Литературная критика

/Лидия Ланч «Парадоксия: дневник хищницы», М.: Ультра.Культура, Адаптек/T-ough press, 2003/

Когда-то, в моменты переживания непонятных и сложных молодежных
чувств еще можно было послушать потусторонне-экспрессивные музыкальные
упражнения легендарной Лидии Ланч. Можно было посмотреть на ее
киноколдовство и поверить ее заявлению, что, между прочим, уважаемая
публика, «Ружье заряжено». Можно было с ощущением далекого дежа-вю
распознать ошметки ее шепота на сумасшедших нарезках электронного
коллектива «Los Chikatillos». Все было можно...

Можно и теперь прочесть ее роман под названием «Парадоксия», но
это будет неосторожностью. Потому что может быть плохо. Лидия
Ланч, она вообще — плохая; она на стороне плохих, и проза ее написана
уверенно, с высоты своего культово-светского статуса, но все-таки
— плохо.

Чтобы оценить все достопримечательности погружения в мир «Парадоксии»,
роман этот лучше рассматривать в сравнении с другими известными
книгами.

Прежде всего, поскольку Л. Ланч плоть от плоти движения «секс,
наркотики и американский авангард», следует вспомнить главу соседнего
культа, «гонзо-акулу пера» Хантера Томпсона и его «Страх и отвращение
в Лас-Вегасе». В сравнении с этой книгой дневник Л. Ланч номинально
можно было бы назвать «Трах и совращение в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе
и др.». Если «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» — книга смешная,
жизнелюбиво-веселая, поучительно-юморная и отвязная, то «Трах
и совращение» — мрачная, психозно-серьезная, тоскливо-выматывающая
и сковывающая.

По сути дела «Дневник хищницы» — это не совсем и дневник, скорее,
избранное и сымитированное дневниковое повествование, а также
не совсем хищницы — автор-героиня больше напоминает обиженного
вампира, берущего какой-то свой внутренний реванш в привычной
форме истерики декаданса 80-х. Парадокс этого текста состоит в
том, что известная певица, актриса, перформансерша и тусовщица
провоцирует читателя своим подчеркнуто откровенным садизмом и
своей жестокостью только с тем, чтобы в предположительном итоге
оказаться в роли жертвы, в мазохистской позиции, на BDSM-голгофе.
То есть, никакого парадокса нет — тем же писательница Ланч занималась
и в прочих своих сферах влияния.

Еще одна книга для сравнения — «Женщины» Чарлза Буковски. «Парадоксию»
в этой связи можно было бы назвать «Мужчины», поскольку этот дневник
состоит из хронологически последовательно расположенных мужских
экспонатов, яростно и бесповоротно использованных вампирической
хищницей. Мужики, мужчины, юноши и мальчики. Драматические отношения
на ринге сексуальной свободы и моральной вседозволенности. Много
пафоса, много «понта», много утрированной трагедии. Есть в этих
ее «Мужчинах» что-то надуманное. Станиславский говорит: «не верю».
А вот «Женщинам» Буковски — говорит «верю», поскольку они живее,
естественнее, свободнее от умозрительных сверхзадач (в том числе
и их автора).

История «Парадоксии» — это непрерывный негатив, который на свету
портится, а в темной заперти ядовит; это история юной Л. Ланч,
приехавшей в 14 лет в Нью-Йорк практически на улицу и затем 30
лет выживавшей под неласковым солнцем Америки, попутно накапливая
коллекцию «охотничьих» трофеев психовампира. Это купированная
автобиография, из которой ампутированы все упоминания о сцене,
о великой волне индустриальной музыки и рок-авангарда, о звездных
знакомых и звездных проектах. Вместо этого — проституция, воровство,
алкоголизм, наркомания, извращения, аферы. Совершенно непонятно,
откуда вдруг героиня дневника приобретает каких-то киношных знакомых
в Европе, откуда вдруг обретает опыт и известность перформансиста
и видеоартиста, так что даже оказывается приглашена преподавать
в Институт искусств Сан-Франциско. Это, наверное, неинтересно
и излишне по сравнению с серийными радостями анальной пенетрации
и фриковыми фантазмами фанатки бондажа. То есть — Лидия Ланч в
искусстве — тема не этой книги.

Кровососательная и душеизматывающая атмосфера книги, приправленная
нарочитым цинизмом и брутальными натуральностями, целиком и полностью
представляет Л. Ланч королевой «готов», возвышающейся на руинах
самовзорванной культуры «индастриэла». Эта же атмосфера с ее скучно-пафосным
настроем и отсутствием смешного даже в мелочах создает четкое
ощущение исповеди душевнобольного. Всему этому произведению не
на руку излишне «самостийный» и слишком уж «адаптированный» перевод
Т. Покидаевой. Не на руку и поверхностная вычитка текста, когда,
например, в превентивном слове А. Бухарина на первой же странице
о Л. Ланч читаем: «ее неумная энергия сыграла большую роль в формировании...».
Понятно, что энергии умной быть и не надо, ей достаточно просто
быть, но осадок какой-то нехороший остается. Может, потому что
Ланч действительно — пьет чужую энергию?

Цитировать «Парадоксию» не хочется. Больше всего мне запомнилась
полезная и пригожая фраза об одном из самых безнадежных ее бой-френдов:
«Как и всякий шарлатан, он обладал мощной харизмой».

Дневник уроженки Канзаса, пропитанной спиртным и психоделиками,
страдающей «бешенством матки», кроме прочего проводит читателя
по американским городам. — по пути спасения-бегства-избавления-обновления.
Всюду своя неповторимая импрессия. Но настрой и тяга несчастной
хищницы таковы, что Новый Орлеан ничуть не спасительнее Сан-Франциско,
как хрен редьки не слаще. Ланч постоянно обнажает свой прием,
свой ход конем перед читателем, но теперь, увы, ее вполне уемная
энергия уже не играет большой роли в формировании... чего-либо.
Теперь, и в это «теперь» мы включим конец 90-х, уже достаточно
заметно, что людям такого полета, как у Л. Л. хочется лишь Покоя.
Успокоения. Пусть и не в том понимании, о котором говорил А. С.
Пушкин, пускай без Воли, но все-таки — успокоенности самими собой.

Поэтому мы, в том числе от имени потенциальных и несостоявшихся
читателей писательницы Л. Ланч, искренне надеемся, что она нашла
таки искомый Покой в своем родном Канзасе, где, кажется, и проживает
ныне, оставив и Большое Яблоко, и Город Ангелов, и развратную
старушку-Европу.