Литературная критика

«Время рожать» — так назывался недавний (2001) сборник новейшей
прозы и одноименное к нему предисловие Виктора Ерофеева. Именно
такой диагноз был поставлен ведущим акушером издательства
«Зебра Е» молодой русской прозе. Именно «бабский век» в
русской литературе был объявлен Ерофеевым со всеми необходимыми
пояснениями в том сборнике. И — долой эсхатологию. Вот-вот
грядет нечто подлинно новое. Пускай даже какой-нибудь «ребенок
Розмари» — мы все уже лишились иллюзий, несгибаемой веры и
глубинной невинности (в смысле культуры, как минимум). Сквозь
многое авторство сборника «Время рожать» рвался, выделенный
красной нитью Ерофеева, некий позитив. И это на фоне почти
тотального психотического бреда представленных молодых
писателей. Несомненно выделялись своей условно «новой прозой» П.
Пепперштейн, В. Белобров и О. Попов, Бонифаций, Е. Радов —
уже знакомые и мужские. Из стана тех, кому повелели «рожать»
упомяну Яну Вишневскую — в «киберпанковском» контексте
данного обзора.

Еще в том сборнике выделялся Баян Ширянов с рассказом «Рабыня» — ну,
просто не мог он не выделяться, ибо это для него главное.
Вообще-то, показалось, что это и не рассказ, а глава из
«Низшего пилотажа». А «Низший пилотаж» Ширянова — оказался
воистину монстром литературы русской, подтвердив непуганность
читающего населения и дремучесть «пущающих» властей. «Низший
пилотаж», как ни крути его, оказывается лицом новой и новейшей
русской прозы, поскольку он, имея минимум претензий на
эстетизм, громче всех повзаимодействовал с законодательным и
коллективным телом. «Голубое сало» В. Сорокина — более эстетское
произведение, продолжающее некогда намеченный проект, и
поэтому — менее земная вещь. Честно говоря, уже трудно
представить Кирилла Воробьева (Баян Ширянов) вне всех этих судов,
адвокатов и обвинителей. Своя ниша — полная чаша. Такое
впечатление, что все «пилотажи» с самого начала обречены быть
«прецедентами» Басманного суда, а не объектами живой литературы.

Баян, кстати, подходом своим к литературе только подтверждает
подобные впечатления. Изданный в той же «Зебре Е» в 2002 г. его
роман «Занимательная сексопатология» — это почти
пятисотстраничный «лови-момент». Во-первых, никакой это не роман, а
сборник миниатюр. Во-вторых, эти миниатюры — плоды работы Кирилла
в эротическом издании «Ещё». Не пропадать же написанному
для газеты. Особенно, после судебного бума с «Пилотажем». Вот
и имеем уровень журналистики и имя давнего героя СМИ. Позади
уже и «виртуальная смерть Баяна Ширянова»... Время рожать?

Хочется обратить взор в другую сторону. Возможно, что и несколько
назад. В недавнее совсем прошлое. В ту точку, где вместо
«Время рожать» бытовал слоган «Время уходить». И где вместо
«пилотажа» был драйв культуры с ненадуманной приставкой — контр.

Алекс Зубаржук — думаю, имя мало что скажет подавляющему большинству
читателей. Думаю, имя это известно ограниченному числу
людей, знакомых с молодым андеграундом города Москва. Возможно,
кто-то видел артхаусный фильм «Шоссе энтузиастов» (реж.
Нормунд Лацис, в ролях А. Зубаржук, Д. А. Пригов, А. Ф. Скляр) —
во многом воплощающий визуально литературное творчество
Зубаржука. Если орудовать клише, то к его литературному
творчеству подошли бы консенсусно устоявшиеся «маргинальность»,
«альтернативность», «контркультурность». А также
«экстремальность», «экстремизм», «нонконформизм». На деле все эти клише
очень слабо рулят. Психоделическая проза Зубаржука — крыло
противоположное «наркотическому тоннелю» Баяна Ширянова; крыло,
о существовании которого пока и не подозревают «идущие
местом» пионэры. Впрочем, книгу Зубаржука уже выпустило
издательство «Колонна» — у пионэров есть шанс попытаться продраться
сквозь эту начисто параллельную прозу. Однако, в суд
подавать уже не на кого: бывший со смертью своей накоротке Алекс
недавно покинул данный континуум (знакомые мне сказали, что
утонул в Черном море — неплохой колористический выбор).

