одному Правительству страны, возникают правительства областей.

В перспективе, конечно, оппозиция провинциализма и «столичности» должна утратить глобальное значение и стать проблемой практической психологии. Но прежде, чем это произойдет, если произойдет вообще, им предстоит, вероятно, пройти еще много, рука об руку.

Выравнивание «столичности» с провинциализмом делает обоих маргиналами. Провинция тянется вверх и теряет свои традиционные и бытовые «корни», а столица опускается вниз и утрачивает «вселенские» основания для своих претензий на гегемонизм. Маргинализация обоих ведет к охлократии, к господству человека массы и к массовой культуре, в которой ценности провинциализма распространяются столичными средствами. В массовой культуре действительные ценности если не обезличиваются, то тонут. Маргинализация является первым признаком побеждающего провинциализма.

Думается, что второй его специфический признак — жестокость, к которой он прибегает, закрепляя победу. Провинциализм в столице — это и неоправданные надежды, возлагаемые на насилие, на целенаправленное строительство новой иерархии, на эксплуатацию во имя новой Утопии. Он встречается с новым сырьем, которое следует культивировать.

Окончание следует