Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Триптих

три рассказа о любви

2. Охота

Начало

Окончание

2.3.

Гадалка оказалась не загадочной пожилой дамой, закутанной в
цветастую шаль и не древней старушкой с орлиным взглядом, а молодой
девушкой в дешевом платье, густо покрытой золотыми
созвездиями веснушек и с застенчивой щербатой улыбкой. Она была почти
что сверстницей нашей героини, и та, по началу решив, что
ошиблась квартирой, извинилась и хотела уйти. Но девушка
обезоруживающе улыбнулась и сказала: Нет, нет, все правильно.
Это вы со мной созванивались. По объявлению. Ну, проходите же.

Она провела нашу героиню в небольшую однокомнатную квартирку,
светлую и почти без мебели. На полу сидел маленький мальчик в
огромной не по росту майке, который, завидев нашу героиню,
показал язык и застрелил ее из воображаемого пистолета. Хозяйка
тут же поспешно отвела гостью на кухню и прикрыла дверь.

– Извините, – сказала она, – совсем от рук отбился. Без мужчины
растет. Выдрать некому. А я до семи на работе. И на няньку денег
нет.

Наша героиня поняла это как намек и потянулась к сумке, но девушка
остановила ее все той же обворожительной улыбкой и сказала:

– После. Хотите чаю? А вообще можно на ты? Так проще и при гадании
помогает. Тебе ведь гадать, да?

– Н-не знаю, – с сомнением ответила наша героиня. Она оглядывала
кухню, но не находила никаких мистических предметов типа
хрустальных шаров или старинных кинжалов. Даже лампа была самая
обычная с пластмассовым абажуром. – Может просто поговорить...
– произнесла она неожиданно.

– Ну, давай поговорим, – ответила девушка и пристально посмотрела на
мочку левого уха героини. – В растерянности ты, – наконец
сказала она, – гриб тебя какой-то гложет, не к добру это.
Ну-ка плюнь-ка сюда, – и она раскрыла перед героиней розовый
кошачий ротик, снабженный быстрым смышленым язычком.

Героиня даже не успела удивиться и быстро плюнула веснушчатой
хозяйке в рот. Гадалка, подержав во рту, проглотила ее слюну и
поморщилась.

– Так и есть, кислая ты – сказала она героини. – Кто-то тебя
сомнением плотским заразил, а ответа не дал. Кто-то сказку тебе
пел, а она ушла от него, как неоплодотворенная невеста, и стала
правдой, как вдовой при живом муже. Только не так-то просто
нынче девушку приговором заразить. Значит наследственность
у тебя такая. Гниешь понемногу. Так бывает, если черт в
пизду поцелует, или если от покойника понесешь. Болезнь эта, как
гриб, где в прошлом году выросло, там и через пятьдесят лет
споры живут. Ничего не говори, – прикрикнула она, когда
увидела, что героиня хочет что-то возразить. – Не пугай воздух.
А то не расскажу. Если права я, то ты от ветра беременеешь
и от соли снова выкидываешь, ну-ка дай-ка, – и гадалка вдруг
ловко схватила левой рукой правую грудь нашей героини и
сжала резко ее. Героиня вскрикнула от неожиданной боли, тут же
сменившейся сладкой истомой, и обмякла. Влажное тепло
заструилось по ее животу.

– Так и есть, – огорченно сказала гадалка, вытирая руку полотенцем,
– плохо твое дело, горьким молоком полна. Понесешь беду, и
съешь ее тем же днем. Хотя кое-что и может тебя спасти.

– Что? – тихо, с придыханием спросила героиня.

– Познай его, отдай ему слабость, возьми его трусость. Может легче
станет, хотя не уверена, – серьезно ответила гадалка.

– Мертвородящие без души живут. Их лечить трудно... Ну, вот и
поговорили. – Она, все так же ласково улыбаясь, протянула героине
полотенце, – С тебя пятьсот рублей, душечка. Чай еще будешь?

