Онтологические прогулки

   Всмотримся в христианскую матрицу "себе внимай" или "внимай только одному себе", которая пришла на смену матрице античной – "познай себя". При кажущейся близости матриц, между ними пропасть в тысячу лет развития, то есть накопления и реализации опыта мышления. Условно античность можно отнести к первому тысячелетию до нашей эры, христианство – к первому тысячелетию нашей эры. Начнем с античного "познай себя", "я знаю, что ничего не знаю" или, в более коротком виде, "ничего не знаю"; именно последняя, краткая античная матрица – "ничего не знаю", наиболее точно выражает начало античности, когда родовой человек оказался в ситуации современной матрицы, то есть в ситуации отдельности. Пока отдельности, но еще не одиночества, на это потребовалась еще тысяча лет; это надо очень четко понимать, родовые связи и отношения, хотя и трансформировались, но никуда не делись, так что первое "современное" переживание античного человека – это именно переживание отдельности, отделенности, конечно, крайне для него тревожное, поскольку формирующим переживанием родового человека является единство, родство, я бы сказал, райство, то есть переживание принадлежности к, нахождения в родном месте в окружении родных существ: предков, старейшин, семьи, родных, рек, лесов, солнца, луны и звезд, состояние, которое так трогательно созерцаемое Гоголем в "Старосветских помещиках" и которое разрушилось, как только границы этой родной сферы были преодолены... кошечкой.

   Когда античный человек говорит "я", то это "я" временное, меняющееся, пустое, способное вместить любое содержание, никак его не подтверждая и никак его не отрицая. Вообще "я" любого человека современного типа, неважно, античного или сегодняшнего, не имеет ни малейшего отношения к истине и доказательству, поскольку обслуживает синхронизацию отдельных элементов направленности внимания; это относится также к философам и ученым, "я" которых не отличается от "я" крестьян или бомжей. Что такое истина, доказательство и мышление я буду исследовать позже, в конце этого цикла эссе о теореме актуальности, когда от установившегося и очистившегося созерцания, в котором я уже нахожусь и в котором я сейчас развлекаюсь рассмотрением разнообразных аспектов предметности, буду переходить к мышлению как медитации, которое в самом строгом и самом точном смысле слова только и есть мышление. Первичная индивидуация каждого человека по-прежнему (могу добавить, и до сих пор) осуществляется в топосе "родового рая", но по мере взросления человека и, соответственно, по мере его выхода из этого рая, он не может не ощущать, что та жизнь, которая для него естественна и оживляюща, от него отделяется, отдаляется. В отличие от человека родовой цивилизации, который, взрослея, получает постоянную поддержку единства рода, античный человек такой поддержки лишается, попадая в новую для себя ситуацию представленности самому себе, ситуацию отделенности, отдельности, покинутости, потерянности. Самым естественным стремлением такого человека становится стремление вернуться в рай, в родные берега, где он будет спасен; здесь стоит напомнить, что самым метафизически страшным наказанием для родового человека была совсем не смерть, а изгнание из рода, потеря связи с родиной, отделение от пуповины отечества, так что человек ранней античности столкнулся с серьезным вызовом, с необходимостью восстановления прерванной связи. Античность стала восстанавливать род так, как только и могла, а именно: восстанавливая единство – людей и только людей своего рода, из которого на этом уровне уже исчезли все или почти все родовые духи, – леса, звери, реки и остальные живые существа, составлявшие разнообразие рода. Остались только люди, живые и мертвые (предки) и мифы о рае, райстве. Так появляется полис, – единство родственных людей, ограниченное некоторым количеством "очагов", по образу Платона. Однако в ранней античности полис воспринимался пока еще только как "единство похожих", родных, вопреки "единству непохожих" Аристотеля, от первого единства до второго уместилось почти целое тысячелетие или, как минимум, несколько веков.

   Далее, распад родовой цивилизации сопровождался распадом тройственного деления социума позднего рода на народ, старейшин и волхвов, в результате чего в полисе первым делом воссоздается родовая тройственность, но уже как народ (будущие граждане), старейшины-волхвы и князья (администраторы-воины или воины-администраторы) с дружиной (обычно наемными). Почти все формы ранних государств в том или ином виде воспроизводят эту тройственность, в большинстве случаев, конечно, с переходом или захватом власти князьями, обладавшими военной силой, что наиболее характерно для государств с обширной территорией; для государств-городов характерно более сильное влияние народа-граждан (собрание или вече), небольшие и территориально-замкнутые государства усиливают влияние старейшин. Но для меня важен не конкретный тип устройства полиса, а то, что их обустраивает один тип человека, античный или (ранний) современный тип, который в это время характеризуется стремлением восстановления родового типа социума, насколько это было возможно; удалось восстановить род, усеченный до исключительно человеческого единства.

