Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Аркадию Драгомощенко

Слово «иностранец» особенно сладко звучит в рассказе Набокова
«Катастрофа», в котором некая дама с разметавшимися по подушке
рыжими волосами бросает смешного блондина-приказчика с хвостиком
волос на затылке из-за заезжего нищего иностранца...

С одной стороны, конечно, иностранца шпыняют — например, про одну
мою знакомую в Лос-Анжелесе говорили: «она “красная”, из СССР,
смотри, как бы не украла чего». С другой стороны, в глазах оговаривающих
ее женщин, которые запросто могли стать героинями лесбийского
ситкома L-word, прочитывался захватнический интерес.

Если есть заграничный сексуальный акцент, то можно быть нищим.

В иностранности важна чужеродность, инакость, даже инакомыслие,
а вовсе не паспорт.

Вот почему суши в Москве стали хитом.

Любой человек, пьющий «мате», слушающий Брайана Ино, читающий
Борхеса или Дебора, покупающий шарфик от «Гуччи», становится заморским
стилягой. Иностранец в собственном городе: ленинградский хиппи,
сайгонщик, буддист в оранжевом одеянии, панк.

У моей знакомой на всех фотографиях, снятых после ее приезда в
Америку, злые волчьи глаза: «чужак» всегда готов дать отпор. Внешне
она похожа на Марину Голбархари из афганского фильма «Осама».

Героиня «Осамы», пытаясь заработать деньги при Талибане, переоделась
в мальчишку (женщинам при Талибане не разрешалось работать). Инополагание,
отстранение от своего тела. Переход из одного
пола в другой.

Если у тебя иной пол — то ты иностранец. А чужеродность — бич
антрополога.

Нам известно некое африканское племя, чьи мужчины свято блюдут
секрет фаллических «магических флейт». Что во время этих ритуалов
инициации делают женщины? Сложно сказать. Ведь практически все
ученые, беседовавшие с членами племени, были мужчинами. А женщины
не раскрыли мужчинам-антропологам своих тайн.

...Притягательные зарубежные имена. Обратила какую-нибудь Машу-потеряшу
и Родю-уродю в рафинированных Марио и Клаудину, и текст приобрел
заморский, заманчивый шарм.

Ну вот, например:

«Сан-Франциско, улица Черч и двадцать шестая. Японский ресторан
Амберджек. Клаудина представляет себе янтарного топорного Джека,
поглощающего суши и восаби. Рядом, в католической церкви, хоронят.
Это свадьба, говорит Марио, у мужчины в петлице белый цветок.
Нет, это похороны, говорит Клаудина, посмотри, все женщины в черном.
Черное женщин не красит, продолжает она. Да, ты права, соглашается
Марио, вон женщина плачет. А мне кажется, морщится Клаудина, что
мужчина с белым цветком просто дурак. После того, как меня увлекла
икебана, делится Марио, я все время, даже рассматривая венки на
могиле, восхищаюсь сам про себя — какая прекрасная азалея, какая
великолепная далия. Эх ты, агрипантус, треплет его по щеке Клаудина.
А вот и Диана пришла.

Клаудина заказывает себе угря с рисом, Марио — чилийскую рыбу,
а Диана сообщает: у нас под рождество в Бруклине ели угря. Собственно,
поэтому я только что и заказала угря, говорит ей Клаудина. Чтобы
узнать, какая ты изнутри. Угорь, объясняет Диана, напоминает мне
мое бруклинское ущербное детство. Я хочу понять Бруклин, вслух
говорит Клаудина и смотрит на пальцы Дианы: ровно ли подрезаны
ногти. Я люблю делать вещи руками, подхватывает догадку Клаудины
Диана, а потом говорит: как интересно, когда-то давно Бруклин
и нищие итальянцы, а теперь Беркли и Беркенстокс. Беркенстокс
— это такие сандалии, очень удобные, для Марио поясняет она. Ну
как тебе угорь?».

