Знаки препинания #8. "Национальный бестселлер": в поисках самого лучшего (3)
Организаторы премии очень чётко прописали устав и процедуру: всё
прозрачно, никаких подтасовок. Но вот в части содержательной –
разброд и шатание. Мы так до сих пор и не знаем, как должен выглядеть
русский бестселлер. Пример прошлого года не кажется убедительным.
Поэтому и премию эту не страшно проигрывать.
Кажется, единственное, для чего «Нацбест» был создан и кто реально
выигрывает от его двухлетней раскрутки – Александр
Проханов, «Господину Гексогену» которого место в призовой
шестёрке уже забито. Кажется, это единственный текст, про выход
которого в финал можно говорить со всей очевидностью.
Эффект усреднения, сопутствующий любым литературным премиям срабатывает
и на этот раз: крайности отсекаются, в финал выходит нечто удобоваримое,
– уже даже не с точки зрения чтения, но, скажем, проведения самой
церемонии, дополнительного информационного повода.
В третью порцию разборов, посвящённых текстам «Нацбеста» я собрал
свою собственную шестёрку. Разумеется, она может не совпасть с
реальной. Скорее всего, не совпадёт.
«Поезд дальше не идёт». И как там дальше
у Немирова?
1.
Андрей Дмитриев, «Дорога
обратно». «Знамя», №1, 2001. (Номинатор Пётр Алешковский.)
Кажется, эта повесть уже прыгнула выше собственной головы, получив
премию Аполлона Григорьева и едва не победив в конкурсе повестей
Белкина. Между тем, текст этот весьма скромного объёма и художественных
достоинств. Популярность «Дороги обратно» можно объяснить либо
мощным лобби (на Аполлона её выдвинули А. Немзер, Н. Александров
и А. Архангельский), либо отсутствием читабельных, сюжетных текстов.
Фабула «Дороги назад» (мой разбор
этой повести в «РЖ» назывался «Закрытая книга») действительно
незамысловата: нянька Андрюши, будущего писателя, пошла в магазин
за маслом (звали её не Аннушка), да и попала в круговорот подготовки
столетнего юбилея Пушкина. Чужие люди увлекли её на машине в Пушкинские
горы, где целые сутки она пьянствовала и безобразничала, а потом
оказалась забытой. Дорога назад, с книжечкой великого поэта, в
голоде и лишениях (сто км. с лишним) показана как некий хадж,
восхождение и всё такое.
Понятно, что опять-таки Пушкин: к чему не прикоснётся этот великий
господин, типа способно превратиться в золото, наполниться духовностью,
соборностью и их производными.
Вот и Немзер считает, что главная заслуга Дмитриева – создание
такого текста, который каждый способен понимать по-своему. Если
так, то меня такой текст не вставил.
У нас в Челябинске на минувший юбилей второй памятник Пушкину
поставили – как раз напротив первого. Так они стоят друг на против
друга, в немом диалоге, – выясняя, видимо, кто из них настоящий.
И никакого золота.
2.
Юрий Мамлеев «Блуждающее
время». Роман. «Лимбус-пресс», 2001. (Номинаторы София Бобович,
Анастасия Лестер)
Юрий Мамлеев
действительно написал свой лучший текст. Раньше он изживал свои
фобии, комплексы и страхи; теперь же на первое место поставил
не свои собственные интересы, но надобу текста. Поэтому вышло
складно и интересно.
В завязке романа один из персонажей по умыслу зловредного старичка
проваливается в прошлое. В середине романа появляется человек,
провалившийся в наше время из будущего. Повышенная мистическая
активность персонажей романа, разговаривающих на языке зощенковской
коммуналки, способствует разрывам во времени и пространстве.
Именно таким странным разрывом и показана Москва, дико растущая,
пузырящаяся, – место обитания странных, непонятных людей с непонятными
интересами. «Блуждающее время» напоминает лёгкую авторскую пародию
на другой мамлеевский роман – «Шатуны», – тоже из истории московского
мистико-философского подполья. Просто изменилось время, изменился
и сам писатель. Поменялось и его отношение к московской эзотерике
– пустой, никчёмной, суетной.
Вышел энергичный, весьма подвижный текст; метафизический роман,
который приятно и интересно читать. Только вот как раскручивать
такие закрученные тексты – понять трудно.
3.
Анна Матвеева, «Перевал
Дятлова». Повесть. «Урал». 2001. № 12 (номинатор Любовь Аркус).
Понятно, почему повесть Анны Матвеевой выдвинула именно одна из
самых продвинутых наших кинокритиков – Любовь Аркус (редактор
культового питерского журнала
«Сеанс»): документальная история исчезновения людей, рассказанная
Матвеевой, имеет явные кинематографические реминисценции.
Во-первых, «Проклятие ведьмы из Блера», который недавно стал,
якобы, сенсацией; во-вторых, вспоминается фильм Уира «Пикник у
висячей скалы», посвященный расследованию непонятно каким образом
исчезнувших с пикника воспитанниц приличного пансиона.
Но то образцы западного искусства, у нас же исторический материализм
и всё такое (Матвеева описывает времена и обстоятельства вполне
советские); тем не менее, люди пропадали и в относительно спокойные
времена, продолжают пропадать и сейчас. Именно поэтому странна
повесть Матвеевой, с большим количеством реальных документов,
придающих «Перевалу Дятлова» эффект полнейшей убедительности.
Между тем, главные «события» повести лежат в сфере гипотез и догадок.
Да, Матвеева выстраивает свой текст как историю расследования
исчезновения людей, однако, всю жуть и страх нагоняет именно в
интерпретации реально произошедших событий. Таким образом текст
и получает свою привлекательную многозначительность – как развёрнутое
высказывание на тему о видимости и кажимости, гносеологическом
кризисе и тщете всего сущего.
