Проза

Галина взяла его за руку. Несколько минут они молчали. Вдруг она
чеканно, как в танго, повернула к нему свою красивую голову...

— Ну почему,— спросила она, поблёскивая глазами на грани слёз,—
почему я все эти годы считала, что безразлична тебе? Почему ты
ни разу не показал, что я тебе нравлюсь?..

Он ничего не отвечал. Они шли ещё несколько минут молча. Потом она
опять заговорила:

— Ты любил меня всё это время и спокойно смотрел на мои отношения с
Чижовым... Ты слышал, как я тобой всё время восхищалась, и
не понимал, что я готова тебя принять в любую минуту?

Он погладил её по руке от предплечья до узелка у кисти, на котором
измеряют пульс.

— Петя,— сказала она,— что ты воды набрал... что ты молчишь? Почему
ты ни разу не сделал мне знака? Почему — наоборот — ты
каждый раз, когда я ссорилась с Чижовым, старался нас помирить?
Зачем эта дурацкая жертвенность? Мы столько лет потеряли,
столько лет...

Он сшиб на лету ладонью крупную ночную кровососущую бабочку и,
проследив её падение, опустил голову. Галина встала у него на
пути и взяла его за локти своими длинными тонкими
подрагивающими прохладными пальцами. Её пухлые кремовые губы
приоткрывались, шевелились, между ними двигался кончик красного с белыми
бликами языка. Исходили слова: «Почему? Почему?» Он думал,
что ей ответить. Взял её за талию и стронул с места, вошли
на старинное кладбище, он на всякий случай расстегнул кобуру.

— Зачем,— спросил он в пространство,— до сих пор сохраняется этот
заповедник тления в самом сердце города? И ведь главное — не
чистят его ни фига. Всё заросло чёрт знает чем, бомжи
ползают, слабые подростковые мозги, подверженные влиянию всякой
романтической хуйни, получают тут дополнительный перегной для
неврозов... раскатать бы всё бульдозером к чёртовой
бабушке...

Она дёрнула его за руку:

— Петя, ты меня слушаешь?.. И вообще — если тебе тут так не
нравится, зачем мы сюда свернули?

— А тут идти ближе. На фуникулёр-то у меня денег нету... Кстати,
зачем я тебе нужен — такой бедный? У Чижова «Ауди», богатые
предки, он экономист, талантливый, режет пластик, знает
наизусть Валери, мантры поёт... А со мной ты всю жизнь пешком
ходить будешь... через мусорку эту...— он усмехнулся.— Ты,
например, знаешь, где я работаю?

— Мне говорили, что в школе... Верно?

Он опять усмехнулся.

— Верно. Надзирателем в старших классах гуманитарной гимназии,
рискуя ежедневно получить пулю в лоб от дурацких юных
пассионариев, которых дирекция и попечительский комитет имели тупость
собрать в одну кучу, создав тем самым, фактически,
анархо-синархическую революционную организацию или типа того...

Он опустился на колени, несколько раз резко копнул пальцами рыхлую,
перемешанную с жухлой листвой землю, и, почти прижавшись
губами к земле, крикнул в получившуюся ямку: «А-лам-го-де!»
Потом приложил к земле ухо и прислушался. Галина чуть заметно
поёжилась и сдержала импульс оглядеться. Он резко вскочил,
прижался животом к её телу, держа при этом руки за спиной, и
спросил, говоря ей в самый лоб, в самую кость, в мозги: «И
чего ты сейчас испугалась? Неужели даже светло-разумную тебя
не миновали романтические подростковые готические бредни о
вызывании мертвецов и тэ-пэ? Мертвецы живут только в словах...
При этом режиссёры ужастиков верно изображают их
полуразложившимися скелетами: наши воспоминания о словах, делах и
воспроизведение их имеют столько же общего со словами, делами и
воспроизведением их, как разложившийся скелет с твоим
сексуальным живым мясом и кожей». Он помолчал, чувствуя животом и
ногами её горячее дышащее тело. Затем добавил: «В ритуалах и
прочей магической дребедени есть несколько сил, действующих
не только на суеверных баранов — напрямую через суеверие —
но и на светлых ликом — через те вековечные культурные
пласты, что в нас торчат...». Тут он спохватился, подумав: «А
вслух или молча я всё это продумал-проговорил?».

— А Валери Чижову навязал ты...— полувопросила Галина.

— Нет,— твёрдо ответил Огрызков, и они пошли к выходу с кладбища.

— Но как так случилось? Тогда...— спросила она.

— О, славная звёздочка,— завздыхал мысленно, говоря вслух, он.—
Когда ты слушала, как мы построчно с ним читали список кораблей,
я чувствовал себя победителем мужчин и женщин и, чуть
увидев, как ты дрогнула, взглянув на меня, я засчитал себе победу
и оставил тебя ему, засчитав себе тем самым победу и над
ним. Реальным обладанием я тогда не интересовался: хлопотно и
обязывает. Так было.

— Мудак молочный,— сладкоголосо пропела она.— Скотина,— проворковала она.

