Литературная критика

Дорогие друзья! Подруги!

Как ни странно, но, чтобы понять и оценить двухтомник Пепперштейна
и Ануфриева «Мифогенная любовь каст» его нужно прочесть. Самоотверженное
издательство «Ад Маргинем» с конца 2002 года предоставляет возможность
ознакомиться со вторым томом «МЛК», написанным Павлом Пепперштейном
уже в одиночестве.

О книге написано немало. Сюжет пересказывать глупо. И тем не менее,
ситуация требует от нас и написания, и пересказа (в краткой формуле).
Чтобы не ходить вокруг да около, стоит сразу же отметить, что
на данном этапе развития производительных и потребительных сил
роман «МЛК» — это новая «Война и мир». В «МЛК» есть та же глобальность,
то же времясвязывание и та же система искривленной оптики, которой
только и ценна нам всякая значительная литература. Пытливый наблюдатель
сможет при желании провести и конкретные параллели между основными
движущими силами в романе Толстого и в детище Пепперштейна/Ануфриева.
При желании параллели проводятся всегда — в принципе, все наши
желания взаимопараллельны, и их пересечения в точках наивысшей
энергии психофизической активности говорят нам лишь о том, что
наши стремления и вожделения обитают не в эвклидовом просторе.

Но мы отвлеклись, и отвлеклись на личное. Именно о глубоко личном
написана книга «МЛК»; точнее, о глубинных связях всего интимно-личного
с надличностно-общим. И неспроста, совсем неспроста в названии
самого показательного русского романа рубежа веков присутствует
светлое имя «любовь». Ведь любовь — это переломный момент, это
момент перелома хребта судьбы, когда по одну сторону остаются
уже ничего не значащие на этом фоне «зависимости», «извращенности»,
«легитимности», «стабильности», «ментальности» и «банальности»,
а по другую сторону открывается шикарный спуск, съезд, спрыг в
Светлое Будущее.

Но мы отвлеклись, и отвлекло нас тотальное. А тотальное — важнейшая
иz характеристик сновидения. Сновидение же играет в «МЛК» роль,
значение которой трудно переоценить. По сути дела «МЛК» — онейроидный
проект известной группы «Медгерменевтика», активными участниками
которой являются авторы двухтомного эпоса. По словам самого Пепперштейна,
вся книга целиком — уже написанная, имеющая название и изданная
когда-то давно — приснилась ему во сне. Это важный момент, который
хотелось бы подчеркнуть да не один раз. Можем ли мы, подпав мифогенной
суггестии, сказать, что «МЛК» — это своего рода Таблица Менделеева
(которая также приснилась Дмитрию Ивановичу), описывающая и распределяющая
время-пространство национального русского бредового сна? Можем.
Но не станем. Потому что, так это или нет — решать нейрофизиологам
будущего, а у романа имеются и другие ценные достоинства.

Краткость сюжетной формулы в «МЛК» контрастнейшим образом гармонирует
со страничным объемом произведения. Сюжет, как известно читавшим,
занимателен и несложен: в начале Отечественной войны парторг Владимир
Дунаев эвакуируется с родным заводом под натиском фашистских захватчиков.
Прямо в пути в грузовик попадает неприятельский снаряд. Дунаев
обретает сильнейшую контузию и в дремучем смоленском лесу впадает
в когнитивный дисбаланс, помрачение и бред. Пытаясь выжить (это
замечательнейший для нашей литературы пример т.н. «Обратного Маресьева»
— когда у героя проблемы с головой, а не ногами), парторг ест
в лесу грибы, обладающие ядовито-психотропным воздействием. Бред
усиливается и обретает некое стабильное русло, по которому широко
и раздольно течет река повествования. И вот, почти весь тысячетринадцатистраничный
текст представляет собой полотно дунаевского бреда. Основная масса
и бОльшая часть содержания романа «МЛК» — это разнообразнейшая
фактура галлюциноза, темы столь дорогой для группы «Медгерменевтика».
Причем, многие наивно предполагали, судя лишь по первому тому,
что эта психозная катавасия и есть основная ставка авторов, и
есть соль произведения; они наивно предполагали, что такой по-серьезному
несерьезный человек, как Павел Пепперштейн пошел на хулиганский
шаг авторского произвола, фантазийного беспредела, полагали, что
фраза в окончании первого тома «конец первого тома» — это какой-то
завернутый концептуальный ход. Нет, Пепперштейн выдюжил идею и
зафиксировал ее. Старший товарищ, писатель Монастырский должен
быть доволен. Так вот, всю войну Дунаев валялся по лесу, жил чистым
зомби в заброшенной сторожке, питаясь ягодами да псилоцибами.
А внутри бреда вел метафизическую и астральную (слава Богу, эти
термины в романе отсутствуют) войну с вражескими покровителями.

