Проза

— Кофе ещё? — спросил Алексей.

— Угу,— Максим кивнул.

Алексей полез в шкаф за сахарницей.

— Оля! А тебе?

Ольга появилась в дверях кухни с вязаньем в руках.

— Нет, Алёша, спасибо, я тут просто с вами посижу чуть-чуть, послушаю...

Алексей убрал одну чашку в мойку, а в две оставшиеся насыпал кофе и сахару.

— Чайник придётся немного подождать...

— Угу...

Максим сложил руки в замок, зажал их между коленями, на секунду
напряг шею и резко расслабился, тряхнув головой и выдохнув.

— Холодно у вас... А почему, кстати, не топят? Ещё сезон ведь.

— Ой, Максимка,— Оля положила спицы на колени и всплеснула руками,—
они как бы топят... Просто дежурит там алкоголик какой-то...
Напьётся, прикрутит там всё и спит... Или просто спит, за
температурой не следит там... И это...

— Кстати, Максим!..— Алексей поднял вверх указательный палец.

— Угу?

— Этот баран пьяный из котельной тоже ведь имеет право на выбор?

— Ну?

— И это тоже нормально?

— Нормально, конечно... Человек же, дееспособный, гражданин, все
дела... А что, разве нет?

Максим почувствовал, что Лёха снова возвращается к их извечному
спору о кастах и равноправии...

— Разве нет?

Алексей потряс двумя кулаками перед своим лицом:

— Вот оно, это слово — «дееспособный». Где он, критерий
дееспособности? Можно ли назвать дееспособным кретина, который только и
может, что хлестать бормоту и дрыхнуть в котельной?

Максим улыбнулся:

— Это ты на него злишься просто — за то, что он тебя морозит тут регулярно.

— Да, чёрт возьми!.. Да, я, безусловно, злюсь.— Алексей уже взял с
плиты закипевший чайник и теперь опасно им потрясал.— Я
злюсь, потому что таких свиноподобных созданий — большинство. И
то, что они себе выберут, буду вынужден терпеть и я, как
терплю от них этот дурацкий холод! Или ты будешь отрицать, что
достойных людей меньшинство?

Максим поморщился, наклонив голову вправо:

— Опять ты... Достойных чего? Нормальной жизни достойны все...

Алексей с грохотом бухнул чайник на плиту:

— Достойных иметь право выбора... В том числе и для того, чтобы этим
амёбам проспиртованным жилось нормально.

Максим отпил глоток кофе, сжал губы, зажмурился... Алексей продолжал:

— Я не знаю, как этого добиться... Путч, диктатура, аристократия
духа, сайентократия, теократия в конце концов... Ну вот скажи,
разве, если бы право выбора было только у таких, как мы,
разве бы мы не выбрали гораздо более порядочных и умных людей
во все органы власти? Разве не были бы наши законы сейчас
лучше и реалистичнее? А? Скажи?

Максим открыл глаза и зевнул.

— Алёша, ты гонишь... Какой к чёрту путч? Мне что ли тебе
рассказывать, к чему в обязательном порядке приводят все эти восстания
и перевороты? И что значит — «законы лучше»? Для кого
лучше? Для этих товарищей всех, может быть, лучше именно то, что
сейчас, а не то, что ты им навязать хочешь...

Вдруг Ольга сказала:

— Ну, Маа-аакс...— и посмотрела на него с материнскою укоризной,— Ты
сам-то слышишь хоть чуть, что ты тут говоришь? Лучше им,
когда в квартирах холодно, да? Когда на прилавках пусто или
фигня какая-нибудь лежит, им лучше, да?

— Вот-вот,— немедленно поддержал жену Лёха,— ты за своей идеологией
рассудка-то не теряй...

— Рассудка,— чрезвычайно членораздельно произнёс Макс,— я не теряю.
Я просто противопоставляю вашим фашистским утопиям реалии
жизни. Да, их, быдла, больше, да... Но у нас — больше мозгов.
У нас — масс-медиа, идеологии, реклама, выборные технологии.
Мы не лишаем их никаких прав, но мы можем научить их, как
именно этими правами воспользоваться... В конце концов, мы
можем их обмануть...

— Фу-у, Максим,— Алексей аж поёжился.— Тухлятиной какой-то несёт от
твоих построений... Грязно...

— Не грязно, а чисто.— Максим сделал большой, распирающий горло,
обжигающий глоток кофе.— Зеркально всё и глянцево. А всю грязь
подметут и переработают. А вот от твоих построений несёт
смертью. Массовой глупой бессмысленной смертью. Местами —
геройской.

— Ребята,— Ольга опять оторвалась от вязания,— вечно вы... Как сцепитесь...

Алексей встал из-за стола, подошёл к жене и положил ей на плечо руку.

— Оленька, брось... Это ж так... Теории... Что от нас зависит?

— От нас многое зависит...— начал было возражать Максим.

— Угу,— перебил его Алексей,— мы дырку на обоях закрываем...

Все расплылись в улыбках...

— А всё-таки,— продолжил Максим,— не так уж нас мало. Если судить по
проценту правых в Думе...

— Если судить по проценту правых в Думе,— перебил его Алексей.— И
если учитывать при этом твои хвалёные технологии, которыми,
якобы, обрабатывают перед выборами дежурных в котельной, нас
ничтожно мало, так как даже с этими несчастными обманутыми
алкоголиками вместе мы набрали едва шесть процентов... Вот она
— вся твоя демократия.

— Думаю, однако, лишним будет напоминать, что в случае торжества
твоих идей у нас не будет и этого? Как и у них? Всем будет
плохо, и всем будет владеть безликая система.

