Онтологические прогулки

Средние века

Сопоставим два смысложизненных представления: Средние века и Новое
время, они находятся по обе стороны от Возрождения как точки поворота.

Пространство и время организуют жизнь не только с помощью политического
и иных институтов, но и через обычай, через традиции они формируют
структуру повседневности. Самое главное в том, что они не самостоятельно
создают такую структуру как мистифицированные сущности. Упорядоченность
жизни люди создают через собственное соучастие в общем творчестве
своей природы, через молчаливый и неосознаваемый их экзистенциальный
диалог друг с другом. Люди попросту живут, представляя себе, как
это следует делать – “здесь и сейчас”, –
таким, по их мнению, является порядок жизни. И порядок возникает
вместе с пространственно-временной структурой культуры. Пространство
и время как абстрактная форма мирового порядка становятся общими
ценностями и предъявляют свои требования.

Средневековое представление о пространстве и времени зарождается
еще в первобытности, развивается – в античные времена. Именно
тогда высшим со всей несомненностью было небо, а низшим –
земля людей. Хаос родил Урана и Гею, и в конце концов появился
Зевс, населивший землю героями, среди которых жили люди. Идея
высшего дошла до наших дней: например, в совершенно неопределенных
“признаках” прогресса как движения от низшего к высшему. Только
сегодня критерии низа и верха уже утрачены, потому и непонятно,
что такое исторический прогресс и куда он движется.

Прежде всего, пространство Средних Веков четырехмерно, наряду
с привычными для нас длиной, шириной и высотой ему присуще дополнительное
измерение: “от низшего к Высшему”. Существование такого измерения
выдается, например, обратной перспективой в средневековой живописи,
благодаря которому картина не является произведением искусства,
а сама живопись – не искусство в сегодняшнем понимании, а
скорее ремесло, родственное ремеслу плотника или стекольщика.
Те прорубают и застекляют окно во двор, а художник делает такое
же окно в Царство Божие. Художник откликается на “общественный
заказ”, выдающий всеобщее понимание людьми себя как непрерывно
находящихся под Высшим взором.

Время не видится линейным и необратимым. Все дело в том, что это
еще не абстрактный измерительный инструмент, это – длительность
человеческой жизни, в нем значителен субъективный момент. Человеческое
“Я” не знает своего рождения и физической смерти. Оно, следовательно,
никогда не бывает в “завтра” и никогда не было во “вчера” –
для него продолжается непрерывное “сегодня”. Следовательно, жизнь
есть цепь взаимосвязанных мгновений, объединяющихся в одно длящееся
мгновение, из которого, благодаря вере, открывается или не открывается
дорога в вечность, в Высшее.

Мы видим три измерения времени: прямое, обратное и как бы “перпендикулярное”.
Прямое – структура обыденной жизни, направленность в ускользающее
завтра. “Перпендикулярное” – из каждого мгновения жизни возможен
выход не в следующее мгновение, а сразу в вечность. “Уверуй, и
спасешься!” – утверждает Высший средневековый принцип. Спасешься,
пусть даже в последний момент к тебе пришла вера. “Завтра” более
таинственно, чем Высшее.

Прямое время движется от настоящего к будущему, никогда не имея
“вчера”. Средневековье как может понимает и пунктуально выполняет
Евангельскую максиму, требующую предоставить мертвых делам мертвецов.
Бог есть Бог живых. В жизни, чтобы сделать новый шаг, следует
отбросить то, что было. Минувшее попросту отбрасывается, оно не
прямое субъективное переживание, а совокупность подпирающих человека
мертвых условий, жизненных условий, которые человек находит уже
готовыми, – скажут позднее К. Маркс и Ф. Энгельс.

Все, создаваемое человеком в своей жизни сразу уходит назад и
превращается в такое мертвое материальное условие. К будущему
течет прямое, материальное время. А навстречу ему движется время
обратное, идеальное: от будущего к настоящему.

