Литературная критика

Часть первая: современная проза и сериалы, апофеоз телевизионной литры, наш ответ Голливуду, ускользающая современность, поиски среднего класса, Киркоров и Пелевин

Что-то, видимо, действительно происходит с культурным пространством,
нашей пресловутой литературоцентричностью, какая-то перегруппировка
сил, так, что ли...

Есть, действуют и позитивные моменты, и негативные, нарождаются
новые явления, старые мутируют или исчезают, всё это, разумеется,
непривычно, но не трагично — культура мудрее наших досужих домыслов
о правилах, по которым она функционирует.

Всё дело, именно что, в непривычности, в постоянной изменчивости
ситуации, в превращениях, которые возникают у нас на глазах.

В режиме реального времени.

Всё-таки формировались и воспитывались мы немного в иной ситуации,
более медленной, статичной: выходил томик Фр. Кафки или «Мёртвая
зона» Кинга, разговоров хватало на год, в библиотеках выстраивались
очереди. Представьте сейчас очередь в библиотеке? То-то же.

Самая читающая не перестаёт читать. Просто формы поглощения букв
меняются. Газеты разные, журналы. В метро всё равно все читают.
Только не то, что нам бы хотелось, мне бы хотелось.

Толстые книги читают в спокойные, застойные и сытые времена. В
перестройку все навалились на журналы. Теперь даже время газет
прошло, потому что каждый сам себе газета — появилось, утвердилось,
стало незыблемым право на личную жизнь.

Личной жизни не имеет только Филип Киркоров и персонажи «Последнего
героя», у них всё на виду, как в коммунистическом стеклянном доме.
Впрочем, возможно, это тоже личная жизнь, просто в какой-то иной,
пока ещё непонятной мне форме.

Все читают жёлтые газеты про Киркорова потому, что привыкли читать
буквы. Тяга эта неизбывна, она не проходит, не может пройти никогда,
мы по-прежнему остаёмся «страной слов», у нас все перестройки
и революции начинаются с гуманитарной сферы. Ей и заканчиваются.

Ну да, в области духа. Дух веет, где хочет... Не хлебом единым,
бла-бла-бла. Где ж это я прочитал, что само понятие «славяне»
произошло от понятия «слово»? Не помню.

Нет, литературоцентричность не умерла, просто она затаилась на
время. Точнее, перегруппировалась. Пробилась сквозь медиальный
асфальт там, где её не ждали.

Например, в сериалах. По сути, нынешний бум сериалов на российском
телевидении — это продолжение интереса к русской литературе, хотя
и в несколько иной, непривычной форме.

Главное в сериале что? Диалоги. По сути, это радиопьеса, картинка
не так существенна — чтобы можно было заниматься своими повседневными,
бытовыми делами, изредка отвлекаясь на то, что происходит в телеящике.
Ну, или там, думу свою думать, время от времени всплывая на поверхность
происходящего.

То есть, самостоятельного визуального значения у сериалов нет
никакого. Даже там имеет власть только звучащее слово. Если у
нас Жванецкого все писателем называют, то почему бы не называть
сериалы книгами?

Точнее, симулякрами книг, потому что они только внешне используют
литературные дискурсы, сами изнутри оказываясь полыми, когда слова
только прикидываются словами, сюжеты сюжетами, смыслы смыслами.

Это (привычка к мутантам-симулякрам) у нас повелось уже давно,
мы к этому уже привыкли — когда стали появляться «романы» в кричаще-ярких
обложках, сначала боевики и детективы, потом розовые, женские
романы, иронические расследования.

Прочитаешь такой pocket-book, а в голове ничего и не осталось,
то есть, важен не результат, но сам процесс чтения, перемещения
курсора зрачка по неважно как написанным строчкам. Отказывать,
на основании этого, всем этим книгам в праве на существование?

Обзовём их симулякрами и отправим в свободное рыночное плаванье,
вот уж точно не потонут.

Не случайна эта смычка трэша и телевизионной популярности, которую
мы сейчас наблюдаем — вот тот самый уровень, на котором происходит
смычка города и деревни, «литры» и «телека».

Все эти Маринины и Донцовы стали популярными и необходимыми только
потому, что «серьёзная» (разумеется, сейчас все эти дефиниции
достаточно условны) литра перестала работать с современностью,
с т. н. «современным материалом».

Современность оказалась преданной, переданной в сферу одноразовых
(читай, коммерческих) конструктов низовых жанров — того же боевика
или иронического детектива.

Понятно, отчего так происходит: современность — самое сложное
для литры явление, она всячески ускользает от фиксации, современность
проскальзывает мимо нас, мы же в ней живём, мы же не можем от
неё абстрагироваться — наблюдатель всегда находится внутри системы,
это мы ещё по веласкесовским «Менинам» знаем.