2.4.

В тот же день, когда героиня была у гадалки, наш герой внезапно
отставил недопитую бутылку коньяка, сел за письменный стол и
написал следующий рассказ, чья первая «презентация» состоится
вот в этом самом лесу. Вы спросите меня, когда и как он мог
попасть ко мне? Но всему свое время, всему свое время.
Рассказ назывался

«Писатель жил в небольшом районном центре в одном из некрасивых
пятиэтажных домов, похожих на застывшие и сплющенные в брикеты
сгустки пустоты. Он был одинок, но не тяготился этим, так как
люди мало напоминали ему вожделенные чистые листы бумаги,
на которые по ночам он выплескивали дневные страхи. Люди были
исписаны и исчерканы до безобразия. На них почти не
оставалась неиспользованных мест, дарующих волю фантазии. Другими
были облака – их грязь была их же чистотой, так же как
стерильная пустота некрасивых пятиэтажных домов – была их грязью.
Писатель давно жил в грязи, он не был брезглив. Иногда
дневные страхи выгоняли его на улицу и он шел в парк.

В парке можно было прогуливаться, важно выпячивая зоб, в надежде,
что какой-нибудь жалостливый голубь покрошит немножко
хлебушка, или сердобольная утка бросит апельсиновую корку. Но можно
было просто сидеть на скамейке, делая вид, что просто сидишь
на скамейке, и смотреть на порядком замаранных чужими
чернилами людей. Как они прогуливаются мимо, выпячивают зоб.
Иногда писателю казалось, что вот-вот и он сможет разглядеть
неустанную руку, наносящую на эту людскую бумагу все новые и
новые закорючки. Но главный Писатель, вероятно, желал
оставаться в тени. Однажды наш герой задремал на солнышке, что с ним
нередко случалось и раньше, и ему приснилось, что кто-то
вынимает у него из кармана носовой платок. Он проснулся, и
платок был на месте. Тогда он снова уснул, и на сей раз ему
приснилось, что кто-то пытается украсть у него майку, не снимая
рубашки, он опять проснулся и увидел, что рядом с ним на
скамейке сидит хорошенькая женщина в блестящих чулках и
лукавой улыбке. Она явно наблюдала за ним во время сна, и теперь
писатель чувствовал себя неловко, будто проглотил насекомое.
Он поспешил раскланяться с незнакомкой и поспешил искать
спасения в своем некрасивом жилище. Писатель был не брезглив,
но сторонился женщин в блестящих чулках. Он видел в сияние их
задних конечностей что-то хищное.

На следующий день он опять пришел в парк, и прямиком направился к
своей скамейке. Женщина уже ждала его. Она сказала, что ее
зовут Алла. Что она давно заметила его и хочет с ним
познакомиться. Когда он спит, он передвигает ногами во сне, как
собака. Это признак хорошей породы, сказала она и лукаво
улыбнулась. Она согласна отдаться ему, но только днем, потому что
ночью ее тело принадлежит только ей. Писатель не ожидал такого
напора и, сославшись на головную боль, опять бежал от
таинственной Аллы.

Он решил, что больше не пойдет в парк, по крайней мере, в этом
месяце. Но в парк он пошел уже на следующий день и был очень
огорчен, не найдя там своей новой знакомой. Он сел на скамейку с
твердым намерением не уходить никуда, пока не дождется
Аллы, намерением, столь же мало объяснимым, как и вчерашний
страх перед ней. Но скоро он уснул, и ему снилось, что у него
две женские груди и кто-то хочет выдоить его левую, не
притронувшись к правой. Когда он проснулся, солнце уже съело листву
на ветках и прожгло в небе дыру, а рядом с ним на скамейке
сидела Алла.

– У тебя еще час времени, – лукаво улыбаясь, сказала она, – успеешь?

