Литературная критика

На этот раз я рассматривал горы словесной руды журнала «Урал»,
надеясь набрести на редкие элементы и тайные жилы. Словесную руду
я, конечно же, порассматривал, и в шестом номере журнала
обнаружил много ее разновидностей, в той или иной мере
пригодных для нужд умственной металлургии. Однако, по большей части
мне показалось, что если кому нужно понаделать различных
деталей для дальнейшей сборки сверхсовременной ракеты,
способной перемещаться по далеким, но все-таки параллельным
реальностям, то данная руда может и не подойти. И хотя в №6 имеется
и футуристический элемент, и ретро-исторический, и
современный, собранный летательный аппарат «Урал-6-2004» больше
годится для местных, локально-экскурсионных путешествий. Что
тоже, в общем, хорошо. И было бы глупо повторять, что нет худа
без добра, поскольку мир вокруг в каждую секунду полон
исключений иz правил. Разумеется, я сужу по себе и сохраняю за
собой суверенное право субъективной оценки, не претендующей на
живо размножающуюся и теряющую четкие очертания «истину».

На этой релятивистской ноте перейдем непосредственно к некоторым из руд.

Стихи Сергея Ивкина (1979 г. р.) — показались странными. Временами
поэт рубится на лирических подмостках, как Бродский, порою
выводит, как Пастернак, но на сей сейшен, очевидно, приглашены
сугубо свои, иначе гром оваций мерещился бы более ощутимо.
Просто чувствуется, что на овации выступающий претендует.
Преемственность, конечно, вещь нужная, но только скука станет
смертельной, когда все поэты будут, как Ивкин.

Гораздо лучше мне показалась поэзия Михаила Окуня (1951 г. р.).
Крепкие стихи, в основном восьмистишия, понятные, потому что
честные, и честные, потому что понятные.

Не был на Ильмене, на Чудском...
Всё откладывал — рядом, мол, рядом.
Вот и не получилось, чтобы «на потом».
И теперь лишь скользишь взглядом
По атласу: ах, какие места! —
Павы, Залучье,— вот где был бы в ударе.
Ночные купания, Шелонь, Мста.
На худой конец, поселок Пролетарий...

Да, хотя бы поселок Пролетарий — живущий в Германии поэт просто и
без извивов, без цветастых каламбуров и жалящего сарказма
способен вкратце изложить насущную суть непридуманной
ностальгии.

Хорошо — а может, плохо,—
Протекла без нас эпоха,
Будто не было и нет.
Ведь не может птичья стая, 
Воздух крыльями кромсая,
В небе свой оставить след.

Это трезвая и спокойная поэзия, без малейшего пафоса, без
пророческих поз и бреда богопознания (кажется, в психиатрии имеется
такой диагноз). Михаил Окунь не нуждается во «всеевропейской
известности», он не кричит о крайностях и не приделывает
своему пегасу маргинальные рога. Этот поэт говорит о том, как
ничего по сути не происходит, о том, что он не умер и что он
один (не одинок, а один). Нет здесь никакой «молодости»,
которая что-то там «бросала» кому-то «на кронштадтский лед».
Здесь есть «Ведь невозможно жить без сердца, А вот поди
же ты — живу». Это и семантический, и чисто
поэтический парадокс, когда вот так.

Прозаический отдел все же более сердечен. Рассказ Евгении Лопес
«Трамплин». Непреднамеренное убийство на уроке физкультуры — уже
интересно. Воспитательная проза (зачаточный детектив) для
старшеклассников. Написано ровно и аккуратно, без излишеств и
усложнений. Насколько я понял, это дебют. Описывается
моральное взросление юноши в условиях нынешней форс-, а также
-мажорной ситуации. Вообще-то напрашивается повесть, но в
наличии имеется — рассказ. Проблематика: страх и совесть у
подрастающего поколения.

Константин Костенко с рассказом «Ништяк» — это то самое исключение,
о котором я говорил в своей тяжеловесной интродукции о руде
и ракетах. Как это видно из справки об авторе, Костенко
довольно успешно проявляет себя в качестве драматурга в
последние годы (получил отдельный диплом конкурса современной драмы
в г. Новосибирске, двукратный победитель международного
конкурса пьес «Евразия» (2003, 2004)). Его письмо никак не
скрывает его писательский талант. «Ништяк» — это ощущение
нон-фикшн, узнаваемой непридуманности; это классные, точные
описания — и тем прекраснее, что автор, владея этим, не
фетишизирует свое умение. Описывается детство и взросление героя в
далекой, глухой и бедной советской провинции. Ужаса и уродства в
«Ништяке» больше, чем лирики и романтизма (последних нет
там вообще), но это и делает рассказ Костенко — Рассказом. Это
как раз тот довольно редкий для нынешней словесности
случай, когда оптика авторского видения делает писательскую
мизантропию интересной и по-своему прекрасной.

«Он носил двугорбую шляпу, на темном фетре которой
угадывались винные пятна. Еще одной его темой были, стильные по тем
временам, широченные очки с зелеными стеклами, похожие на два
телевизора. Его передние зубы были украшены потускневшими
стальными коронками. Он нисколько не стеснялся этих, убогих
по сути, стальных зубов, которые делали его похожим на жителя
консервной банки. Он улыбался ими так широко — пижонски
кривя на один бок губы, закрыв почти пол-лица своими очками,
похожий на пожилую стрекозу, — что, глядя на него, хотелось
думать, что жизнь прекрасна, какой бы она ни была».

