Проза

Начало

Весна. Таня ночует у нас несколько дней подряд. Родители уже
воспринимают ее как члена семьи, появление которого освежило
родственные привязанности (я для этого не гожусь с переходного
возраста). Они ее ждут, радуются, когда она остается. И я дома,
а не болтаюсь, черт знает где.

Моральная сторона родителей не смущает: Таню они считают «очень
хорошей девочкой, которая сама знает, что ей делать». Были
вначале небольшие проблемы технического свойства: как подсунуть
нам чистое постельное белье, выходить или не выходить утром к
совместному завтраку, как быть с ключами и так далее; при
этом надо было делать вид, что ничего особенно не происходит.
Но все это легко растворилось в простодушии и
непринужденности Тани. Я уже несколько раз замечал, как Таня обсуждает с
матерью какие-то семейные проблемы - из тех, которые
решаются в тайне от мужчин, потому что «они все равно ничего в этом
не смыслят». Зашел даже разговор о лете: не снять ли нам
всем вместе дачу. Такое аппетитное планирование будущего, от
чего вкуснее живется сейчас.

Квартира наша считается хорошей, во всяком случае, она достаточно
хороша, чтобы стать дополнительными поводом для ненависти со
стороны «темных» и симпатий со стороны «светлых», которым
нравилось у нас бывать, потому что родители умели создать
атмосферу равенства поколений. Обстановка в квартире была из
остатков былой... не сказать, чтобы роскоши, но благополучия. В
частности, в моей комнате стояли огромный диван из комплекта
мягкой мебели, секретер (говорили, вещь старинная и
дорогая, которую, кстати, я потом продал по дешевке) и пара
стульев. Дом Бабаева был богат настоящим, наш – прошлым. Девушке
это могло понравиться.

Отдельная история с диваном.

Когда Таня остается ночевать, а тем более, на несколько дней,
комната за хрустальной дверью из моей превращается в Танину.
Происходит это не только из-за того, что она наполняется ее
вещами. Даже если они брошены, как попало, это смотрится не как
беспорядок, а как оформление Таниным присутствием.

Родители говорят о Тане, с трудом сдерживая умиление, – так удачно
совпало их ожидание с моим выбором. Мать в Тане подкупает ее
простодушная готовность внимать всем ее наставлениям. У отца
своя причина быть довольным: появление в семье такой
хорошенькой женщины влияет на его мужское честолюбие - в данном
случае он рад за сына. На словах, правда, и он, и мать
изображали, что сочувствуют девочке, спутавшейся с «таким
необузданным типом».

- Что она в тебе нашла? – наигранно удивлялись родители.

Сам я себе тогда такого вопроса не задавал: в азарте завоевания человеку

не до самоанализов. Теперь мне, конечно, трудно представить, что
такого могла найти во мне молодая женщина, тем более в
сравнении с «хорошим парнем Лешей»

Если Таня не ночует у нас, в поведении родителей появляется
беспокойство. У меня они ничего не спрашивают, якобы признавая, что
«он уже взрослый и все сможет решить сам». Могут только
между прочим спросить (в основном, мать): «Тани не будет?». Отец
в таких случаях бросает в мою сторону короткий взгляд -
желает понять по мой реакции, почему Тани нет: поссорились мы,
или что-то еще. Про Лешу я им сразу сказал…

- Я спросила, чтобы знать: закрывать дверь на засов или нет.

Засов – это простой металлический прут с крюкообразным концом,
который накидывается на петлю наружной двери. Вряд ли такой спас
бы от нежелательного вторжения, но об этом уже давно никто
не думает. «Закрыть на засов» – обязательный ритуал в семье,
означающий, что «все свои уже дома». (Кстати, я заметил, что
эта процедура улучшала настроение: как будто через дверь,
пока она не закрыта, задували причины его расстройства).

Не ночует Таня в трех случаях: если набегают неотложные дела по дому
(её); если нам обоим кажется, что так нам сегодня удобней;
если приезжает Леша.

Леша живет в Воронеже, учится там на строителя. В Воронеже я пока не
был, но знаю, что есть такой город, с детства по известной
речевке: «Москва – Воронеж, хуй догонишь». По ней же я
представлял себе город, ставший надежным прибежищем разного
неспокойного люда, вынужденного убегать из светлой столицы. В
своем отношении к ним я так до конца не определился: то
чувствую симпатию, то ненависть. И то и другое порождено страхом
перед ними. Если бы я их не боялся, никакой симпатии, конечно
же, не было бы.

То, что Леша выбрал для учебы город с криминальными ассоциациями
(даже в названии: ВОР - онеж), казалось мне логичным: именно в
таком должен ковать свой характер «хороший парень». Из-за
Леши город Воронеж я представлял себе так (в виде фотографии):
все поле занимает Лешино лицо, которое я никогда не видел,
а на заднем плане – обычный городской пейзаж. Леша смотрит в
объектив со сдерживаемой агрессивностью, как будто
собирается вылезти наружу. Спустя лет двадцать я однажды побывал в
Воронеже. Обычный российский город, ни плохой, ни хороший,
даже с какими-то своими достопримечательностями, трогательно
почитаемыми, и совсем не маленький. Но Леша в моем
воображении настолько заполнил собой весь город, что я был уверен: мы
обязательно встретимся. И очень удивился, что этого не
случилось. Хотя, повторяю, прошло много времени, Леша уже давно
мог бы... куда-нибудь укатить, например. Или еще чего похуже.