Писатель посмотрел на ее сияющие, сильные, как у тигрицы, ноги и, не
слова не говоря, повел домой. Она вернула ему чувство
времени, искупала в своем поту, накормила грудью и ушла, как
обещала, с наступлением сумерек.

С тех пор они каждое утро встречались в парке, и весь день проводили
вместе. Его друг был похож на молоденькую школьницу,
застигнутую неожиданной бурей чувств, а ее подруга на усатого
опытного кавалериста. У нее была такая же лукавая улыбка, как и
у ее хозяйки. Постепенно перестав писать, Писатель избавился
от дневных страхов, но в награду получил новые ночные
страхи, которые набрасывались на него в темноте и терзали
незаслуженным, как ему казалось, одиночеством, горьким, как сухой
чай, если курить его в самокрутке. Алла по-прежнему
отказывалась пускать его ночью в свой лукавый парк, и в сумерках,
незаметно ускользала, подобно последнему солнечному лучу,
оставляя лишь легкий запах пота на смятых простынях.

Через год Писатель сделал ей предложение. Она, смеясь, отказалась.
Прошел еще один год, и он был опять со смехом отвергнут.
Ночные кошмары становились все более невыносимыми, и он отучил
себя спать, опасаясь во сне проглотить свое имя и оглохнуть.
Его дни проходили в капкане сияющих ног ненасытной Аллы, а
ночью он, обернувшись в еще хранящие ее аромат простыни, пил
кофе на кухне, с ужасом уставившись на дверь, всегда
приоткрытую, как верхняя губа дебила. И вдруг он стал замечать, что
с годами становиться все прозрачнее и прозрачнее. Он весил
все меньше, теряя облик, и рядом с ним все ярче и
победоноснее сияли икры и бедра его любимой. Он исчезал.

Не на шутку перепугавшись, писатель решил скрыть этот странный недуг
от Аллы и обратился за помощью к своему ремеслу. Много лет
назад, познакомившись со своею подругой, он так и не
закончил рассказ об одном знахаре, равно умевшем латать тонкой
нитью паутину и сигаретный дым и лечившем людей, заштопывая их
сны. Он решил отправиться в путь по своей повести и спросить
совета у мудрого старца. Лишь об одном он позабыл, что время
на бумаге течет, как и в зеркале, задом наперед, и
умудренный летами знахарь теперь чуть ли не моложе его самого. Но,
однако, он сумел разыскать его на пыльных страницах
недописанного рассказа, заброшенного на антресоли, и знахарь достал
маленькие вязальные спицы и попросил писателя в виде
одолжения снова уснуть, дабы он мог привести в порядок рваные
путаные петельки его сновидений, без чьей защиты и тепла
человеческие души часто простужаются и хворают. Подобную простуду он
и предположил у Писателя. Но едва, уснув, писатель начал
вертеться и стонать, знахарь покачал головой и включил свет.

– Поднимайся, – крикнул он писателю, – случилось горе. От тебя ушла твоя тень!

– Как ушла? – удивился писатель, – он огляделся и действительно
увидел, что тень кровати на стене пуста, и, сев на стул, он не
смог удлинить тень стула. Мир отвергал его.

– Но где же мне найти ее? – спросил писатель у знахаря, ибо понимал,
что без тени жить не только неприлично, но и опасно. Как
сны хранят душу от спесивых ветров, так тень, обволакивая,
сохраняет тело от распада. – Может быть можно вырастить новую?

– Тебе поздно ее искать и не к чему растить, ибо, отделившись, тень
сама нашла тебя. Вот уже, как три года ты потихоньку
утекаешь в раковину между ее сияющих ног.

– Что же мне делать? Неужели мне суждено раствориться в собственной
тени? – ужаснулся писатель.

– Есть только один выход, – отвечал юный знахарь, – тень можно
вернуть себе лишь ночью, когда по божественному закону любая
тварь знает свое место. Замани и хитростью удержи ее у себя до
наступления темноты, и тогда ты с легкостью справишься с ее
лукавством.