В этом моменте проступает другая важная тема романа «МЛК» — тема
детства. Павел Пивоваров, редуцировавший томасманновского Пепперкорна
в свой псевдонимический Перечный Камень, есть сын своих родителей,
работавших в сфере детской литературы. И эта детская литература,
как и детская мультипликация в отношении кино, является самой
свободной и незажатой областью отечественной культуры. По крайней
мере, некоторые образцы детской продукции способны оказать гораздо
более глубокое и сильное воздействие на незамороченного взрослого,
чем вся взрослая литература с ее заборами, щелями, скукой и тоскливой
истерикой.

Так вот, покровители фашистской экспансии — герои западных сказок,
сказок, имеющих конкретных авторов. Незримые благодетели наших
войск — народно-фольклорные персонажи. Каким бы ни был описываемый
бред, а он затрагивает фундаментальнейшую схизматическую систему
противостояния-взаимодействия индивидуального и коллективного.
Винни-Пух и Железный Дровосек воюют с Мухой-Цокотухой и Избушкой
На Курьих Ножках в небе, а пушечное мясо Германии и СССР бьется
до последней капли крови на земле. Авторы «МЛК» в данном случае
находятся определенно на патриотических позициях, временами достигая
такого изобретательного и поэтического пафоса, в ярких лучах которого
просто меркнет наш евразийский друг и товарищ А.Дугин. Несомненно,
что континентальная бессознательная мощь Дунаева (он же Колобок,
он же Владимир Ясно Солнышко) самым конкретным образом акцентирована
на России, на СССР. Тем не менее, в обозначенной трещине между
индивидуальным и коллективным имеется четко осознаваемое авторами
«МЛК» общее евразийское дно. Поэтому в физической войне внизу
и в шаманских схватках наверху нет примитивного маркирования сил
на «добрые» и «злые». На наивысшем уровне описываемых событий
Война — это все-таки Любовь. Истина, друзья, нам хорошо известная.
Но «МЛК» уникален своей детальной вязью, своей свободой интерпретаций
и своей игровой затейливостью в разворачивании этой страшной нечеловеческой
истины.

И вот, нам уже видно, что «МЛК» уникален своей детскостью, игривостью
и бесконечным полетом фантазии без ущерба для т.н. «взрослых»
основ жанра: сюжетности, социального контекста (список можно было
бы продолжать до бесконечности, не будь он так скушен). Да, это
постмодернизм с концептуалистским лицом, но это не гнилой постмодернизм
— от него веет прохладой быстронесущейся полноводной реки, из
него слышен смех, с ним интересно путешествовать. Кстати говоря,
друзья, один иz эпиграфов, вживленных еще в первый том гласил:
«Если бы я была бессмертная, то что бы я делала? Я издевалась
бы над кукушками. Прихожу в лес и спрашиваю: «Кукушка, кукушка,
сколько мне годков жить-то осталось?» — Из словоблудия
одной девочки». В этом — вся забавность, лукавость и
игрогенность книги, в этом — позиция литературы, не замешанной
на страхе или ненависти, в этом, драгоценные друзья — свобода
от пошлых ограничений при полной сохранности человеческой адекватности.
Ведь весь помраченный и богато иллюминированный шаманский транс
парторга Дунаева со всеми его умоохренительными запредельными
архетипическими персонажами описан нормальным литературным языком,
по большей части склоняющимся в сторону классических стандартов
нарративности. Вообще, Ануфриев и Пепперштейн, а затем уже сам
Пепперштейн не оставляют сомнений в том, что читатель дорог им,
как полноправный участник игры и полноценный соучастник забавы.
Все моменты будут прояснены и объяснены, множество ситуаций будет
вспоминаться на протяжении повествования для дополнительного объяснения
и для объяснения новых ситуаций. Порою кажется, роману бывает
необходимо некоторое количество непонятного тумана, смутный блеск
какой-то загадки, подспудный пульс тайны.

