Онтологические прогулки

• Продолжение
• Начало

Пространство гуманитарного познания: постмодернистская программа как современный облик провинциализма

Во второй половине XX века европейская культура вошла в полосу качественной трансформации, которую уже за полстолетия до этого предчувствовали и называли «кризисом европеизма», а после одноименного труда Ж.-Ф. Лиотара называют «состоянием постмодерна». Эта эпоха в эволюции культуры привела и к соответствующим формам познания и творчества, к постмодернизму. Он становится четвертым измерением предмета гуманитарного исследования.

Постмодернизм, в первую очередь, интересен не как художественный метод или прием, и не как методология sui generis, а как онтология культуры, то есть как переломная эпоха и современность, рождающая методологию. В этом случае он формирует «нулевую точку» всей системы координат пространства гуманитарной науки. О нем как об измерении имеет смысл говорить в связи с его структурой, предлагающей дополнительные параметры для анализа предмета исследований. При такой точке отсчета, все три традиционные программы тоже становятся постмодернистскими.

Модернизм, будучи противоположным классицизму, как бы завершает виток эволюционной спирали и формально возвращает нас к классике. Если классика видит человека проявлением сверхчеловеческого начала, то модернизм находит все внечеловеческое продуктом индивидуального субъективного творчества и диалога. Так, Э. Гуссерль в «Кризисе европейских наук» подметил субъективизм и полагал, что наука его времени имеет дело не с миром, а с теоретически выстроенной картиной мира.

Классицистская, романтистская и модернистская программы различаются между собой акцентами, но в целом подчинены общей парадигме: исследовать предмет — значит изучить его условия, основания и отношения. Для этого строится теоретическая модель, и предмет редуцируется к модели. Сущность всех трех программ заключается в разных формах соотношения всеобщего и единичного. В классицизме на переднем плане находится всеобщее, в модернизме — единичное, романтизм же выглядит переходным между ними состоянием науки.

Методологическая идея постмодерна иная, предмет индивидуален, и исследовать его надо конкретно и обособленно.

Исходя из деконструктивистской практики и исследуя внутритекстовые конфликты, обусловленные «спящим смыслом» (Ж. Деррида), постмодернизм рассуждает следующим образом. И автор, и читатель, создавая или прочитывая один и тот же текст, оба не ведают, что творят. Они вкладывают в текст каждый свои значения, а значения эти имплицитно содержат предпосланные культурой и не осознаваемые ни автором, ни читателем смыслы. Текст становится функцией культуры, а в его собственном смысле образуются так называемые «неразрешимости», среди которых на передний план выходит конфликт автора и читателя. Это дает основание Йельским деконструктивистам заявлять о том, что ни один текст в принципе не может быть понят правильно.

Из такой программы следует, что характерная для эпох трансформации «атомизация» индивидов изолирует их сознание от внешнего мира. «Коллапс» сознания делает познание и практику индивидуальными и изолированными от параллельных действий других индивидов. Познание оборачивается самопознанием, а мир видится фрагментарным. Мир — разбитое на множество осколков зеркало, в которое вглядывается мыслитель. Пытаясь увидеть мир, он видит искаженный фрагмент своего лица.

В программе постмодернизма господствует отношение между единичным и единичным. И. Ильин замечает, что деятельность постмодернистов представляется бунтом одиночек против государственных структур. Всеобщее же и универсальное в культуре существует на уровне индивидуальных представлений, в том числе и государственные структуры, против которых нацелен бунт. Проще сказать, постмодернистски настроенный ученый знает, что все его теории — не более чем его личное мнение, которое не имеет оснований претендовать на универсальность. Постмодерн, таким образом — это право быть самим собой, не нуждаясь ни в ком. Он считает познание ради высших идеалов иллюзией и следит за тем, чтобы в науке преобладал этот скромный стиль. Но это же и адресуемое другим требование не нарушать общепринятые правила и не претендовать на истину, в первую очередь, требование «знать свое место», адресуется бюрократическим структурам государства.