«В телевизоре я увидел лишь впадающего в маразм деда —
по-своему даже трогательного, — который с коллегами и
родственниками, понимаешь, пропил Россию и, заработав на этой почве
букет болячек и счета в загранбанках, помахал всем
тремором».

Повесть Анатолия Власова (1929 г.р.) «Закон вечного падения» — это
нечто. Вернее, что-то. Социально-историко-футуристическое
поучение в форме косолапой советской фантастики 50-х.
Впечатляет с самого начала: «“Федр! Федр!”. Он не ответил.
Молчание было зловещим. Повторный сбой внутренней связи? Уже
было как-то. Командир Федр восстановил систему. Что будет
сейчас...». Ну и «Далее: проверка систем, их исправность и
соответствие заданной настороженности. Экран Определителя
переднего модуля исследования чистоты пути “Надира” — был
прекрасен: никаких летящих навстречу частиц, хотя в пространстве,
несомненно, их были миллионы единиц. Пылинки, песчинки неслись
где-то в других полосах Галактики».

Далекое космическое будущее, из которого развенчиваются «мифы
человечества». «Но провозглашенная «свобода» обернулась
свободой для группировок, для денежных мешков, для криминала
провести на посты любого дурака, который потом верой и
правдой будет служить лишь тем, кто привел его к власти. Но только
не народу. Уже в конце ХХI века началось понимание и пошел
демонтаж такой выборной системы в пользу автоматического
выдвижения к руководству тех, кто своими огромными знаниями,
опытом, организаторскими способностями был действительно
предпочтительнее других. Работу по отбору умнейших вел
неподкупный мозговой электронный центр». Подобные А. Власову
самородки есть в каждом провинциальном регионе. У них
совершенно особенное представление о литературе и тексте, и уж тем
более о контексте. Власов как раз из таких, жестко
смешивающих прозу и публицистику в безжалостных пропорциях. Масштаб
«Розы мира», но уж лучше перечесть Лема (позднего). Где ты,
Аэлита? «Ах вы, деньги... В ХХII веке в обществе
окончательно вызрело понимание абсолютной неприемлемости
денежной системы».

Главы из романа Николая Никонова (книга 4-я «Бытие» из серии
«Ледниковый период») приятно охлаждают сознание и тормозят
несусветную скорость, развитую Власовым. Обстоятельные воспоминания:
детство, 19 век, Екатеринбург, астрология и возвышенные
миги жизни. Многие абзацы начинаются с патетического «О!», тем
не менее никакого маньеризма и серьезного брюзжания (разок
мелькают «пошлые джинсы на девушках») не наблюдается.
Наверное, не Пруст, но читается ритмично и воспринимается
органично. «Урал» предполагает дальнейшую публикацию.

В разделе публицистики запомнился обширный отчет Олега Новоселова
«UK» — о его пребывании в UK, а именно в Белфасте, а затем и в
иных местах Великобритании. Пребывании недолгом,
спонтанном, не слишком комфортном, но безусловно содержательном.
Настоящий нон-фикшн: супруга нашла работу на Западе, муж выехал с
нею, не успев выучить аглицкий язык и не имея права
устраиваться на работу (пользоваться общественными фондами). Быт,
реалии, люди, страна, особенности, подробности, мелочи.
Одиночное возвращение в Россию с опытом трехмесячного выживания
«в раю». Написано критично и жизнеутверждающе. Проблематика:
в гостях — хорошо и страшно, а дома — страшно, но лучше.
Имея в виду индивидуальный (хотя и характерный) случай
Новоселова, дома определенно лучше, много лучше.

95-летняя Елена Хоринская, поэтесса и литератор, в интервью «Это
были необычайные дни!» вспоминает о 1-м съезде советских
писателей в 1934 году. Гайдар, Фадеев, Горький... Дамбинов
Салабонэ-Туя, Санжи Ширабон, Данри Хилтухин... «Бурят-Монгольская
правда», Алексей Толстой, Маршак, Бухарин. Удивительные
свойства человеческой памяти. Уникальная в своем роде «советская
литература» (кстати, недавно узнал, что сам термин «сов.
литература» ввел в 1921 г. критик и редактор А. К. Воронский).

«А в творчестве... появился страх, опасение того, чтобы не
допустить какую-нибудь идеологическую ошибку. Никакой лирики,
именно гражданская тематика, и чтобы все было очень
правильно. Например, написала я стихи, посвященные матери Сталина.
У меня не было чувства подхалимажа. Ее судьба меня
взволновала. «Не может мать о сыне петь,/ Она клянет судьбу, /И в
гневе ожидает смерть, /Вступает с ней в борьбу...» Это когда
Сталин оспой болеет. Оказывается, я допустила ошибку, и меня
обвинили в том, что раз он болел оспой, значит, он корявый!
Да как я могла!».

Под финал хочется сказать: дорогие друзья, давайте же мочь и уметь!
«Урал» №6 — представляет имеющиеся культурные пласты и срезы
нисколько не хуже прочих «толстяков». На «Урале»
по-прежнему могут и умеют делать ежемесячный журнал. И, если вы уже
готовы отправиться в параллельные миры культурной реальности
на какой-то иной ракете, захватите с собой свежий номер
«Урала» — он может пригодиться для культурного обмена.