Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Произведения Константина Кропоткина, писателя с совсем не кокетливым
псевдонимом, давно попадаются мне на глаза. То вдруг лезет
в нос голая мужская ступня с обложки кропоткинских «Содома с
Уморой», то вдруг натыкаюсь в ЖЖ на непридуманные рассказы
про его кроткого, смирного «мальчика».

Судя по ЖЖ, Кропоткин живет где-то в Германии со своим ужасно
благовоспитанным бюргерским мальчиком с набивной занавеской на
окнах, периодически ходит в степенные «семейные гости» к
благонравной немецкой тете этого мальчика и продолжает «кропать»
тексты про соуп-оперное, как мыло или зубная паста
«Чебурашка», советское детство.

Про свою такую российскую маму, лепящую пирожки (или, может быть, не
про свою маму, а про маму героя, но все равно с этими
вечными скалками, неблагодарными сыновьями и неблагодарными же
пирожками, на которые потрачена жизнь); про свою однополую
большую семью, когда несколько человек, то ли два, то ли три,
то ли даже четыре – не из-за недостатка метража или из-за
«уплотнения», но по собственной воле – живут и спят вместе и
кидают в одну стирку носки, и в одну и ту же кастрюлю –
морковку и мясо для общего супа, и потом принимаются обсуждать, у
кого какие были родители и какие конкретно они пекли
пирожки.

Некоторые члены «семьи» такие чувствительные и душещипательные, что
даже покупают маме цветы.

На день рождения. Невзирая на то, что мама эта била их скалкой.
Невзирая на то, что при ссорах всегда вставала на сторону их
«мальчика» и утешала его (это вместо того, чтобы защитить
своего сына и подтвердить, что его «мальчик» – блядун и козел!).
Невзирая на то, что – как выясняется практически в самом
конце повествования – незабываемая и постоянно возникающая в
разговоре мама уже умерла.

Но сейчас у нее – день рождения. Но – дома у одного из мальчиков
воздвигнут для мамы алтарь. Но – несмотря на свою смерть, мама
до сих пор боготворима, и ей обязательно нужно купить на
день рожденья букет.

У Кропоткина есть цикл «Мертвые женщины». В личной переписке он
объясняет, что для геев женщины на самом деле «мертвы»: ведь
геев совсем не тянет их трогать и мять; для геев они холодные,
отжившие свое, молчаливые, бездвижные, неинтересные.

Но на самом деле в текстах Кропоткина много мертвых мужчин.

Один из них – похотливый старичок, умирающий где-то посередине между
несовершеннолетним клиентом и адом. То есть – еще даже не
надев обратно штанов. Буквально на четвереньках, с висящей
мотней. Ему надо на кладбище, а он пошел в клуб! И у автора
текста, и у его героев возникает двойное чувство по отношению
к этому копошащемуся и потом задыхающемуся старичку. С одной
стороны, как же можно думать о волеизъявлениях тела,
находясь на пороге могилы; а с другой стороны – а о чем же еще
думать тогда? И становится одновременно и жалко, и мерзко.

Или вот толстый трансгендер Женя, который покончил с собой. Его тело
нашли в ванной лишь через несколько дней после смерти, и
санитары долго смеялись. И опять тут возникает двойное
чувство: с одной стороны, Женю, несмотря на все его несуразности и
несоответствие гениталий одежде, жалко и даже очень, а с
другой стороны, мерзко, что существуют такие вот санитары.

Кроме мертвых мужчин, в текстах Кропоткина есть и живые. И эти живые
живут также, как все. Они покупают чайные наборы и тортики
к чаю; они ходят друг к другу в гости и пререкаются; очень
редко они набивают кому-нибудь морду на каком-нибудь
празднестве; в основном же они тихо-мирно меняют партнеров и ведут
вполне себе обыкновенную рутинную жизнь.

Меня это бесит. Что же это за Содом и Гоморра! Ну хорошо, «Содом»
действительно есть, ведь герои только и делают, что ходят на
плешки и имеют друг друга; Гоморра с Уморрой тоже
присутствуют, но вот нет такого райского благоговения и трепетания,
этакого пичужечного щебетания и манерности и длинных, красных,
ожидаемых от хабалок ногтей!

Герои Кропоткина – обыкновенные люди, и единственное, что отличает
их от других – это их сексуальная ориентация. И поэтому
читать Кропоткина мне совершенно не хочется. Ведь геи – это
экзотика; у них фиолетовые пряди и лимонного цвета штаны; они
слетаются осенью на Борнео; они называют друг друга непременно
в женском роде и ходят на шпильках; они обсуждают между
собой на птичьем жаргоне исключительно любовные мелодрамы; их
совершенно не интересуют взрослые особи, а лишь
мальчики-пионеры в коротких штанишках; у них розовый кисель вместо
мускулов и нет абонемента в спортзал.

И потому что в прозе Кропоткина нет этих вычурных манерных деталей,
а есть обыкновенная простая крупнозернистая жизнь, мне эта
проза скучна.