Ж.-Ф. Лиотар называет постмодерном «состояние культуры после трансформаций, которым подверглись правила игры в науке, литературе и искусстве в конце XIX века». В его версии, суть постмодерна заключается в рациональности, направленной на оптимизацию и автономизацию социальной системы, рассматривающей собственную среду только как материал и условие автономизации и оптимизации. Взгляд на философию из точки постмодерна естественно трактует ее как оправдание любого поступка средствами игры, то есть сложившимися и общепринятыми правилами, не «укорененными» ни в какой онтологии, кроме онтологии самой игры. Традиционные программы опирались на традиции, развивая или переосмысляя их. Постмодернизм же любит традиции как картежник ломберный стол и правила преферанса. Это — суровая, рациональная любовь, не допускающая ни малейших изменений.

Наука превращается в игру по принятым правилам, в нашей стране эти правила иллюстрируются образовательными Программами. Ясно, что любое самое малое открытие требует своего языка и своих методов. Бдительное соблюдение правил игры запрещает открытие, а значит, и науку. Из познания она превращается в профессию и образ жизни, в обряд и, более того, в ритуал. Познание, конечно, продолжается, но уже не благодаря научной культуре, а вопреки ей. Первым, кто заметил эту угрозу, был, вероятно, И. Кант с его замечательной статьей «О недавно возникшем барском тоне в философии». За ним последовал К. Маркс, введший в научный обиход понятие профессорской философии. Собственно говоря, именно тогда, когда гуманитарная наука жестко детерминируется требованиями образовательных Программ, она гибнет как наука, и оживает, когда вместо Программ она обусловливается требованиями, вытекающими из структуры научной теории.

Постмодернистская методология, таким образом, обладает следующими отличительными чертами:

• Исследование и его автор оказываются функциями самораспада культуры. В познании доминирует самопознание. В структуре внутреннего опыта рефлексивно выделяется и превращается в теорию социокультурное содержание субъективности. На ее основе строится модель предмета, становящаяся, таким образом, современной субъекту. Современность же трактуется как целенаправленно и осознанно творимая повседневность в рамках локальной культуры. Следовательно, теория предмета тождественна умозрительной модели субъекта исследований.
• Редукция как методологический принцип меняется на интерпретацию субъектом предмета по аналогии с самим собой. Методология исследования становится подчеркнуто наукообразной, но в ее основе доминирует первобытная метафоризация окружающего мира. Вместе с этим абстрагируется осознание и понимание связи предмета с прошлым и с будущим. Предмет рассматривается строго как «современный».
• Формой интерпретации становится рациональный анализ предмета в контексте локальной культуры повседневности, обусловливающей логику анализа. Что касается конкретности и индивидуальности субъекта анализа, то они проявляются в его научно-художественном мышлении о предмете через авторские интерпретации «другого», прошлого и будущего, как аспектов самой повседневности.

В такой трактовке и провинциализм, и его оппоненты растворяются полностью. Постмодернистски мыслящие исследователи именно себя выделяют в качестве субъектов познания: себя, свои взгляды и собственные интерпретации традиций и идеалов. По отношению друг к другу они — провинциалы, а по отношению к самим себе — носители нового мировидения. На переднем плане помещаются индивидуальные качества человека, рассматривающего социокультурную субъективность как свой внутренний опыт, подчиняющего социальное индивидуальному. Классицистская, романтистская и модернистская методологии — это принципы исследования, развития и творчества индивидуального в отношении социального опыта и идеалов. Постмодернистское методологическое основание — принцип деконструкции, демонтажа. Вместе с этим, постмодернизм совершенно отчетливо полагает индивидуальность и созвучную ей современность в качестве «точки отсчета» в системе координат пространства культуры. Это современное мышление современников о современности. Ницше, Хайдеггер и Деррида — современники потому, что Деррида мыслит о Ницше и Хайдеггере.

В таком случае, постмодернистский субъект познания демонстрирует следующие признаки:

1. Он становится ситуационным, то есть непосредственно переживающим необычайность (очевидную непознанность) своей жизни и жизненного мира. Необычайность трактуется как проблемная ситуация. Такая трактовка позволяет в многообразии жизненного мира рационально вычленить локальные структуры повседневности и ввести в них предмет;
2. Онтологическим качеством исследователя оказываются его изолированность и одиночество, переживаемое как «пренебрежение другим», как признание за ним права быть самим собой и быть неинтересным. Интересны структуры повседневности, но не их антропоморфная функция, потому что «другой» принципиально непостижим;
3. Межчеловеческие коммуникации и экзистенциальный диалог исследователя с жизненным миром превращаются в «ситуационную коммуникацию», во встречу и конфликт изолированных индивидов и проявляются во взаимном непонимании и неадекватности. Коммуникация становится рациональной структурой повседневности, поверхностным и телесным взаимодействием, обменом обесцененной и лишенной экзистенциальных значений информацией. Всеобщая форма поверхностной коммуникации — это игра как способ свободного утверждения индивидами правил своей личной и социальной жизни. Таким образом, культура постмодерна является культурой целенаправленной игры самодостаточных индивидов;
4. «Другой» неинтересен и не нужен, однако он есть, и деваться от этого некуда. Неизбежная реальность «другого» в условиях поверхностных коммуникаций меняет значение диалога. Он теряет смысл в качестве цели, но в нем возрастает его экзистенциальная сторона. Диалог становится простым сосуществованием с «другими» и имплицитной комплементацией ценностей индивидов, помимо осознания и рационального действия. Поэтому и мир такой культуры есть обособленный мир, свободно осуществляющий творчество и интерпретацию как своего прошлого, так и своего будущего;
5. В экзистенциальном диалоге происходит творчество людьми друг друга, а в рациональной коммуникации — противостояние индивидов. Конфликт экзистенциального и рационального неизбежно ведет к изменению типа рациональности посредством все тех же демонтажа и деконструкции сложившегося к XX веку европейского разума. Демонтаж разума провоцирует всплеск мистицизма.

На самом деле, постмодерн — это временная граница, до которой способна дойти культура, исчерпавшая свой внутренний потенциал. Состояние постмодерна выступает периодом качественной трансформации и зарождением новой культуры. Перспективы будущего содержательно не прогнозируемы, потому, что большинство социальных законов, характерных для прошлого, перестают работать, они попросту исчезают вместе с самим социальным организмом и его культурой. Общество рассыпается на самодостаточных и обособленных друг от друга субъектов. Будущее начинает зависеть от того, какой из субъектов сможет стать новым системообразующим фактором, кто придаст основной импульс дальнейшей эволюции и сумеет стать началом, объединяющим разрозненные атомы.

В содержании постмодерна всегда скрыты две тенденции: одна — деструктивная, переживающая распад как свое время, увлеченная игрой и игнорирующая свою сущностную бессмысленность. Она олицетворяет собой социальное небытие. Другая же — конструктивная, озабоченная поиском нового смысла и созиданием перспектив. Она, в случае удачи, оказывается «протоклассицизмом». Возможно, такую же роль сыграли досократики для Античности или поздний эллинизм для Средневековья. Протоклассицизм, в свою очередь, формирует основания грядущих перспектив культуры.

В глазах постмодерна столица как центр притяжения земель или фокус культуры окончательно теряет значение и становится формальной претензией на руководство, оспариваемой всеми вокруг. Провинция теперь не просто самообусловлена, а культурно самодостаточна и равноправна со столицами. Сегодня именно самодостаточность — главный признак провинциализма как качества мышления. Опираться же в своей самодостаточности не на что, кроме мистического опыта и формальных коммуникаций.

***

Гуманитарный предмет многомерен уже потому, что его познание одновременно является его творчеством. Каждая методологическая позиция соучаствует в изображении всей культуры.

Гуманитарное исследование находится в контексте всех описанных выше четырех программ. Краткая характеристика провинциализма с этих точек зрения показывает, что он качественно меняет облик в зависимости от того, с какой позиции его рассматривать.

В чем же заключается его необходимость? Думается, это наглядно показывает постмодернистская программа, частично возвращающая нас к первобытности, то есть к тем временам, когда общество в современном смысле слова, как цивилизация, еще не сформировалось.

Как не сформировавшийся социум, так и рассыпающийся, заставляют рассматривать любого субъекта самодостаточным. Индивид, институт, группа, семья, этнос, страна — существуют, прежде всего, для них самих. Культура добровольной изоляции, невосприимчивость к чужим ценностям, неспособность найти в самом себе силы для самораскрытия, именно они и обусловливают то мировосприятие, какое называют провинциализмом. Но такое название оно получает не раньше, чем заявляет о себе противоположная ему, открытая культура комплементарности качественно разнородных субъектов.

Провинциализм может быть разным, в зависимости от того, кто его создает. Это просто человеческое мышление, определившее свое негативное отношение к чужой культуре. Провинциализм — это самодовольство, а не-провинциализм, это, пожалуй, недовольство собой.