Представим себе мастера, собирающегося строить дом, делать копье
или меч. У него в мышлении существует образ меча, завершение которого
он относит в таинственное “завтра” на два месяца вперед. Он последовательно
готовится к встрече с мечом: достает железо, дрова, разжигает
огонь в кузнечном горне, качает меха, кует, правит, шлифует. Но
он при этом всегда остается в настоящем. А образ меча, того, что
недавно был впереди, на его глазах постепенно приближается и принимает
зримую форму. “Завтра” пришло в “сегодня”, будущее –спустилось
к нам. “Аз есмь Альфа и Омега”, – Бог тот, кто был и будет
среди нас, формула, заставляющая иудеев напряженно ожидать Машиаха,
а христиан ждать непременного второго пришествия Христа. Уже у
древних греков материя понимается как чистая возможность появления
вещей, а творит вещи идея.

Любопытно, но мировоззрение иудаизма, а за ним и христианства
ожидает именно пришествия будущего. Иегова (или, правильнее, Йеху)
– одно из обозначений Бога – в переводе означает: “Тот,
кто придет”, или по-церковнославянски “Грядый”. Я не ставлю знак
равенства между христианством и иудаизмом, несмотря на генетическое
родство: христианство имеет свою отчетливо различимую специфику.
Однако обе эти влиятельные религии повернуты в ожидание будущего
века.

Средневековье же – культура, в которой языческий материал
перерабатывается и принимает христианский облик. В поисках Высшего
мы можем опуститься в предшествующий античный мир с его богами,
героями, роком и раздвоением на материю и эйдосы. В глубине античности
можно углядеть первобытность с ее переживанием неведомой и необычайной
силы, превосходящей человека. Можем вспомнить библейскую лестницу
Иакова, и движение к Земле Обетованной – первые еще мифологические
зародыши идеи истории и исторического прогресса. Можем обратить
внимание, что истина иудаизма – “эмет” означает в переводе
“так будет!”, а истина христианства – “аминь” означает “да
сбудется!”. От первобытности до средневековья включительно человечество
жило в непосредственном контакте с Высшим, хотя и понимало его
по разному.

Впервые Высшее подверглось критике в эпоху Возрождения, когда
мир стал Универсумом, а человек – гениальным микрокосмосом,
содержащим в себе не дорогу к Высшему, а его самого как потенцию.
Человек становится существом универсальным. Для эпохи Возрождения,
христианской по своей религиозной ориентации, представление о
человеке как образе и подобии Божьем принимает вполне современный
облик. “Я” уже сейчас несу в себе образ Божий,
а что касается подобия, то это “мой” смысл жизни, я должен своими
трудами уподобиться Ему.

Для Средних Веков и Возрождения евангельский принцип “Будьте совершенны,
как совершенен Отец ваш Небесный” одинаково актуален и значим.
Но в средневековье Божественный смысл недосягаем; достичь его
можно, только опираясь на истинность веры и с Божьей помощью:
человек слишком слаб, чтобы самостоятельно дойти до такой вершины.
В эпоху же Возрождения высокий смысл потенциально вполне достижим
трудами и усилиями человеческими, ведь “Я” изначально, по своей
природе гениально и поставлено на особое место в мироздании. Даже
если “Я” не дойду, то проложу для других очередной участок этого
маршрута. Небеса приблизились.

Человек в эту эпоху лишь тогда является человеком, когда он гений
и универсальное существо. Тот, кто не сумел раскрыть в себе потенцию
гениальности – не человек, он выдавливается культурой. Но
вместе с этим обостряется проблема индивидуальной неизбывности.
Ведь, каждый ясно чувствует, что может не дойти. В основании культуры
лежит идеал гения, но нет идеала “Меня”, конкретного человека.
Людей много, и все они различны, а культура отсекает индивидуальное
многообразие и оставляет в качестве человеческого эталона только
общие места, в которых все похожи один на другого. Все –
гении, не смотря на то, что есть поэты, ювелиры и политики. Люди
разные, но гениальны все на один манер, каждый должен стать и
поэтом, и ювелиром, и художником, и архитектором, и политиком
и т.д. как Бенвенуто
Челлини или Леонардо да Винчи, каждый должен стать универсальным.
“Все содержится во всем!” – формулирует общий принцип эпохи
мыслитель раннего Возрождения кардинал Николай
Кузанский.

Новое Время

Как пройти весь путь и развернуть скрытый в нас потенциал гениальности?
Для последующих поколений в идеале Возрождения ясно все, кроме
одного – что такое, быть совершенным, как стать действительным
гением?