Прототип «Дианы» — американская битница-поэтесса Дайан ди Прима,
которая, по слухам, делала это самое с Керуаком, а по документам
— со своим бывшим мужем Амири Баракой, поэтом-божком. Между прочим,
особое очарование «битникам» придавали именно их «иностранные»,
зачастую итальянские имена: Дайан ди Прима, Лоуренс Ферлингетти,
Грегори Корсо, Филип ЛаМантия.

Другим битникам, например, Филипу Уэйлену и Гэри Снайдеру, проведшему
в Японии двенадцать лет, очарование придавал «привозной» дзен-буддизм.

Многих битников вдохновлял эзотеричный, психоделичный учитель
Алан Уаттс (1915–1973). У меня был знакомый по фамилии Жемчуг
(Pearl по-английски), который сказал мне, что
первым человеком, которого он должен был препарировать, оказался
Уаттс. Его герой, его гуру, лежал перед ним холодный и мертвый.
Какие тайны открылись бы Жемчугу, если бы он вскрыл человека,
всю жизнь посвятившего изучению жизненных таинств? Жемчуг отложил
нож. Он так и не смог стать врачом.

Отрывок про икебану и Клаудину взят из моей повести про аранжировку
цветов.

Икебана в Америке — иностранец.

В Америке все бегут, все куда-то спешат, индексы на бирже падают
и взлетают, Марту Стюарт в мехах и слезах сажают в тюрьму. Ты
со своей импортированной икебаной — чужак. На Уолл-стрите в темпе
вальса швыряются долларами, их женщины раздеваются со скоростью
звука, а ты в это время часами смотришь на стеклянную банку, в
которой лежат какие-то черные камешки и из которой торчит небольшой
стебелек.

У иностранцев — иное отношенье ко времени.

Итальянцы, когда им говорят придти к трем, приходят в четыре;
водопроводчик-мексиканец говорит «маньяна, маньяна» и ты с грустью
смотришь на по-всегдашнему протекающий кран; американцы пунктуальны
всегда.

Осваивая новое мастерство, ты становишься иностранцем. Американки,
доросшие до уровня учителей икебаны, получают японские имена:
Кошо, Кикухо, Йюсуй. Нашу учительницу, японку из Токио, зовут
Сохо Сакай. Имя «Сохо» ей дали в Японии при получении титула «мастер».

Переехав в шестидесятых годах в Калифорнию, Сохо узнала, что растение,
называющееся в Японии «Сохо», в Америке носит имя калифорнийского
церциса. Таким образом, приобретенное еще в Японии имя предопределило
вектор ее путешествий.

Когда Сохо поручили вести в США телевизионное шоу, посвященное
икебане, ее принудили надеть кимоно и притвориться, что она не
знает английский. Ее языковая непроницаемость, ее инородность
повышали в глазах телезрителей уровень ее мастерства.

В одном случае иностранность может стать плюсом, в другом же ее
нужно любыми путями изъять. Сразу же после 11 сентября торговцы-мусульмане,
живущие в США, принялись вывешивать в окнах своих магазинов американские
флаги.

Ты становишься своим, встав под чужой флаг.

Были ли объяснения Сохо Сакай утрачены в переводе с японского
на английский язык? Вряд ли,— ведь икебану советуют изучать иностранцам:
слова не нужны, достаточно просто смотреть. Кстати, по поводу
фильма Софии Копполы «Трудности перевода» Сохо сказала: «обязательно
посмотрите, там — икебана и Токио!»

В Токио недавно переехал один наш родственник, назовем его К..
Когда-то его предки жили в итальянском городе Турин, а потом,
в те достопамятные времена, когда живущим в Италии уркам предлагали
на выбор либо тюрьму, либо убраться на все четыре стороны в Аргентину,
они выбрали Аргентину. Уголовниками они не были, но, узнав от
соседки, матери заключенного, об Аргентине, представили ее полной
возможностей, благодатной страной.

