Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало.

***

Патефон заведешь — и не надо тебе
ни блядей, ни домашних питомцев.
Очарует игрой на подзорной трубе
одноглазое черное солнце.

Ты не знаешь еще, на какой из сторон,
на проигранной, или на чистой:
выезжает монгол погулять в ресторан
и зарезать «на бис» пианиста.

Патефон потихоньку опять заведешь;
захрипит марсианское чудо:
«Ничего, если сердце мое разобьешь,
ведь нужнее в хозяйстве посуда...»

Замерзает ямщик, остывает суфле,
вьется ворон, свистит хворостинка...
И вращаясь, вращаясь,— сидит на игле
Кайфоловка, мулатка, пластинка!

***

Губы в кристалликах соли —
не прочитать твоих слез...
Словно украл из неволи,
или в неволю увез.
Волны под вечер на убыль,
мыслей вспотевшая прядь:
...чтобы увидели губы —
надо глаза целовать.
Больше не будет скитаний,
меньше не станет тряпья.
Бабочку в черном стакане
выпью, дружок, за тебя.
Пой мне унылые песни,
сонным шипи утюгом.
Плакать не выгодно, если —
море и море кругом.
Ты расплетаешь тугую...
косишь под провинциал...
Я ведь другую, другую!
у янычар воровал...

Питерский ливень

В чековой книжке оставишь закладку,
выйдешь за пивом, а в Летнем саду —
дождь уплетает людей всухомятку,
четверть Фурштатской отъел на ходу!

Оные сутки, от каждой «маршрутки» —
лужи бросаются в страхе с моста...
Бродишь у ливня — в луженом желудке,
словно Иона — во чреве кита.

В желтой футболке с эмблемою «натса»,
стершихся мыслей вдохнув порошок,
ты поспеши благодарно признаться:
— Господи, как хорошо. Хорошо.

Африка

Сегодня холодно, а ты — без шарфика;
невероятная вокруг зима...
Как будто Пушкину — приснилась Африка
и вдохновение — сошло с ума!

«Отдайте музыку, откройте варежку...»,—
ворчат медвежие грузовики.
И чай зеленовый друзьям заваришь ты,
когда вернетесь вы из Африки.

Ах, с возвращением! Вот угощение:
халва и пряники, домашний мед...
А почему сидим без освещения,—
лишь босоногая звезда поймет.

Когда голодные снега заквакают,
шлагбаум склонится кормить сугроб.
«Любовь невидима, как тень экватора»,—
сказал намедни мне один микроб.

Неизлечимая тоска арапова!
Почтовым голубем сквозь Интернет:
разбудишь Пушкина, а он — Шарапова,
а тот — Высоцкого... Да будет свет!

***

                           Ольге

Когда: осторожно, окрашено,
где скальпель, фокстрот и зажим...
Мне стыдно, кромешно и страшно
завидовать крыльям чужим.

Ах, девочка, ловкий кузнечик,
гитарных аккордов боец,
раздвинутых ножек разведчик,
ладоней моих военспец!

Поют победитовы сверла
и мраморный крошат висок.
Тебя окунают по горло
в холодный гранатовый сок.

Не зря — называют Удачей,
не зря — посвящают псалмы.
Ты веришь в меня из кошачьей,
бесстыдной египетской тьмы.

Когда я восстану в котельной
ментовскую слыша дуду,
как водопроводчик — в похмельном,
безбожно текущем году.

***

Широкоскулая степь. Желтизна бубенцова.
старый фольксваген, заглохший в Аскании-Нова,—
Братец Аленушка. Автопортрет Васнецова.
Блеет козленочек (с волчьим билетом). Хреново...

Мне отпускает холодное пиво кофейня,
пахнет зерном перемолотым Зина, хозяйка.
А за окном, безлошадная спит таратайка,
там, где стояла усадьба барона Фальц-Фейна.

Даже в провинции — не обойтись без мокрушки:
Ливень такой, что вселенная — моль на мольберте!
И страусиные перья торчат из подушки,
как заповедные мысли о жизни и смерти.

***

Меня зовут иван. Я украинца — отчим,
по линии метро, Дидро и многоточий...
Меня крестил — монгол, рожденный, между прочим,
во время перелета Адис-Абеба — Сочи.

Когда пишу стихи — меня зовут Абрамом,
Иосифом и Львом. С похмелия — Ильей,
Гришуней и т.д., трясусь над каждым граммом.
Я — сверх! Я — анти! Под
веревкой бельевой.

Я Гарлем Станислав из племени масаев,
освоивший язык английских мясникоw.
Мне говорят: «Шамиль, тебе звонил Басаев...»,

...Дождь совершает хадж, в четверг, среди песков.
Снег не умнеет вверх, не сбрендивает льдинка,
в наваристых борщах — лавровая листва...
И лампочка в хлеву — увы, не аладдинка,
все спишет ноутбук, не помнящий родства.

«Ганс...»,— промурлычешь ты
над чашечкой кофейной,
невольно оголишь орловское бедро.
И через полчаса, резиною трофейной
пропахнет целый мир и шлепнется в ведро.

Нью-Йорк. Я нынче — Пол, шибает в грудь свобода,
сверкает потолок и лысина портье,
противный, ведь любовь... она мужского рода!,
О, лебедь, либидо! И фикса — от Картье...

Экс вице-мандарин династии Халтура,
какой-нибудь Мишель, праправнук Лао-Цзы,
Я, вобщем-то, никто: искусство и культура,
история надежд из Юрия Лозы.
Предтеча и венец последнего аборта
и первый эскимос, вернее Филарет,
Я вышел из трико для звезд большого спорта
и в партию вступил. И вырубился свет...

Окно

Сода и песок, сладкий сон сосны:
не шумит огонь, не блестит топор,
не построен дом на краю весны,
не рожден еще взяточник и вор.

Но уже сквозняк холодит висок,
и вокруг пейзаж — прям на полотно!
Под сосною спят сода и песок,
как же им сказать, что они — окно?

***

Вечно зеленая накипь холмов. Алиготе.
Словно кофейник, забытый на общей плите,
берег, предчувствуя море, сбегает во вне, —
ближе к волне, в лошадиной своей наготе.
Стол полирован. Сельдью прижат сельдерей,
Брынза, еще не расстрел, но бледна и дырява,
и репродуктор орет, и орава детей.
И на иконе вырванных с мясом дверей —
влажный язык волкодава.
Вот и налили, и выпили, морщась в рукав,
сквозь волосатые ноздри пары выдыхая.
«Что там с погодой?» Хозяин трактира лукав —
снова налив, отвечает: «Погода плохая»
Каждый по-своему жив и по-своему прав,
но почему не посажен на цепь волкодав?

Фонтанго

Водевиль, водяное букетство, фонтан — отщепенец!
Саблезубый гранит, в глубине леденцовых коленец,
замирает, искрясь, и целует фарфоровый краник —
Так танцует фонтан, так пластмассовый тонет «Титаник»!
Так, в размеренный такт, убежав с головы кашалота,
окунается женская ножка, в серебряных родинках пота:
и еще, и еще, и на счет поднялась над тобою!
Так отточен зрачок и нацелен гарпун китобоя.
Под давленьем воды, соблюдая диаметр жизни,
возникают свобода пространства и верность Отчизне,
и минутная слабость — остаться, в себя оглянуться,
«но», почуяв поводья, вернуться, вернуться, вернуться! —
в проржавевшую сталь, в черноземную похоть судьбы
и в пропахшие хлоркой негритянские губы трубы...