Ответы на эти вопросы начинают даваться в Новое Время. Как известно,
это эпоха революций: промышленных, индустриальных, научных, политических.
Думается, что ее человеческий смысл заключается в том, что природа
человека как основание культуры все более гуманизируется и принимает
облик абстрактной человечности. Конечно, и “герой”, и “святой”,
и “гений” – тоже абстрактны от действительного человеческого
существа. Но в отличие от них, “абстрактный человек”, пройдя этап
теоретического разума XVII века и просвещенческого энциклопедизма,
усвоив их опыт, стал нам ближе и понятнее. Он развернулся в культуре
системой таких норм жизни, которые, и впрямь, позволяют действительному
человеку жить на земле, а не стремиться в небесные выси. Земля
стала благоустроеннее.

Как и всякая парадигма, абстрактный человек имеет бытие в душах
действительных людей. Он является нашей привычкой к определенному
порядку жизни, к тому, что мы считаем правильным, соответствующим
правилам, правде и другим эталонам, указывающим, как следует жить.
Он незрим, не осознаваем, но всегда присутствует в культуре, проникая
в нее из наших убеждений через практические действия.

Наиболее отчетливо черты абстрактного человека проявились в XIX
и XX веках. Именно он работает на предприятиях, в учреждениях,
на полях. Его работа состоит в неукоснительном исполнении должностных
обязанностей. Например, на заводе он производит продукцию в соответствии
со стандартом. Даже если эта продукция не нужна, неудобна, убийственна,
он будет ее производить, потому, что таков порядок. Он предоставит
модельерам, имиджмейкерам и другим специалистам создавать моду
на бессмысленную продукцию: жевательную резинку, баночное пиво
или недолговечную и неудобную обувь. Он предоставит политикам
создавать потребность в вооружении избыточной мощности и т.д.
Модельеры и политики тоже абстрактны и воспроизводят культуру
абстрактного человека.

Абстрактный человек работает, а действительный
– трудится, производя не по моде, а по удобству.
В Советские времена он с риском для себя вынесет с завода обрезки,
идущие в отход и на свалку, чтобы бесплатно облицевать соседям
мебель. В США он может уволиться из крупной фирмы, чтобы завести
собственное дело, пусть небольшое, но свободное – где он
сам хозяин.

Абстрактный человек строит типовые дома и живет в них, а действительный
человек перестроит свою квартиру в этом доме. Абстрактный человек
общается с людьми своего статуса, и его общение подчинено правилам
этикета, интриги, политики. А действительный человек готов зачастую
раскрыть душу случайному попутчику. Абстрактный человек –
не миф, не легенда, не мистическое существо, он есть мы сами,
те структуры нашей природы, которые укоренены в культуре, выросшей
на основе научного метода и технологии массового производства.

От чего же он абстрактен? В предшествующие эпохи всеобщая природа
человека была абстрактна от социальности (“разбойник”), от телесности
(“святой”); в Новое время он становится абстрактным от духовности.
Если в прошлые времена его угнетала материальная нужда, то сейчас
угнетает нищета духа. Он утратил Высоту. Раньше (в Средние Века)
его смысложизненная ориентация была сдвинута в сторону предначертанного
смысла, теперь она так же деформирована в сторону смысла, полагаемого
самим человеком. Из трансцендентной области смысл жизни переместился
в трансцендентальную, от Высшего – в культуру. Целостность
жизни все так же не достигнута, человек остается односторонним,
плоским.

Но ведь смысл жизни по меньшей мере двусторонен, он одновременно
предначертан и индивидуален, он является местом и делом, какие
указаны свыше, и в то же самое время он – “мой личный
смысл” – место и дело, которые “Я” создаю себе в
культуре. Предзаданная мне жизненная программа – мое
дело, и не так уж важно, откуда она взялась. Так человек,
случайно и не по своей воле родившийся в Тюмени, Пекине или Чикаго
именно их считает родиной, это для него личное,
глубоко интимное, не смотря на ироническое порою к ним отношение.
В точке человеческого “Я” личный и предначертанный смыслы совпадают
вплоть до тождества.

Предчувствуя утрату Высоты человек сделал ряд попыток найти себя
в одной только посюсторонности. Так родились элитарные
смысложизненные ориентации и массовые.
Элитарные: наука для науки, искусство для искусства, – такие
же, как и религия, и философия, и производство, и политика, и
разбой, и знаменитый авантюризм мошенников у О.Генри, старающихся
исключительно во имя мастерства, “из эстетических соображений”.
И те, и другие ориентации вошли сегодня в плоть и кровь, но чего-то
очень важного все равно не хватает. Корни есть, что бы ни утверждали
критики современности, а вот Высшего – нет.