К первому приезду Леши Таня меня готовила. Она говорила: «Он может
приехать», а я про себя добавлял: «...а может и не приехать»,
понимая, что полагаться на судьбу – для меня унизительно.
Хотелось, чтобы Таня сама приняла решение. Помимо того, что
тогда я не считал бы себя попрошайкой, это в какой-то мере
снимало бы с меня ответственность.

Домой Таня ушла еще до приезда Леши. Отец по этому поводу состроил
многозначительную мину (брови кверху, сжатые губы далеко
вперед): мол, прошляпил, сынок. Мать старалась делать вид, что
ничего не произошло, но получалось это у нее плохо, потому
что она была уверена, что такой вид надо делать.

Я решил: всё, расстаемся. Но мне нужно было, чтобы Таня видела мою
решительность порвать с ней, а она в группе не появлялась.
Получалось, что все происходящее ее не очень волнует. Это
распаляло мою ревность. «Темные» оживились: при мне заводились
разговоры об отсутствующей Тане и намечающейся пьянке с
Лешей. «Светлые» изображали деликатное невмешательство; это
задевало мое самолюбие не меньше жлобской тактики «темных».
Кажется, с Лешей встречались и те и другие. Всеобщий любимчик был
членом нашей группы в большей степени, чем я. Теперь я
вспомнил, что Таня, встречаясь со мной, все обставляла так,
чтобы по возможности об этом никто не знал. Те, о ком я думал,
что утер им нос, оказывается, не подозревали об этом. Ее
осторожность казалась мне унизительной для нас обоих. Огласка
отношений – всегда выбор женщины. Может быть, Таня боялась,
что если наши отношения дойдут до ушей «хорошего парня», он
полезет на меня с кулаками. Я был уверен, что обязательно
проиграю. У каратистов есть такой тест: сошлись два великих
мастера, один из которых переспал с женой другого. Спрашивается:
кто победил? Победил обманутый. Имелось в виду, что
справедливость добавляет сил, чувство вины отнимает.

Я стал не очень искренне подлаживаться к «светлым», пытался развести
их на разговор о Тане. Они отшучивались: понятно, почему
молодая жена забросила учебу. Сам я старался не думать, что
делает муж со своей молодой женой. Еще до приезда Леши я
намеками вызывал Таню на откровенность. Она отделывалась
кокетливой неопределенностью Я не знал, как себя вести: не
настаивать же на гарантиях, если она так и так собирается принимать
его у себя дома. В голову лезли соответствующие картинки:
Таня в моей любимой комбинации подходит к постели... сейчас к
ней потянутся Лешины руки. Успокаивал я себя Таниной фразой:

- Что ты хочешь: он ведь мой муж.

Оказалось, что если это делают с мужем, самолюбие
соперника не так страдает.

Я ревновал к Леше не только Таню, но и ее квартиру. Я приходил туда,
как домушник с напарницей, когда никого не было. А Леша
может ходить по ней в шлепанцах Бабаева, без ограничения
маршрута, своим человеком... светлый паркет под его
босыми ногами... родители покорно сдавшие ему часть своей
территории. Отправляясь в туалет, ему не надо никому говорить
«извиняюсь». В какой-то степени мои страдания компенсировало
то, что в движениях Леши я видел почтение к хозяевам квартиры
– это почтение к старшим и почтение к главенствующим.
Почтение должно было его сковывать, в этом он мне проигрывал.
Потому что априори у меня никогда не было ни к кому почтения.
Его почтение укрепляло его положение в семье, но ослабляло
позиции передо мной. Но так думал я и совсем не обязательно,
чтобы так думала Таня. А даже если она и думала, совсем не
обязательно, что это ее как-то смущало, уменьшало ее любовь к
мужу.

В моих видениях Леша и здесь всех покорял: Бабаева, Танину маму,
даже Гомельского. С этим они должны были встречаться в лифте.
Профессиональным глазом Гомельский должен будет разглядеть в
Леше «хорошего парня» – одного из тех, кому он посвятил свою
жизнь. Это определит его дальнейшее отношение к Тане: из
него уйдет фривольность и вернется попечительская осанка, он
избавится от неловкости при встрече с Бабаевым. Сам Бабаев
будет доволен тем, что «в семье появился мужик» (у Тани еще
младшая сестра - дочка Бабаева). Обращаться к нему «сынок» он
не станет – не позволяет себе сантиментов, но обычная его
угрюмость должна смягчиться желанием сесть за стол, потому что
есть с кем выпить. Мать в это время будет стоять у стола с
улыбкой, выражающей готовность услужить зятю в любой его
прихоти (тем более, что от скромного Леши никаких экзотических
прихотей не ожидается).

Всем хорошо, черт возьми!

Некоторая скупость в проявлении чувств со стороны матери к зятю
объясняется и ее обычной сдержанностью и моим вторжением в жизнь
дочери «Хорошо, что Леша приехал,- наверно думает она. –
Теперь все само наладится». Но, по-моему, в это ей не очень
верилось. Для тещи, озабоченной будущим семьи дочери, она
казалась слишком лояльной ко мне. Наверно, романтические
женщины, живя с такими, как Бабаев, должны вздыхать о своей первой
любви. Насколько мне известно, мать Тани очень любила своего
первого мужа. Кажется, он погиб на фронте, не успев ее
разочаровать. Может быть, в адюльтере дочери она чуть-чуть брала
реванш за свою потерю.

Продолжение следует.