Писатель проснулся, как будто вывернутый наизнанку, и решил начать
действовать немедля. Он переставил все часы в доме на шесть
делений назад и закупил в магазине фотообои с видом
солнечных, залитых зеленью полей. Это фотообои он закрепил за окнами,
так что с кровати взору теперь целый день представлялось
вечно голубое небо без тени смути. Он заварил морковный чай и
стал ждать.

Вскоре как всегда на гребне веселого дверного звонка в квартиру его
ворвалась Алла. Писатель невольно залюбовался ее налитым
свежестью золотистым телом. Ее крепкими, как у первокурсницы
грудями, в которых кипело и убегало пурпурное молоко. Ее
ослепительными ногами юной хищницы. Ему показалось, что за время
их знакомства Алла помолодела и расцвела. Тени явно шел на
пользу секс с ее хозяином. Они целый день любили друг друга,
прерываясь лишь для того чтобы справить нужду и поесть, и по
подсчетам писателя уже давно наступил вечер, а Алла и не
думала уходить Временами беспечно поглядывая на глянцевое
безоблачное небо в окне, она пила морковный чай с тминным
печенье, закусывая их писателем.

И только когда писатель, порешив что, прошло достаточно времени,
подошел к окну и одним движением содрал обои, так что тьма
волнами стала затоплять комнату, Алла вдруг загрустила и на
золотистой яблочной щеке, как из надреза, выступил соленый сок.

– Зачем ты обманул меня? – тихо сказала Алла, – каюсь, когда я
долгие годы пыталась разыскать тебя по всему миру, я желала этого
мига больше всего на свете. Но поверь, когда я
познакомилась с тобой, мне стало вдруг все равно, лежит ли моя тень у
меня в ногах или между ног. Второе даже приятнее, гораздо
приятнее.

– Я ничего не понимаю, – сказал писатель, – ты, что не собираешься
возвращаться на место?

– Ты действительно не понимаешь, – печально ответила Алла, – это ты
сам уже давно возвращаешься ко мне. Ты стал совсем
прозрачным, разве я не вижу, как ты исхудал. Просто тени, вероятно,
не могут надолго претворяться мужчинами. Поэтому то я и не
хотела оставаться у тебя на ночь, я боялась, что, повинуясь
лунным чарам, ты вновь станешь просто тенью, и мне трудно
будет любить тебя по-прежнему, я хотела продлить нашу запретную
любовь, понимаешь?

– Я ничего не понимаю, – механически ответил писатель и
почувствовал, как становиться все более невесомым. Пол уходил у него
из-под ног, и писателю казалось, что он все больше состоит из
пыли чужих следов, чем из плоти и крови.

– Не-е-ет! Только не это! – услышал он гранью меркнущего рассудка
вопль знахаря с антресолей, где тот пробивался сквозь толстую
кипу страниц, – она обманывает тебя, не верь ей. Господи,
кто же теперь допишет мой рассказ?! – и в следующую секунду
писатель, падая, проглотил свой язык и оглох, по-видимому,
навсегда».

Дописав этот рассказ, наш герой почему-то осмотрелся по сторонам,
вышел на цыпочках в коридор, постоял перед дверью в
родительскую спальню, откуда раздавался музыкальный храп его матери и
щенячье повизгивание отца, и вернулся в свою комнату. Выпил
остатки коньяка, делая глубокие обжигающие глотки, и
зачем-то положил, ни разу не перечитав и не поправив,
свеженапечатанную рукопись в конверт. Охота пылала в нем воспаленным
огнем, требовала от него жертв, и на следующий день он
пожертвовал свой рассказ нашей героине, тайком подсунув конверт под
дверь. И наша героиня, получив рассказ и не прочитав его,
вдруг инстинктивно поняла, что у мертвородящих нет душ, и что
охота не прощает предательства и трусости. Она уже почуяла
запах крови. Ее составы с грохотом и лязгом, уже несутся,
раскачиваясь, по объезженной колее, чьи рельсы исчезают в дымке,
тончая и сплетаясь с высоковольтными проводами. Она
плотоядно свистит и грозится раздавить и стереть в пыль маленьких
человечков, попавшихся ей под колеса.