Рассмотрим подробнее массовые ориентиры. Вопрос остается тем же,
каким он был во все века: что такое человек и как жить по человечески?
Выскажу несколько предположений. Хочу заранее извиниться: следующий
ниже список качеств абстрактного человека не классификация, а
скорее наблюдение. Если бы удалось найти основание для классификации,
список, вероятно, стал бы полнее и точнее. Вместе с этим, рассмотренный
далее перечень: польза, спорт, мода, игра, провокация, помощь,
– пришел в мир с родом человеческим и будет существовать
столько, сколько будет существовать человечество; люди всегда
интересовались модой и играли в игры. Однако обратим внимание:
именно в Новое время такие качества человеческой природы из обыденного,
повседневного занятия превращаются в нечто, похожее на жизненный
ориентир и пытающееся подменить собой смысл жизни. Это сказывается
в чрезвычайном, порою взрывоподобном массовом страстном увлечении
ими, а иногда в желании, в мечте и надежде. В названный исторический
период они выходят на поверхность с такой энергией, что их уже
невозможно игнорировать.

Польза

Во-первых, с самого начала буржуазной эпохи, жить по человечески
значит жить полезно. Гениальность воплощается в науке, и наука
должна быть полезной – эту формулу, создающую новую эпоху,
предложит сэр Френсис
Бэкон. Все должно быть полезным, заметит позднее этика разумного
эгоизма. Научное познание – дело разума; значит, чтобы стать
гениальным, надо быть разумным, а разум это метод, – скажет
другой философ раннего Барокко Рене
Декарт. Homo sapiens (“человек разумный”) – в том значении,
в каком мы сегодня представляем себе это определение человека
– появился, вероятно, только в XVII веке.

Замечу, что Бэкона и Декарта прежде всего интересовали проблемы
Богопознания: мудрено в XVI - XVII веках в католической Европе
и в англиканской Великобритании было бы разделять другие, нехристианские
ценности. Христианское мировоззрение было предпослано как “понятие
исторического периода” Х.Г.
Гадамера.

Однако сочетание идей метода и полезности позднее приведет к рождению
технологии массового производства как “метода извлечения пользы”.
Такая технология (по терминологии К.Маркса – “способ производства”)
становится основанием новоевропейской цивилизации и формирует
порядок ее жизни уже не на основе природного бытия людей, а на
своем фундаменте. Действительно, как будто нечто высшее и незримое
говорило через сочинения основателей европейского рационализма
свои слова и на своем языке, неслышимом, но угадываемом и понятном.

Человек вошел в эпоху максимального отчуждения от природы вещей, он, наконец, отделился от нее и теперь может изучать ее объективно и преобразовывать практически. На каком основании возможно практическое преобразование объективного мира? Удалившись от природы мы утрачиваем даваемое ею объективное основание практики. Следовательно, в качестве такого основания остается лишь субъективность. Именно в этот период начинаются поиски ее истоков: “чистый разум” И.Канта, “чистая субъективность” Э.Гуссерля и т.д.

Поиску природы субъективности предшествует идея пользы как синонима
человечности. В период промышленных революций вместе с нею появилась
и идея практической потребности, причем подобные взгляды сразу
укоренялись в общекультурном представлении о всеобщей природе
человека.

Ньютон и Галилей сформулировали новое представление о пространственно-временной картине мира, более соответствующее идеям пользы, практической потребности и научного метода, чем средневековое. Пространство трехмерно; время одномерно и необратимо. Это чрезвычайно ценное для практики и практически ориентированной науки нововведение: оно позволяет измерять параметры вещей. Но при этом заметно, как
закрываются небеса, и из культуры уходит представление о Высшем.
Расстояние от вечности к мгновению невозможно измерить, они совпадают
друг с другом. Высшее не дается в научном опыте, расстояние до
него так же неизмеримо. Остается только переживание Высшего в
особых случаях.

