Литературная критика

Ученики называли ее серьезно и строго – Ольга Борисовна, и с ними
она была сдержанна и величава как императрица. Правильно Бавильский
сказал: «она превратила в трон инвалидное кресло». Прикорнувший
за столом птенец литературного гнезда «Мусагет» видел лишь голову
Ольги Борисовны с большими глазами, большими очками, и ее изящную
блузку – все остальное скрывалось.

В помещении литературного объединения на улице Абая в Алма-Ате
всегда было много людей: на подоконнике цвели цветы, на книжных
полках красовались книги Императрицы, журналы «Аполлинарий», Платонов,
Набоков, допустим, казахские классики; тут же кто-то размышлял
над новой поэмой, кто-то ждал очереди у компьютера, кто-то грыз
ногти, кто-то пытался повесить на стену вручную сплетенный ковер.

Вдруг раздавалось движение-шевеление, и ученики в паническом благоговении
вытекали из комнаты. Дверь закрывалась. За дверью происходило
никому не известное таинство. Привозили Ольгу Борисовну, и пока
ее пересаживали с коляски на стул, никто не имел права открывать
дверь.

Чем ближе к ней были люди – тем больше она от них отстранялась.

«Мусагетовцы» остерегались погладить ее по голове, взять ее руку
в свою, сказать просто «Оля». Критик Бавильский был в Москве –
далеко от Алма-Аты, и поэтому, в письмах, обращениях к «Оле» –
намного ближе. Я – в Сан-Франциско, на другом конце земного шара,
куда надо лететь британской «Астаной» и потом еще сто раз менять
рейсы и чертыхаться, и разминать рога и ноги c долгой дороги..

Тем, кто территориально был дальше, позволялось несоблюдение жестких
дистанций. Можно было называть «дорогая», можно было писать просто
«Оля» вместо имени-отчества, а Бавильский так сразу начал называть
Императрицу на «ты».

C ближними Императрица была неприступна, cобранна, велеречива.

Пишущая машинка стучала, компьютерные пешки и клавиши отправляли
послания в разные страны; гонцы привозили известия из финансировавшего
«Мусагет» нидерландского фонда; солдаты литературы отправлялись
в казахский аул и оттуда привозили слуг пера и добра (читай –
участников ведомых и подведомственных Ольге Борисовне литсеминаров).

Императрица была всегда безупречно одета и доброжелательна. Ровна
и радушна.

Но чем дальше ты был/была от нее, тем больше она тебе себя раскрывала.

«Нахожусь в тщательно скрываемой от всех депрессии», «в Казахстане
просто по закону инвалиды не имеют права получить медстраховку»,
«мой престарелый папа вывез меня на улицу, но колесо угодило в
колдобину и мы с папой упали», «на меня недавно случайно опрокинули
котелок с кипятком и теперь я как дракон, чешуя вся облезла»,
«глаза не видят, но к глазному врачу на третий этаж мне не въехать,
лифта там нет», «один выход – оказаться за рубежом, здесь я не
выживу».

Императрица все о себе знала, но от ближнего окруженья скрывала.
И плохое настроение, и неуверенность, и то, что «каждый поход
к врачу и для меня, и для родителей – мука. Каждое посещение клиники
– борьба не на жизнь, а на смерть». Цитирую не дословно, а по
памяти, письма. На вопрос «Что Вы сейчас пишете, Ольга?» она отвечает:
«Просто немыслимо сейчас обнародовать это, может быть, только
когда я умру». «В Париже помчалась на встречу с сотрудником ‘Галлимара’,
чтобы он смог нас всех издать, но опоздала. Ни одно такси не останавливалось,
никто не хотел брать человека в инвалидной коляске, мне так было
обидно, такой досадный конфуз.»

Я познакомилась с Ольгой Борисовной Марковой (литературный псевдоним
«Ольга Марк») в 2000-м году.

Она прочитала в Сети мой рассказ и похвалила, а потом наши отношения
стали прогрессировать с «Вы хорошо пишете» до «Вы мой любимый
писатель» и, наконец, до «я хотела бы, чтобы Вы, Рита, приехали
в Казахстан». И потом: «Я знала всегда, что мы увидимся, просто
предчувствовала». Или: «Какая все-таки между нами существует странная
и чудесная связь. Сидела перед экраном компьютера и Вас вспоминала,
постоянно нажимая Refresh. И тут пришло Ваше письмо».

Я ей звонила в Алма-Ату по телефону, в 2004-м году, и голос ее
звучал очень близко, хотя физически она была далеко. Мы обсуждали
детали поездки.

После встречи с Ольгой в Алма-Ате я уже ей не звонила. Мне нечего
ей было сказать. И сейчас мне, Ольга, Вам абсолютно нечего сообщить.
Вы знаете почему? Потому что Вы всегда были такой сильной и властной,
а также умеющей в других различить талант и предназначенье судьбы,
что это от Вас, такой маленькой и хрупкой в своей инвалидной коляске,
все всего ждали: и я сейчас жду. Жду, Ольга, что Вы наконец напишете
мне о моей новой повести «Зороастрийские зеркала». Почему Вы молчите?
Вы же знаете, как мне нужна Ваша поддержка. Вы всегда замечали
и мой «рост», и мастерство, и вдруг, когда я прислала Вам самое
главное произведение своей жизни, Вы задержались с ответом. Мы
все Вам пеняем: что Вы от нас так рано ушли!

Я уверена, что, с Вашим вниманием к магии мельчайших деталей,
Вы оцените следующий эпизод.

3-го декабря мне неожиданно написала давно растворившаяся в прошлом
подруга из Питера, тоже по имени Ольга, и прислала мне линк. Линк
был озаглавлен «Внутри себя я танцую», но это название мне ни
о чем не говорило, и на линк я не кликнула. Боюсь медийных файлов
и медиумов: вдруг поломают компьютер, судьбу... А 5-го декабря
поверх того линка в «VKontakte» уселось сообщение от Вашего ученика:
«Ольга Борисовна умерла в ночь с 4-го на 5-е декабря».

И тогда я в прострации кликнула на этот линк и поняла, что «Внутри
себя я танцую» – это присланный мне фильм про двух подростков,
у одного из которых – мускульная дистрофия, а у другого – церебральный
паралич, и они разъезжают везде на колясках, играют в любовь и
пытаются вести «нормальную жизнь».

Но Вы сами вряд ли хотите, чтобы в Вашей посмертной биографии
везде раскатывала эта коляска. Ведь коляска – все же не бричка.
Не какой-нибудь Гоголь. И даже не Диогенова бочка. Вы, Ольга Борисовна,
кандидат наук и доцент, были философом и писателем. Вы хотите,
чтобы Вас запомнили по Вашим текстам. И еще чуть-чуть – по культуртрегерству,
и по отредактированным Вами журналам, и по ученикам. Вы знаете,
что все Ваши мучения вместе с Вами канули в Лету.

Но я, Ольга, запомню Вас по Вашему неответу – Ваше молчание сейчас
просто преступно, ведь кроме Вас больше некому говорить, ни у
кого нет этого дара слова и дара видения человека и дара взращивать
чужой талант – а еще я всегда думала, что Вы очень красивая женщина.

Вот это, пожалуй, единственное, что мне всегда хотелось сказать.

8-9 декабря 2008