Литературная критика

/Ричард Фаринья «Если очень долго падать, можно выбраться наверх», М.: Эксмо, 2003/

Книгу человека, которому был посвящен главный роман второй половины
ХХ века — «Радуга гравитации» Томаса Пинчона — необходимо
прочитать. Хотя бы для того, чтобы узнать автора, неведомого
широким просторам наших читателей, или чтобы понять, с кем
дружил «таинственный затворник» Пинчон.

Фаринья — фолк-звезда 60-х, друг Пинчона, муж младшей сестры Джоан
Баэз, приятель-соперник Боба Дилана, студент литературного
отделения Корнелльского университета, в котором тогда
преподавал уже «залолитившийся» Набоков. Влияние Дилана Томаса и Э.
Хэмингуэя. Родители — кубинец и ирландка. Короче говоря,
«взрывные 60-е». Фаринья занимает промежуточную позицию между
«разбитым» и «цветочным» поколениями. О том же периоде и его
единственный роман, вышедший в 1966г, и спустя два дня после
выхода книги Фаринья разбился на мотоцикле.

Суть романа «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» — в
перипетиях человека посреди чокнутого мира, в котором давно
невозможно достичь золотой середины, а верх и низ слишком
релятивны, чтобы говорить о них всерьез. Действие охватывает
собой 1958 год. Главный герой (многие критики считали его
антигероем, но это абсолютно не имеет никакого значения) — грек
Гноссос Паппадопулис — после путешествий по Америке и охоты
за тайными и явными знаниями возвращается в родной
университетский городок (прообраз Корнелля) — Афины. Гноссос — тертый
бродяга, авантюрист, любитель гашиша и опийной настойки,
вина и мескалина, женщин и тусовок. Всего этого было у него
предостаточно, он видел смерть вблизи, он охотился на волков,
прошел сквозь галлюцинаторные места — и вот одиссея должна
завершиться, он возвращается домой, бессознательно стремясь к
более ровной и осмысленной жизни. Так сказать, к корням.

Но дома, ясное дело, точно так же «не все дома», как и во внешнем
мире. Засилье проклятой поп-культуры, политическая
нестабильность и теневые интриги — все то, что занимало писателей
«корнелльского направления», в т.ч. и Пинчона. К тому же, еще не
иссякла в старом рюкзачке заветная настойка, с собой есть
семена хорошей мексиканской дури, но главное — Гноссос
мистифицирует себя на полном и глубочайшем серьёзе. Он не просто
американец греческих кровей, он — Монтесума, он же —
Винни-Пух, также Пластикмэн, Дракула и Святой Дух. Он видит вокруг
себя знаки. Да, взрывные 60-е близко. Ядерные грибы,
псилоцибиновые фобии и тень Танатоса. А еще этот молодой человек с
греческой фамилией — Хранитель Огня, обладатель Иммунитета и в
общем-то даже Прометей, учитывая состояние его печени.

Помимо метафоры возвращения домой, в романе Фариньи есть ключевой
образ, связанный с научно-популярной теорией Большого Взрыва и
расширяющейся вселенной: каждое отдельное дерьмо в такой
вселенной в конце концов умирает и исчезает, но вся дерьмовая
система в целом остается стабильной и неизменной. Так и
происходит в романе — в лучших «корнелльско-прозаических»
традициях: стоит герою ненадолго отвернуться от фронтальной
реальности, отлучиться на день-другой, и вот уже реальность почти
невозможно узнать. Она изменилась в худшую сторону,
исказилась, в ней творится бардак и бедлам. Но при этом ощущение
такое, что глобально, в мире — ничего не поменялось, что
современность всегда такой вот сумасшедше-невменяемой и была…
Фаринья строит повествование именно на этих импульсах,
нашпиговывая свой текст обильной информацией, изобильной ономастикой,
и обрамляя все это мастерски организованным абсурдом.
Абсурд в романе перевешивает паранойю. Нестабильность героя
порождает непредсказуемость сюжета. Так и происходит: падение
продолжается, Гноссос летит все ниже и ниже, а в общем как бы
ничего не происходит. Ни катарсиса не жди, ни полной и
окончательной эпифании. Только микрокатарсисы и микроэпифании на
фоне сползающего ледника нонсенса и кратких лавин оккультных
депрессий. В итоге внутри Возвращения домой оказывается еще
одно Бегство-Путешествие (аж на предмятежную Кубу) и
посещение чего-то уж больно похожего на «сердце тьмы». В русской
литературе настолько мятежных героев в столь абсурдном мире я
и не припомню.

Тем не менее, роман читать интересно и даже познавательно. То, что
творилось у Фариньи в голове все четыре года, пока он готовил
свой дебютный роман — весьма похоже на какую-то реально
существовавшую реальность. В сравнении с Пинчоном («Лот 49» или
«V») Фаринья выглядит несколько более наивным и нарочитым,
но сравнение с Пинчоном уже само по себе как бы круто. О том
же, что на самом деле человечество должно было почерпнуть
из романа «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» —
теперь можно только гадать. Ибо прагматизм и цинизм может
только гадать о подлинном содержании мистицизма. И еще: если
подниматься куда-нибудь «наверх», то разве не обязательно
оттуда когда-нибудь «сорвешься»? По крайней мере, в нашей
взрывной вселенной происходит именно так.

«Домой в Афину, где Пенелопа корчится в возвышающей страсти
измены, где Телемах уже нацелился, чтобы ударить
ненавистного отца в пах ногой, где старый терпеливый Аргус трусит
навстречу усталому хозяину, готовый вонзить клыки в его сведенную
судорогой ногу и залить ее пеной смертельного гидрофобного
ужаса».

«— Что-нибудь вообще происходит, Фицгор?
— В каком
смысле?
— В смысле дряни.
В ответ — шепот,
рыжая голова по-черепашьи спряталась в капюшон, глаза
забегали вверх-вниз по переполненному проспекту, окнам и дверям,
где в каждом — яйцеклетка судьбы, дожидающаяся оплодотворения:

— Ты имеешь в виду наркотики?
— Что там
насчет Овуса, он точно не закосил?
— Нет. Ни разу с
тех пор, как ты уехал. И говори потише, я хочу получить
диплом.
— Еще бы. А что сейчас в “Черных лосях”, как
Толстый Фред?
— Белые туда не ходят — никто.
—
Посмотрим. Я привез с собой парегорик — так, на всякий
случай. У кого-нибудь есть вентилятор?
— Святой Дух,
Папс, ты просто поцелуй смерти.
— Это не я, а Танатос,
но тоже грек, между прочим.
А вокруг — прекрасные
девы скупают лакомства в Кавернвилле. Поколение, отлитое по
единому образцу, Великий Белый Модельер возлежит, усмехаясь, на
своей роскошной постели, пока застывает жидкость».