— А теперь он станет моим врагом,— предположил Пётр и пожал нижней
губой, как плечами.

— Да плевать на него, в самом деле! — Чуточку наигранно воскликнула
она и попыталась поцеловать его в губы.

— Нет, подожди,— сказал он, отстранил её от себя и отошёл на
несколько шагов в сторону.

— Ты чего? — Спросила она, предвкушая какой-нибудь театрализованный
выкидон и заранее раздражаясь.

— Ничего,— ответил он,— просто поссать... А вообще я тебя люблю.

— И я тоже тебя люблю,— сказала она.

— Ну и фиг с нами в таком случае,— сказал, звучно мочась на
мраморную плиту, он,— давай о чём-нибудь интересном поговорим.

— Например?

— А например о сексе. Какие изыски тебе ближе по духу и телу? Не для
того же мы ждали друг друга долгие годы, чтобы банально
ебаться... Надо, как минимум, друг другу на тело хорошенько
поссать... Как ты на такое предложение смотришь?

Она выразительно молча поразмышляла, медленно мягко поглаживая через
шерстяную юбку лобок средним и безымянным пальцами правой
руки.

— Ну, допустим,— сказала она,— один раз можно доставить друг другу
такое удовольствие... Ну, два... Пососать там всё, полизать,
использовать имитаторы, облизать глаза до потери зрения и
рассудка, пощекотать анусы, полизать нёбо, а дальше?
Приглашать кого-нибудь, что ли?

Он застегнулся.

— Возможно. Но на секс можно же смотреть и чуть шире: можно вместе
делать еду и есть её после — вдвоём и с гостями, можно вдвоём
написать повесть о людях, можно читать друг другу стихи и
прочую муть... Можно расстаться, наконец — тоже тот ещё
оргазм... Как ты считаешь?

— Медленно,— улыбнулась она,— а Чижова мы исключим из списка
претендентов на трио?

— Это будет зависеть от количества и качества употреблённых перед
тем алкалоидов и экстатических практик... Кстати, хочешь прямо
сейчас ни с чем не сравнимый оргазм?

— Да, хочу,— она посмотрела на него с ожидающим интересом.

— А ты достаточно заведена? — он её придирчиво и завлекательно оглядел.

— Да, да...

— Тогда присядь на эту скамеечку вот, на памятник откинься и
мастурбируй... Ты же мастурбируешь пальцем?

— Да, пальцем, пальцем, но подожди, а ты что будешь делать? — она
взглянула на его хитрый прищур.— Не скажешь?

— Увидишь... Сегодня ты корнем мозга почувствуешь всю мою любовь и
тэ-дэ... Мастурбируй.

Он поводил рукой по своим брюкам и посмотрел ей в глаза, медленно
кивая. Она села на небольшую скамью для поминальных трапез,
откинулась спиной на мраморный, торчащий из земли чёрный
памятник, развела ноги в стороны, пропустила руку под поясом
юбки, отодвинула в сторону трусики и подушечкой среднего пальца
нежно потрогала клитор. Пётр продолжал гладить свой член
через ткань брюк.

— Только не стесняйся,— попросил он,— когда начнёшь кончать, не
держи радость в себе — покажи мне её.

Она закивала ритмично — в такт движениям пальца на клиторе — да, да.
Он прислонился спиной к дереву и стал чрезвычайно медленно
расстёгивать брюки. Она начинала издавать звуки. Он стал
гладить себя сквозь трусы, освободив выпирающее от джинсов. Он
прикрыл глаза, в то время как она смотрела на него
безотрывно. Они трогали себя все резче и уже громко дышали, она
издавала звуки всё слаже, а лицо её начинало подёргиваться в
первых приближениях гримасы оргазма, он смотрел на неё из-под
полуприкрытых век, ритмично двигая руку вверх и вниз по ткани
тонких хлопчатобумажных плавок, её сознательное стремление к
стереотипу красоты лица уже не могло преодолеть очередной
приступ божественно уродливой сладкой гримасы, он увидел, что
её лицевые мышцы уже неподконтрольны рассудку, изменил
направление очередного ритмического движения своей правой руки
и, выхватив из кобуры пистолет, быстро снял его с
предохранителя и выпустил пулю себе в пах.

— Го-оо-хо-го-хр-хррр-ххгхррг!! — вырвалось из её расслабленных
голосовых связок, а гримаса оргазма смешалась с гримасами ужаса
и ошеломления, крайние фаланги двух пальцев проскочили во
влагалище, и кисть дико сжалась, острый ноготь оставшегося
прямым мизинца больно воткнулся в мягкую плоть внутренней
стороны инстинктивно дёрнувшегося от выстрела бедра — нога
попыталась защитить главное.

— А-а-а-а-а-а-ааааааааааа-ааааааааааа!! — орала Галина мысленно или
вслух и до боли вдавливала внутрь себя клитор и всю плоть,
попавшую под ладонь.

Изо рта Петра высунулся странно бесформенный и толстый язык, а
стеклянные выпученные глаза молча уставились на стеклянный
городской купол и ползущий под ним переполненный фуникулёр.