Если бы в «МЛК» описывалась только война, мы бы не стали уделять
роману столь крупного объема внимания. Но во втором томе описан
благополучный и в то же время нездоровый мир, вплоть до нашего
времени с его рейвами, кислотами, косяками, бандюками и нью-васюками.
И если война прошла для героя в Русском Лесу Великого Партизанского
Бреда и Галлюциноза, то мирное время прошло для него по сути в
подполье, в закосе от репрессий, под чужим именем и личиной. И
лишь, когда гигант СССР вдруг удивительным образом проиграл Холодную
Войну, на новом «сломе хребта судьбы» опять проросла не знающая
земных ограничений Мифогенная Любовь Каст. И сам роман оканчивается
предощущением удивительных событий, которые не уступят смоленскому
бреду ни в размахе, ни в живости. Значит, книга написана верно.

Отдельным словом стоит помянуть возвращенную в нашу литературу
романом «МЛК» атмосферность. Бред бредом, но книга полнится самоценными
абзацами, погружающими читательское сознание в удивительные живые
картины. Свет, запах, звук, тактильные ощущения — все это местами
захватывает, и тогда, друзья, мы начинаем понимать, что в литературе
подлинно драгоценной прекрасно уживаются и Большие Идеи, и Игровые
Затеи, и Виртуальные Во Всей Красе Миры.

В «МЛК» очень много реминисценций и узнаваемых «подмиксовок» из
мировой живописи, особенно в главах о молодом немецком офицере
Юргене фон Кранахе. Эти главы написаны с изящным аристократизмом
(игровым, конечно) и как бы подкрепляют своим присутствием те
участки авторской рефлексии, где, собственно, и идет герменевтический
дискурс со всеми коннотациями, этимологическими игрищами и фрейдистскими
урочищами. Отдельной ценностью романа является и то, что авторская
рефлексия не повисает целиком в измышленном облаке витиеватых
фантазий, но имеет четкие референции в вещный мир не-литературы.
Например, я сам видел фотографию Избушки — персонажа «МЛК», стоящей
у какого-то застекленного здания в городе Москва. И это не единственное
вещное соответствие между двумя мирами.

Атмосферические живые картины «МЛК»-галлюциноза преисполнены психоделической
динамики (конечно же, знакомой авторам не понаслышке) и в целом
представляют роман в качестве некоего кинофильма — направления,
как известно, важнейшего среди земных искусств. Говоря недопустимым
в рамках этой статьи языком химических элементалей, «МЛК» — это
заснятый на высококачественную кинопленку интрапсихический процесс
ассоциирования диссоциативного опыта мышления. Однако, не углубляясь
в заманчивые дебри запретного, стоит сразу же отметить, что обвинения
книги в избыточной «психоделичности» или «наркотичности» совершенно
липовы и безосновательны на общем фоне добротного эпохального
романа, транслирующего патриотизм молодого поколения писателей,
их многогранность и их живость ума. Кстати говоря, о кино и писателях.
Основная часть военной эпопеи Дунаева-Колобка описана неким Корреспондентом
(в котором бывшие читатели журнала «Мурзилка» узнают Мурзилку),
что благополучно внедряет в текст «МЛК» конструкт бартовской «смерти
автора». Кроме того, основной функцией Фронтового Корреспондента
является процесс фотосъемки. В романе мифологическая смерть представлена
в виде двух персон, фиксирующих момент перехода и т.о. отнимающих
у тела душу: Корреспондент и Кинооператор. За рамкой повествования
постоянно присутствует Кинооператор, снимающий хронику происходящего.
И мифогенная смерть в «МЛК» представлена в виде двоякой фиксации:
Смертельной Статики и Смертельной Динамики. Значит, чтобы роман
ожил, его надо экранизировать, а не экранировать при помощи брюзжания
литкритиков и недовольных отзывов любителей литературы «подуховнее».