Осталась проза. Возможно, что будет издана еще одна книга. Тексты
Зубаржука можно отыскать в интернете. Например, здесь —
www.allexe.ru.

Читая «Очки номер пять» или «Live and let to lie» я вижу
неповторимую в своих деталях и микростратегиях киберпанковскую
русскоязычную прозу. Тексты цепляют сразу (или, предположу случай
поклонников Акунина — сразу отторгаются). Ощущается
принадлежность автора к тому поколению, которое в 90-е слушало
радикальный индастриэл и на исходе десятилетия восприняло как
должное переводы Хантера Томпсона и компании. Моментами что-то в
рассказах может напомнить самую сильную вещь Елизарова —
«Ногти». Местами — очень странные, почти неузнаваемые приемы
Радова. Уж не знаю, мог ли попасть когда-нибудь Зубаржук в
какой-либо ерофеевский сборник молодой прозы. Вместо этого
Алекс, кажется, предпочитал шагать вниз с балкона третьего или
четвертого этажа (больничные улыбающиеся фото — в интернете).
Минуя Басманный суд и иные родильные отделения. К его прозе
вполне применимо зарубежное определение «sleepstream», да
вот беда — у нас оно не прижилось. Его рассказы оценят те,
кто сумел увидеть литературу в книгах Берроуза и Брайона
Гайсина, и для кого «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» — не только
фильм и книга, но и часть персонального экспириенса. У
Зубаржука имеется тот диссоциативно-игровой момент, которым так
пленял благодарных читателей роман «МЛК»
Ануфриева/Пепперштейна. В его рассказах есть и безжалостный cut-up, коим столь
брезгуют рафинированные и надуманные наши «рассказчики
историй», есть и дендритно-ветвящиеся, дремучие, но живописные
предложения. У Зубаржука есть даже дилетантизмы и огрехи, что,
как ни странно, не только не портит атмосферы его прозы, но
и дополняет ее. Получающаяся атмосфера, несмотря на
«киберпанк» и «психоделию», оказывается оригинальной. И это при
всей ее закрытости и склонности к герметичному бытию. Почитайте
рассказ «Ренальдо».

Не берусь делать сравнения, но по значимости явления я бы называл
Зубаржука в одном ряду с Масодовым. Чтобы видеть нечто,
расположенное вдалеке от мутного тотального вектора прокисших
«нацбестселлеров» и криминальных гаррипоттеров.

«— Постойте, это не тот самолет. Я абсолютно уверен, мы
свернули не туда. — Я прекратил истерически растирать запястье и
невозмутимо отстранился от агента, вглядываясь в скопление
воздуха над бетоном. Агент расправил спину и беззвучно
втолкнул меня на трап, отвратительное побочное сооружение
авиационной отрасли, ребристое и покрытое пульсирующей резиной, я
наступал на живое и затаившееся тело глубоководного хищника,
готового броситься и растерзать, с ног, рваные раны, волны
крови, острые клыки впиваются в тазобедренные кости,
развороченное тело падает, скатывается с ребристого чешуйчатого
панциря, затухающее сознание ловит всплески солнца, крик не
проходит сквозь смятую чудовищным ударом грудь и последний, уже
неощущаемый удар в бетон. Я осторожно наступил на основание
его огромной спины, сдерживая панику. Мягкость агента
усугубляла положение, он определенно не осознавал опасности и
спокойно вдавливал каучук, поднимаясь в разверстое бортовое
отверстие...»