Рождается новая культура, постепенно ликвидирующая неизбывность
человека как социального существа, но обостряющая его неизбывность
в качестве существа индивидуального, содержащего в себе духовное
начало. В Новое Время угадывается проблема, поиск разрешения которой
через пару столетий подтолкнет людей именно в горы. Это проблема
неизбывности в отношении к Высшему. Она состоит в том, что смысл
жизни всегда двойственен. Если убрать хоть одну из двух –
предназначение или самополагание, – компонент, смысл в жизни
пропадает. Он двойственен в силу двойственности (трансцендентное
и трансцендентальное) мира индивидуальной человеческой жизни.

Человек – тот, чья жизнь полезна, и следовательно жить по
человечески значит извлекать и приносить пользу. Тезис кажется
справедливым, однако какая польза в эстетическом наслаждении от
осеннего леса, в красоте, в карточной игре, если она не коммерческая?
А любовь – неужели только продление рода и физическое удовольствие?
Какой прок в бескорыстном коллекционировании марок? А что толку
в спортивном азарте и в победе, приносящей оловянную медаль, покрытую
позолотой, кубок, куда ничего не нальешь и возможность постоять
на “высшейступеньке пьедестала почета”, вознесенной
над низшей примерно на метр! Неужели спортсмен стремится к лавровому
венку, ведь он полезен только тем, его можно положить в суп! На
элитарном уровне спорт приносит деньги, а на массовом это сплошные
затраты без малейшего шанса получить выгоду. Может быть здоровье,
заключающееся в обилии профессиональных заболеваний спортсменов?
Может быть, престиж и уважение к спортсмену, уходящему в рэкетиры,
к Тайсону, поедающему уши побежденных?

Спорт

Обратим внимание на поистине революционную вспышку спортивных
состязаний в XX веке. Еще в середине XIX в. о спорте как таковом
никто не помышлял. Он был всего лишь развлечением. А уже в начале
XX в. это эпидемия, а в середине века – пандемия: футбол,
хоккей, олимпиады, массовый энтузиазм, ликование и отчаяние зрителей
– счастье или трагедия в национальных масштабах. Должно быть,
книга Гинесса и российская телепрограмма “Сам себе режиссер” (“Слабо!”)
– явления родственные спорту.

Человек пересекает финишную ленточку. Он делает это не за деньги,
еще меньше деньгами озабочены болельщики, но всем нужна победа!
Победа в чистом виде. Спортсмен выражает желание
человека быть первым, а это означает быть исключительным
и индивидуальным. Болельщик не менее остро переживает победу,
он приобщается к исключительности, он сам – победитель! Победа
в спорте бесполезна, но она личностна даже в командных играх.
Национальные герои – Лев Яшин, Борис Майоров, Пеле, –
каждый в команде-победителе узнается в лицо и известен по имени.
Командные игры подчеркивают социальность и способность человека
побеждать, занимая в команде свое уникальное место профессионала
высшего класса. Командные первенства заставляют переживать социальный
сюжет взаимодействия мастеров, целую интригу передачи эстафетной
палочки, политику в отношениях лидеров и “паровоза” в велогонках,
не менее сложную, чем в отношениях США и Ирака. Личные первенства
эстетичны. Рывок Власова, прыжок Бубки являются подвигами; стремление
к победе поднимает их после тяжелых травм и показывает желание
человека не просто победить, но победить себя – свою слабость,
усталость, болезнь.

Мода

Однако если в спорте все – спортсмены, кто же болельщик, напряженно следящий за футбольным мячом? Для болельщика мяч часто превращается в меч фаната. Откуда берется феномен Версаччи, чьи костюмы носят только миллионеры? Какую роль сыграл в России XIX века дон Хуан Висенте Боливар-и-Понте, основатель Боливии и освободитель Латинской Америки от колониальной зависимости? Он ходил в шляпе,
ставшей символом и получившей его имя. Чем славен
на весь мир Альберт Эйнштейн, чьи теории и через полвека после
его смерти способны понять немногие? Теории относительности тоже
символичны. Почему была в моде философия Фридриха Ницше, до предела
наполненная символами и метафорами и сама выступающая символом?
Ф.Ницше понять не проще, чем А.Эйнштейна!