— Да нет же...— Алексей снова сел, поставил локти на стол и положил
лоб в ладони...— Нет... Я не предлагаю фашистскую
структуру... Я предлагаю разделение общества на два слоя. Условно, для
внутреннего употребления, назовём их «умными» и
«глупыми»... Вот... И каждый управляет собой... Примерно так...

— Лёша, чушь,— Максим посмотрел в глаза поднявшего голову с ладоней
Алексея.— Чушь. Кто будет кормить умных и кто будет учить
глупых? Кто будет строить умным дома и кто будет их же
проектировать глупым? А если они будут это делать друг другу, то
кто будет управлять взаимодействием? И так далее... Это даже
не утопия — просто чушь и всё.

— Да...— Алексей покивал...— Вероятно... Но что-то же надо делать?

— Надо ещё кофе налить,— предложила Ольга.

— Нет-нет...— замахал руками Максим.— Я уже пойду: поздно, а у вас
тут и при дневном свете чёрт ногу сломит... Придумали же
поселиться в плебейском районе...

— Ага!! — Закричал Алексей.— Я тебя поймал. Ты назвал их плебеями. А
как же «свобода-равенство-братство»?

Максим вновь скривился:

— Алё-о-оша... Ну нафик, а?.. Что ты к словам цепляешься?
По-хорошему, все имеют право на выбор и прочие всякие права... В
реальности реализует это право только большинство... Понятно
почему, да? Если ещё подумать, то и они его не реализуют, потому
что выбирают они не то, что действительно существует, а
рекламный плакатик, сочинённый, кстати, меньшинством.
Реализовало ли своё право меньшинство? Фиг: оно рисовало этот
плакатик, ориентируясь на вкусы большинства — дикие плебейские
вкусы. Да — плебейские. Наличие равных декларативных прав не
делает чандалу брахманом, и, соответственно, наоборот... Но
право... право должны иметь все... А уж кто там его как
реализует... Ладно... Пойду я, а то правда темно уже, а за фонарями
у вас тут, похоже, тот же человек следит, что и за
котельной... Пока...

— Пока...— Алексей подал Максиму руку.

— Пока, Оленька!

— Пока, Максим, заходи к нам.

— Угу, обязательно... Ну, побежал...

«Чёртовы буераки...— ворчал про себя Максим.— Не район, а «Герника»
Пикассо... Поскорее до цивилизации добраться, а там на
маршрутку...»

— Эй, парень, закурить есть?

Максим притормозил на невысоком массивном асфальтированном мостике
через чахлый вонючий ручей. Перед ним стояли трое мужиков лет
по сорок с гаком и — что самое интересное — все трое
курили. «Приехали...» — подумал Максим.

— Нет, нету...

«А нельзя ли их тут как-нибудь обойти?.. Нет... Видимо нет...»

— А что ты там стоишь? Иди сюда...

Максим подошёл.

Тяжёлый, похожий на полено кулак врезался в его интеллигентное лицо,
сотрясая мозги — что-то вроде ударной волны шарахнуло аж в
желудок, опасно сдвинулись шейные позвонки, конвульсивно
дёрнулись плечи, ноги потеряли опору, где-то в углу глаза
проскочила какая-то яркая голубая точка, голени прочесали по
чему-то жёсткому, и он с хлюпом и треском рухнул в груду
спиленных веток и пищевых отходов под мостом, по которому только
что шёл. Было страшно. Максим осторожно подвигал конечностями
и почувствовал явные повреждения в левой ноге, под мышкой
справа и в кисти правой руки. Боли ещё не было, но он понимал,
что она появится через некоторое время и будет нестерпимой.
Сверху и слева раздался шум, посыпались камешки... В
ошарашенный мозг вошли слова:

— Бля, Серёга, куда ты лезешь? Хрен с ним, пусть валяется...

И другие, другим голосом:

— Ну да... «пусть валяется»... у меня хорьков кормить нечем, а ты —
«пусть валяется»...

И вновь первый голос:

— Бля, ты из-за хорьков шею нахрен сломаешь... Дались тебе эти хорьки...

И ответ:

— Эти хорьки у меня семью кормят... Да щас я...

Максим обалдел. Ужас сковал его и без того повреждённое тело. Надо
было выбираться из веток и убегать. Мозг приказывал веткам,
ногам — всё не слушалось... Несколько веток прогнулись под
позвоночником, Максим чуть изогнулся, и это непроизвольное
движение вывело его из оцепенения. Он подскочил и, волоча за
собой и на себе какие-то инородные предметы, стал двигаться
вдоль ручейка от моста, переходя на бег. Жидкая вонючая грязь
разлеталась от ног, он хотел лететь, упал, полз, цеплялся
исцарапанными руками за какие-то скользкие холодные клочки,
куда-то сворачивал, перепуганные мозги вперемешку вспоминали
сеть переулков и какие-то обрывки из Бодлера и
Сетона-Томпсона, правая коленка застряла в какой-то мокрой яме и лежала
там, когда он уже продолжал бежать, левая рука осталась висеть
на голом кусте бузины, потом освободилась, хотела догнать,
ползла, зубы хорьков впивались в тело со всех сторон,
стамеска снимала толчками заднюю часть черепа, на глаза сверху
наваливалась темнота, сминая глазные яблоки... Они треснули...
Брызги жёлтого света вылетели наружу и собрались в зайчик.
Из бузины вышла голая женщина.

— Максим, ты потерял паспорт, смотри...

Максим рылся в карманах, смотрел...

— Максим, они сидят на деревьях, смотри...

На покрывающих склон оврага фруктовых деревьях сидели какие-то
тёмные человекоподобные силуэты...

— Максим! Максим!

Максим открывал глаза.

14 марта 2000 года.