Точнее, по описанию «Менин», с которого Мишель Фуко начинает свои
«Слова и вещи».

Нужно быть каким-то немного другим, ну, отчуждённым, отстранённым,
чтобы увидеть внутри непрерывного потока современной жизни нечто,
за что можно зацепиться.

В чём таится секрет успеха Виктора Пелевина (помимо всех этих
медиальных усилий, разумеется)?

В том, что он последовательно и непреклонно работает с «современным
материалом». Многие материалы — многие скорби. Пелевин пропускает
сквозь себя всю эту языковую мишуру, весь этот повседневный мусор,
отлавливает смысловые жемчужины и отливает их в слова.

Именно поэтому он молчалив и скрытен, прячет глаза и даже тело
своё собственное. Потому что быть медиумом эпохи означает транслировать,
в том числе, и своё собственное. А очень немногие хотят так незрелищно
подставляться.

Куда проще удариться в фантасмагории или начать смаковать своё
счастливое советское детство — чем, собственно говоря, и занимается
подавляющее большинство т.н. современных писателей.

Сюжеты, как и прежде, таятся на всех чердаках и во всех подворотнях,
однако литераторы, как и всё прочее народонаселение, почувствовавшее
вкус приватного существования, отказываются пускать читателей
(кого угодно) в заповедные уголки, тупики и подвалы собственной
души.

Им сложно быть как все, точно такими же людями, раз они более
не учителя, не пророки, раз они едут в том же вагоне метро, то
зачем обнажаться? И кому нужен этот душевный стриптиз?

Самое время вновь начинать писать статьи в духе «Об искренности
в литературе».

Современность — это искренность, современность — это главный сюжет,
но пойди и найди метафору того, что происходит на твоих глазах,
с тобой и с твоими близкими. Куда проще придумать Фандорина.

Повседневная жизнь мнимо бессобытийна. Понятно, почему так легко
писать боевики или детективы — там всё время что-то происходит,
просто обязано происходить. Проститутки проституитируют, бандиты
бандитствуют.

А что написать о человеке, который едет вечером, усталый, после
трудного дня трудового? О том, что его ждут жена и дети, кризис
среднего возраста, болезни и старость? Типовые, как газета с Филипом
Киркоровым, фобии и страхи, душащие его в типовом, панельном доме?

Между тем, других читателей у меня нет, читатель. Да и у тебя
тоже. Это наша с тобой биография. Это наша с тобой страна. Это
наша жизнь, и смерть неизбежна.

Оказалось, что другие писатели могут быть — коммерческие, телевизионные,
радийные, политические, а вот других читателей нет и не может
быть по определению.

Несуществующий средний класс вопиёт в своём незримом присутствии,
он требует проявления, он хочет быть сформулированным, пойманным
в сети алых букв.

Подъём Америки и преодоление экономической депрессии в Штатах
— дело Голливуда. Мы не придумаем никакой национальной идеи, мы
никогда не построим новой страны, не обретём всё того же среднего
класса, пока не сочиним новую литературу с внятными сюжетами,
с историями, которые будут примирять нас с повседневностью.

Мы же страна слов, а не кино, как какая-нибудь Америка.

Нынешняя литра требует сюжета, потому что человеку нужно же на
что-то опереться. Оттого и читают (смотрят, слушают) то, что имеет
сюжет, длится изо дня в день, несёт на себе архетипическое тавро
«продолжение следует»...

Потому что если продолжение следует, значит жизнь не заканчивается
на достигнутом, что-то ещё случится, совершится, что-то ещё будет.
«Продолжение следует» — самая оптимистическая формула из всех
нам сегодня доступных.

Именно поэтому сейчас так важны большие, пухлые романы с продолжением
— в журналах ли, в книгах. Неважно, что никто сейчас не читает
журналы и пухлые книги, само наличие их обязательно поменяет строй
жизни. Должно поменять.

Вместо этого нас потчуют порционными суточными щами, ресторанными
порциями, в которых красоты и калорий больше, чем мяса и витаминов,
абидна, слюшай!

Именно поэтому и читают низкие жанры и жёлтые газеты — все «продолжения
следует» нынче обитают на территории коммерческого искусства.

«Серьёзная» литра взялась было выстраивать серии современной прозы,
но как-то это у неё неубедительно вышло, все более или менее интересные
серии (взять тот же «Оригинал» в «ОЛМЕ» или её продолжение в «Пальмире»)
быстро заканчиваются без какого бы то ни было продолжения.

Зато сериалы множатся на всех телевизионных каналах едва ли не
почкованием, перекрёстным опылением или как воздушно-капельные
инфекции. Что ж мне теперь, сериалы полюбить, что ли?

Окончание следует.