Это все – предметы моды. Она многогранна и выражает идентификацию человека с тем, что на данный момент ярко демонстрирует какую-либо черту культурной человеческой природы. Мода не только отождествляет людей, но и разделяет их, как заметил Г.Зиммель. Порою она выполняет функцию социального протеста и заставляет русского интеллигента времен Николая I носить боливар в то время, когда он в России порицался; молодежь пятидесятых годов надевала брюки «дудочкой», преследуемая милицией и комсомолом. Именно в эти времена на передний план выходило человеческое стремление к личной свободе, характерное для эпохи Нового Времени. Модной была англо-бурская война, причем симпатии были на стороне буров. В России в ту пору пели романсы про Трансвааль, хотя буры – такие же колонизаторы, как и англичане. Возможно, оборотной стороной моды выступает романтика. В XIX и XX веках мода выражает не только идентификацию людей друг с другом, но и стремление человека к индивидуальности и самобытности, ко всему, что характеризует гуманитарную сторону эпохи. Модными становятся и спорт, и игра: человеку свойственно играть и стремиться к победе. Мода указывает, что мы отныне именно общественную
культуру считаем главной средой и сферой своей жизни,
– не биологическую природу, не духовность, а именно культуру.

Игра

Человечество всегда играло. Но стоит различать игру как развлечение
от игры как моды, а тем более – как от смысложизненного ориентира.
XX век можно считать ее веком: спортивные игры, политические,
военные. Отчаянно желание многих людей принять участие в телевизионных
играх, совсем не от жажды покрасоваться на экране или обогатиться.
Конечно, в эпоху всеобщей выгоды последнее нельзя сбрасывать со
счет, но главное – не в полезности игры. Думается, главное
в том, что игра – предельное выражение свободы –
эту мысль проводит в своих исследованиях феномена игры Й.Хейзинга.
Человек окончательно укореняется в культуре и отделяет себя от
собственной духовной и биологической природы. Культура продукт
именно человека; законы, которым она подчиняется устанавливаются
людьми. Начиная тотальную игру мы как бы окончательно констатируем
тот факт, что небеса закрылись и теперь мы никому и ни зачем не
нужны. Высшее покинуло нас, все отныне творится на земле. Можно
думать, что с исчезновением высшего измерения из общественной
жизни уходит исторический прогресс как движение к нему. Цель у
истории пропадает – значит, общество останавливается на месте
и распадается на одиноких, изолированных, “атомизированных” индивидов.

Разваливаются одна за другой колониальные империи. Страны объединяются
и у них пропадают границы. Массовое переселение людей из одних
стран в другие перетасовывает и размывает национальные культуры.
История становится просто накоплением материальных ценностей и
сменой технологий. Сам человек отныне телесное существо и воспринимает
Другого прежде всего как тело. Но по себе-то он знает, что есть
душа, и тогда подсознательно находит себя единственным
ее носителем, одушевленным существом в окружении молчаливых или
говорящих тел. Становится одиноко, а тогда появляются
новые религии, где доминирует игровое начало и заметно возрастает
игровая, обрядовая сторона традиционных религий.

Предельная свобода игры позволяет устанавливать собственные правила
даже в биологической жизни: клонирование, смена пола, изменение
внешности, проблема эвтаназии, терроризм; немотивированные убийства
в странах, достигших высокого уровня благосостояния, компьютерные
миры, информационное общество, – являют себя как высшая форма
всеобщей игры. Однако свобода и игра пронизаны тщательно скрываемым
отчаянием: нет смысла, а значит и вечности нет, Бога нет, бессмертия
нет, а жизнь непременно заканчивается абсолютным небытием. С момента
закрытия небес игра превратилась в массовый самогипноз, в желание
отвлечься от неизбежной угрозы смерти и забыть про грядущее небытие.
Людям, оказывается, нужно Высшее, и свобода от него не благо,
а скорее кошмар. Тогда они и поднимаются в горы.

Провокация

Первой формой такого стремления вверх становится провокация. Есть
политические провокаторы, есть и провокационный характер любой
ситуации. Безобидна ли провокация, обидна, опасна, но она всегда
вызывает любопытство. Одинокий субъект подобен
Диогену, он желает друга – равного, второго носителя души.
Провоцируя, он ищет зависимости от духовного начала, скрытого
не в космосе, а в другом человеке, хочет убедиться, что
он не одинок, и что Высшее в жизни все-таки присутствует. А значит
он находится в поисках ответственности, без которой нет ни смысла,
ни предназначения. Главная форма зависимости, нужная ему как свободному
человеку заключается не в принуждении, а в добровольно
возложенной на себя ответственности за что-нибудь, но
лучше – за кого-нибудь.