В Аргентине отец К., богач Эдуардо, переживший четыре инфаркта
и желающий перед смертью увидеть своего старшего сына, попросил
нас его отыскать. К., не выносящий железного характера и жлобского
поведенья отца, как мы позже узнали, переехал в Техас, а потом,
как будто этого было ему недостаточно, еще больше от отца отдалился:
женился на японке и с ней уехал в ее родную страну. Там у него
родились не похожие на итальянских японские дети, которых никогда
не увидит их буэнос-айресский дед.

Иногда становятся иностранцами для того, чтобы избавиться от изнуряющей
опеки отца.

Эксцентричный американский перформансист Байарс, про которого
я впервые услышала от своего знакомого Б. (однажды, когда немолодой
уже Байарс был болен, Б. прислал ему в больничную палату по его
просьбе «танцовщиц живота»), прожил в Японии около десяти лет.
Обеспечивая себе пропитание, Байарс преподавал английский язык.

Для иностранцев родной язык — это товар.

Американка по имени М. познакомилась в Китае с профессором из
Волгограда по имени В., который вечером играл на гитаре в трактире,
а утром преподавал этот самый язык. Поженившись и обосновавшись
в Америке, М. и В. как-то очутились на рынке. Там можно было приобрести
свое имя, начертанное китайскими иероглифами (и таким образом
как бы стать иностранцем).

В., желая попрактиковать знание китайского языка, получил табличку,
заплатил за нее, и задал художнику какой-то вопрос. Тот не понял
его диалекта и ответить не смог. Более того, после этого эпизода
он больше не казался китайцем. Как может быть китайцем человек,
не знающий китайский язык? «Он, наверно, кореец» — презрительно
прищурился В.

В 1967 году в Киото Джеймс Ли Байарс устроил перформанс. Зрители,
загипнотизированные раскатываемым по полу Байарсом и его другом
рулоном бумаги длиной в сто футов, стояли без слов. Где-то в середине
рулона промелькнул какой-то рисунок, который зрители жадно ощупали
взглядом, а за ним опять пошла нескончаемая, белая, бумажная степь.

Джеймс Ли был хорошо знаком с икебаной. Пустое пространство —
так же, как в икебане — было элементом его композиций. «Используйте
пустоту» — говорит Сохо Сакай.

В брошюре, которую она выдает своим ученикам,— пятьдесят правил
школы икебаны «Согецу».

Правило № 1. Красота цветов самих по себе не обязательно делает
красивой всю композицию.

Правило № 2. Истинная икебана не может быть отлучена от каждодневной
жизни и поступи времени.

Правило № 6. Когда практикуешь икебану, не бойся того, что получается
в результате.

Правило № 23. Не транжирь цветы — и не береги их.

Эти правила можно применить к литературе и к живописи. Пересаженные
на «чужеродную» почву иного искусства, они могут приобрести новый
смысл.

Икебана возникла как приношение цветов Будде.

...Под влиянием дзен-буддизма и битников некий Дэниэл Робинсон,
сирота, усыновленный врачом и проживающий в Беркли, вдохновился
поэзией хайку и поменял свое довольно расхожее имя на «Робби Башо»
(от Мацуо Башо).

От Башо (1940–1986), который был талантливым музыкантом, осталось
совсем немного пластинок, а где теперь находится его имущество
— гитары, архивы, не попавшие на винил песни, не знает никто.
Но несколько лет назад в Интернете всплыла история про его смерть.

Башо, страдающий раком и болью в спине, пришел к костоправу-китайцу,
который обучился своему мастерству где-то в странах Востока. Тот
надавил на его шею, позвоночник хрустнул, дернулась голова, и
Робби Башо, который, как при вскрытии выяснилось, страдал невыявленной
аневризмой аорты, погиб на столе.

Чужеродное искусство исцеления может убить.

7 марта 2004, Сан-Франциско