Теперь, друзья мои, позволю себе вернуться к названию данной статьи
и напомню о заявленной уникальности «МЛК» для советской постсоциалистической
литературы. С уникальностью мы, хотелось бы надеяться, разобрались.
А сейчас трезво взглянем правде в глаза: почему нынешняя литература
названа мной именно советской постсоциалистической? Думаю потому,
что с уходом проигравшего Хладнокровную Войнушку социалистического
строя и с приходом на его место экзотического (хотя и соотносимого
с азиатским менталитетом) феодально-капиталистического строя советскость
нашего народа никуда не делась. Не совковость, именно — советскость.
Это отдельная душещемящая тема, и, думаю, что эта мысль может
быть постигнута нами на первых порах только сердцем. Напомню лишь,
что в контексте Мифогенной Любви — любви, порождающей непрерывные
мифы жизни — остается важным благословение-напутствие-мантра:
«Совет да Любовь». И не случайно, нет, в голове парторга-Колобка
на протяжении всего романа живет маленькая девочка по имени Советочка,
которая, вообще-то, всё и решает, причем, во сне. Откровенно говоря,
сам парторг, пока идет война священная, совершает в основном одни
только импульсивные глупости да гротескные ошибки. Мил он, конечно,
но сильно «загоняется». А что до советскости, о ней выразительней
всего говорит гениальная обложка «Мифогенной Любви Каст» — волшебный
дизайнерский жест, замыкающий собой цепь надуманных социокультурных
перерождений.

Драгоценные друзья, подруги и сообщники! Свой дружеский материал
о величайшем в русской литературе рекреационном романе «МЛК» я
хотел бы завершить следующим резюме: роман представляет собой
великолепно организованный онтологический шум, в каждой искре
которого содержится пламя потенциально расширяющегося мира логической
и культурной трактовки того или иного эпизода произведения.

«До возникновения Советского Союза гербы всех стран были
лишь щитами, плоскими поверхностями, украшенными геральдическими
знаками. Но СССР совершил прорыв, он сделал своим гербом Дыру,
окруженную венком, не плоскость, но пространство, причем пространство
космическое. И Дунаев стал этой Дырой, он всасывал Вражескую Кору,
состоящую из застывшего золотого говна (по-своему драгоценного),
и куски Коры улетали в космическую ночь. Дунаев надвигался, коля
врагов острыми колосьями снопов, он душил их лентами с надписью
“пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, он рубил их серпом, бил
молотом, резал остро заточенной красной звездой, он грыз их всеми
островами и континентами Земного Шара... Так шел вперед».

МЛК, Т. 2, Ч. 1. Путешествие на Запад, гл. 23. Украина.

«Сквозь бутафорию домов, веранд, сквозь разбегающиеся
огороды и складывающиеся веером заборы, сквозь разлетающуюся шелуху
поддельных мужиков, баб, калек, партизан, собак, кур, детей, к
бублику приближались трое. Впереди шел старик в больничной пижаме,
за ним высокий господин, несущий на плече грабли, и, наконец,
украшенный черепами интеллигент с обломком весла в руке. Сверху
доносился резкий свист беспризорника».

МЛК, Т. 2, Ч. 1. Путешествие на Запад, гл. 12. Лук.