Одна из форм провокации – любовь к зрелищам, что придает
провокационный характер и театральной постановке, и дорожному
происшествию. Столкнулись автомобили, прохожий останавливается,
оценивает эту ситуацию вслух, мимикой или жестом, – а сосед
смотрит не на аварию, а на него. Провокационный характер имеет
распространенный молодежный эпатаж, “приколы”, а так же бессмысленная
и навязчивая реклама – ее много, она везде и раздражает.
Провокационны телешоу, скандалы, к которым приковывается общее
внимание. Провокационен сам межцивилизационный период в России,
вся общечеловеческая современность, вынуждающая людей определяться,
демонстрируя свою природу. Любое нарушение обыденного хода жизни
таково, поскольку заставляет нас быть самими собой и показывать,
кто мы есть. Подневольно, насильственно, через тотальность провокации,
человек отдает культуре скрытое в нем духовное начало, хоть это
для него и небольшое удовольствие. Иногда он замечает духовность
и в самом себе.

Есть конечно и политические провокации, в них тоже можно рассмотреть
эти черты, хотя они грубы и корыстны. Но обычно провокатор интуитивен:
он сам не знает, что делает, он просто скажет слово и присматривается,
прислушивается к реакции. Провоцирующий заставляет провоцируемого
раскрыться и показать себя как человека. Он хочет узнать, возможен
ли диалог, возможно ли взаимопонимание, возникнет ли у него душевный
отклик на поведение Другого, – не на слова, а на жест, интонацию,
на непроизвольную мимику или невольное выражение глаз. Пустая
попытка, потому что она сделана одиночкой, тем, кто раскрывает
Другого, сам при этом оставаясь закрытым для него. Поэтому результатом
провокации зачастую бывает только безнадежный смех и раздражение.

Помощь

Высшее можно найти лишь в человеческой душе, именно там находится
дверь, в которую следует стучать, чтобы тебе отворили. Но для
этого надо самому быть раскрытым, уметь продемонстрировать свою
духовность, из-за чего в век всеобщего телесного стриптиза становится
страшно. Страшно, что тебя заденут, оскорбят, обманут, страшно
не найти отклика в ответ на глубинную просьбу о духовной помощи
и взаимопонимании. Может быть, умение понять, духовно откликнуться,
раскрыться и называется любовью.

Так или иначе, но искреннее самораскрытие людей возвращает культуре
духовное начало и превращает жизнь человека из интриги в молитву.
В культуре искренность несоизмеримо важнее мастерства. Именно
она превращает банальный детектив с не очень-то хорошо закрученной
интригой в “Преступление и наказание”, в “Братьев Карамазовых”,
в “Идиота”. Именно ее угадываешь в стихах О.Мандельштама и в тоскливых
картинах импрессионистов. Из-за одиночества современный человек
идет в Церковь, желая там обрести душевность других и Высшее,
найти утраченный смысл. Самораскрытие партнеров через их искренность
по отношению друг к другу придает их совместному существованию
значение взаимопомощи, духовному, а не телесному со-бытию. Материальная
сторона взаимопомощи менее важна, она неизбежный результат духовной
сопричастности и моральной поддержки. Главный же итог взаимопомощи
состоит в обретении ответственности за духовность – свободно
взятой на себя ответственности.

Вместо заключения

Человек, в котором понимание Высшего все еще живо, воплощает его
в культуре. Можно обнаружить произведения искусства и просто продукты
культуры, в которых звучит отголосок вечности. Можно найти этот
отголосок в иных поступках. Мы ошибаемся, считая Высшее культурным
явлением: оно в культуру проникает только через человеческую жизнь.

Человек XX века – игрок, спортсмен, следящий за модой, старающийся
жить полезно, непрерывно провоцируемый провокатор, в действительности,
при всей яркости своей жизни, – нуждается в помощи. Может
быть поэтому люди поднимаются в горы, а в голливудских кинофильмах
плохие парни всегда срываются с небоскребов вниз, хорошие же остаются
наверху.

• Ги Дебор: Общество спектакля.
• Йохан Хейзинга: Человек играющий.
• Парцвания В.В.: Метод исследования в человековедении.