Вполне легитимный бестселлер для уже раскрученной серии нон-фикшн,
при правильном маркетинге «Перевал Дятлова» может стать весьма
тиражным событием.
4.
Ольга Славникова, «Бессмертный.
Повесть о настоящем человеке». Октябрь, 2001. № 6 (Номинатор Елизавета
Новикова.)
Ну, вот от книжного обозревателя «Коммерсанта» я такой номинации
никак не ожидал...ай да Лиза, ай да тонкая душа!
Мне уже приходилось в «Независимой газете» называть «Бессмертного»
лучшим текстом прошедшего лета. Потом «повесть о настоящем человек»
вошла во все лонг и почти все шорт листы всех возможных премий.
И мимо всех пролетела. Вот ведь незадача: быть в пяти минутах
от успеха на Аполлоне, в десяти – на Белкине, в пятнадцати – на
Букере, и… Москва не любит провинциалов: Славникова только-только
перебралась в столицу, она еще не стала здесь окончательно своей.
Что и подтвердило одну мою давнюю мысль о том, что провинциал
обречен на этой премиальной карусели.
Между тем, «Бессмертный» – самый сюжетный и динамичный текст Славниковой.
Тягучая «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» и «Один в зеркале»
на бестселлеры уж точно явно не тянули. «Бессмертный» тоже не
слишком лёгкое чтение. Хотя именно здесь сюжет имеет внешние и
явные, а не ассоциативные связи и очертания.
В обычной квартирке живёт парализованный старичок, на пенсию которого
существуют жена и дочка, от которой муж ушёл. Дочка впутывается
в историю с выборами в думу; жена продолжает терпеливо ухаживать
за мужем. Потом старик умирает. Вот собственно и вся история.
Но нужно знать, как красиво, с исполненными значения интонациями
и блёстками первоклассных метафор она исполнена! Главное художественное
открытие Славниковой и есть это самое перенасыщение тягучего,
плавного текста разрывами (или, точнее, прорывами), которые создают
удивительно красивые, точные и ёмкие метафоры, означающие то ли
прорывы к каким-то непонятным высотам бытия, то ли к традициям
русской прозы…
5.
Андрей Левкин, «Голем,
русская версия». Роман. «Олма-пресс», 2002. (Номинатор Дмитрий
Ольшанский.)
Вместе с романом Юрия Мамлеева «Блуждающее время», роман Андрея
Левкина «Голем, русская версия» словно бы составляет дилогию о
следствиях антропологического эксперимента, затеянного в недрах
русской истории. В результате его, брошенного на середине, появились
странные и необъяснимые типы – то ли люди, то ли куклы.
Случайно оброненная фраза приводит рассказчика из романа «Голем,
русская версия» к выводу о том, что один из жителей его странной
улицы имеет явно не органическое, но сотворённое происхождение.
Сам этот потенциальный Голем никаких поводов к этому не даёт.
Игра ума, энергия заблуждения – вот о чём написал Левкин свой
первый роман – об одиночестве, когда в темноте и вишнёвый куст
способен сойти за человека…
Рассказчик поселяет потенциального Голема у себя, следит за его
жизнью, всё больше и больше убеждаясь в том, что у него живёт
странное и непонятное существо. Сюжет вполне в духе набоковского
«Отчаянья», выполненный со всеми фирменными левкинскими примочками
– бытовой магией и похмельной метафизикой, синтаксическими неправильностями
и лексическим мусором...
Роман Андрея Левкина – одно из главных литературных событий этого
года, потенциальный бестселлер для продвинутой публики. Но способен
ли такой странный, медитативный, медленный роман из замороченной
жизни стать любимцем широких масс?
6.
Рубен Давид Гонсалес Гальего, «Чёрным
по белому». «Иностранная литература», №1 (номинатор Наум Ним).
Без всякого стёба – это один самых сильных текстов, прочитанных
мной за последнее время. Биографическая история внука испанского
революционера, родившегося без рук и без ног и глуши советского
режима. Матери его (по политическим соображениям) сообщили, что
ребёнок мёртв, а калеку отправили в сиротский дом, – один, другой,
третий...
Так он и скитался по всем этим забытым богом заведениям, выказывая
поразительную волю к жизни, уникальное жизнелюбие; волосы становятся
дыбом от прозаических и беспафосных описаний мучений и трудностей,
которые приходилось преодолевать этому подростку каждый день!
Плюс издевательства персонала, умноженные на бесчеловечность системы.
В 33 года Рубен таки нашёл свою мать, переехал на запад, так что
книга имеет формальный хеппи-энд. На самом деле, Рубен победил
обстоятельства ещё раньше – когда закончил два института, дважды
женился, сделал карьеру, родил детей.
Чудовищность описаний (вот я сейчас пишу, а мороз по коже) возникает
из простоты и безыскусности подачи – мол, что вижу, то пою. Описывать
художественные достоинства или недостатки этой прозы невозможно
– готовый текст для серии нон-фикшн с мощным, витальным зарядом.
Я бы издал этот текст миллионными тиражами и положил бы на тумбочке
у каждого, кто жалуется на превратности судьбы. После истории
Рубена все наши сложности кажутся такими мелкими и легко преодолимыми,
что «Чёрным по белому» достоин любого, самого значительного, приза.
Жалко, что этого не произойдёт – никто не станет связываться с
приездом инвалида из Испании, да и как он появится на своём кресле
среди фальшивого церемониального великолепия… Хотя информационный
повод мог бы выйти действительно мощный.
Действительно, бест. Потому что не имеет никакого отношения к
литературе. Испанский мальчик, воспитанный в Советском Союзе,
написал самую пронзительную книгу последнего времени. На чистом
русском языке.
Предыдущие публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