   Стремительное развитие  античных государств окончательно развалило родовую цивилизацию, от которой осталась лишь буквальная родственность людей (в широком смысле, как родственно-племенная общность, которую окончательно добьют сначала промышленные, а потом технологические и информационные революции). Сущность изменений, которые произошли в античных государствах с человеком, заключается прежде всего в том, что в городах постепенно исчезла родственность отношений за пределами непосредственной семьи, а вот единство полиса осталось, единство, которое обеспечивалось не-родными и в этом смысле чужими людьми, теперь уже гражданами. Город как модель полиса стал единством чужих, других, разных, непохожих, то есть наряду с восприятием других как родных, своих, которое обеспечивалось первичной индивидуацией и семейно-родственными отношениями, появляется восприятие чужих, других как родных, которое поддерживается – пока крайне редкими, единичными вторичными индивидуациями и стремлением к возрождению, восстановлению потерянного единства. Диоген, бегавший по городу с фонарем и искавший человека, как нам представляется и как нам внушают историки философии, искал "хорошего", "правильного", "морального", "мудрого" и т.д. человека, можно сказать, философа среди обывателей или вообще человека "достойного", в то время как он делал именно то, что и говорил – искал человека, не афинянина, не спартанца, не милетца, не карфагенца, не иудея, не египтянина, а именно и только человека. В родовой цивилизации нет общих понятий или категорий, нет понятия и представления о человеке вообще или человеке как таковом или человеке самом по себе, по словам Сократа, хотя было множество представлений о различных народах, не было понятия о снеге вообще, хотя была целая россыпь обозначений конкретных и разных, отличающихся друг от друга явлений, которые мы (но никак не они) воспринимаем как разные состояния одного явления (снега); для них это были разные духи. Также и с восприятием и представлением о человеке вообще, которого как категории не существовало и которое ищет с фонарем Диоген. Здесь стоит заметить, что для корректного восприятия слов философа требуется соблюдать два правила: во-первых, воспринимать слова философа буквально, в случае Диогена – как поиск человека, во-вторых, как слова философа, то есть как слова, имеющие метафизический смысл, в данном случае Диоген ищет не хорошего, настоящего, истинного, достойного и т. д. человека, а матрицу, как сказали бы индусы, форму человека. С таким же успехом, как в Афинах человека, Диоген мог искать в Антарктиде снег, эти поиски человека и снега имели глубокий метафизический и вообще цивилизационный смысл; поиски человека, снега, существования, бога, универсума, воды, истины, воздуха и пр. – это поиски матриц современной цивилизации. Цивилизация родовая таких поисков не знала, она не знала воды, но знала дух каждого озера, реки или моря, например, духом средиземного моря был Посейдон (для римлян, конечно, другой народ воспринимал это море как дух своего рода с другим именем, историей, характером, силами и т. д.).

   Когда античный философ говорит, что ищет человека, это значит, что в античности человека еще не было (как формы или матрицы, а не отдельного тела), так что все учебники и монографии по античной философии стоит выбросить в мусорный бак и вместо их чтения просто довериться и прислушаться к тому, что говорит Диоген. Или послушать Сократа, пусть и в пересказе Платона, и услышать неподдельный интерес античности к особого рода предметам или феноменам: любви, красоте, свободе, добродетели, атомам, пустоте, воде, воздуху, мышлению, движению, времени, пространству, природе, мудрости, универсуму, богу, человеку, справедливости, памяти, вниманию, желанию, мужеству, знанию. Дело не в том, что в то время люди не знали чего-то такого, что знаем мы, – всегда, во все времена было навалом как знаний, так и незнаний, любая торговка рыбой с афинского рынка наговорила бы о любви или о человеке с три короба, как профессор из современного университета. Как всегда, дело в развороте внимания или обращении души, по словам античных мудрецов.

   Пространство действия родовой матрицы сократилось до узкого пласта семейно-родственных отношений, освободив обширный, стремительно расширяющийся и перекрывший все возможности родового общения топос социальности; социум – феномен, возникший именно и только в современной цивилизации, поскольку объединяет в один организм не-родных, чужих (в смысле родовой матрицы) друг другу людей. О социуме еще поговорим, вернемся к обращению души, каждый из агентов социума оказался в ситуации, когда у него появилась возможность, точнее, он оказался способен или, еще точнее, ему пришлось самому! синхронизироваться с остальными агентами, родовые правила общения не действовали, а других не было.

Синхронизация разных, но одновременно равных субъектов в античных обществах происходила по-разному одинаково, разность оставим историкам и методологам, а вот на одинаковость посмотрим, общее для всех агентов социума одно – необходимость формирования скорректированной с другими агентами, но все же индивидуальной направленности внимания и, следовательно, возможность это делать и, следовательно, субъектная, личная свобода. В социуме общее и индивидуальное, субъектное всегда конгруэнтны, стянуты силовым полем общности в непрерывную и переходящую друг в друга связь, так что направленность внимания одного немедленно перетекает в изменение направленности всех. Если в родовом обществе направленность внимания каждого осуществлялась через постоянную поддержку первичной индивидуации, то в современном обществе – социуме, первичная индивидуация не только не поддерживается, но препятствует его (социума) эффективному функционированию, освобождая место и даже требуя себе замены, замены какой, на что?

   Спираль созерцания вернулась в начальную точку этого витка, в которой античный человек оказался в ситуации потерянных связей и стремления вернуться в райство родового, в миргород, мирный уголок Гоголя, где светит старый свет, где тыква выглядит как тыква и остается таковой, но метла времени вымела человека наружу, в незнакомый чуждый мир, дверь от рая заперла, ключ спрятала, в результате пространство жизни превратилось в заколдованное место, где все является не тем, чем выглядит.