– Ну и пусть, – сказала себе героиня, – ну и пусть.

2.5.

Кстати, как ни странно она сохранила вышеприведенный рассказ, и он
многие годы провалялся в одном из ящичков ее памяти. По
просьбе моего друга, столь заинтересовавшегося этой историей, она
любезно отдала его, добавив, что рукописям полезно, когда
их читают, и что иначе они увядают и порой даже могут
превратиться в сухих насекомых. Когда мой приятель читал рассказ,
тот уже с трудом шевелил лапками и, едва с него была снята
копия, рассыпался шелестящей трухой. Но речь не о том. Просто
я объясняю вам, как и почему он попал ко мне, а через меня к
вам, дабы вы лучше ознакомились с таким феноменом конца
двадцатого века как охота, а уж она, поверьте мне, могла
принимать самые удивительные формы.

2.6.

Но я опять отвлекся. Следующая после получения письма ночь была
одной из самых важных в жизни нашей Героини. По судьбоносности
она могла сравниться лишь с тем днем, когда Тамара появилась
в ее жизни, ибо в эту ночь Тамара впервые сама заговорила с
ней и подробно объяснила, как поступить. Ее хозяйка, так и
не сумевшая оправиться от посещения гадалки, словно во сне,
безмолвно внимала указаниям своей маленькой советчицы. Первым
делом Тамара рассказала героине, где ее отец прячет свой
пистолет. Наша героиня знала, что он купил его после одного
страшного случая. Это было еще в Москве, отец преподавал тогда
в институте и шел вместе с одной своей студенткой,
прогуливаясь по вечерним улицам. Почти все студентки были влюблены в
ее отца, и наша героиня, с детства искренне уверенная, что
ее отец самый лучший мужчина на свете, принимала это, как
должное. И она не понимала мать, когда та с опухшими от слез
глазами, неверно переступая на своих красивых прямых ногах,
начинала шепотом кричать на него и заламывать в истерике
руки. Ведь нельзя же быть такой эгоисткой, да к тому же очень
глупой эгоисткой, если уж имеешь при себе самого лучшего на
свете охотника, будь благодарна, дура, своему счастью, и не
сетуй, что порой и он становиться объектом чьей-то чужой
охоты, а гордись, что каждый раз, в конце концов, он вновь
возвращается к тебе.

Ее отец и сам придерживался похожего мнения, потому что время от
времени позволял себе поощрять наиболее длинноногих и
пышногрудых представительниц влюбленных студенток и прогуливался с
ними по вечерним улицам или ходил в кино, или ел мороженное,
так, по крайней мере, представлялся досуг влюбленных
маленькой героине. Она восхищалась своим отцом и ни чуточки не
боялась его потерять. Даже если ему однажды наскучит эта
прямоногая истеричная особа, уж ее-то героиню он ни за что в жизни
не бросит. Никто никогда не будет его любить так, как это
делает она.

Но в тот вечер эта житейская идиллия была безжалостно разрушена.
Отца и студентку остановили на Котельнической набережной пятеро
парней. Сначала отец решил, что это простые хулиганы,
подстерегающие запоздалых прохожих в надежде на легкую поживу, но
оказалось, что дело обстоит значительно хуже. Один из
парней был бывшим любовником длинноногой и пышногрудой студентки,
ушедший на два года в армию и, узнавший лишь по возвращению
о ее многочисленных изменах. Увы, отцу нашей героини
пришлось отдуваться за очень многих беспечных любителей длинных
ног и пышной груди. А надо сказать, что предметы эти в то
время ценились почти что не меньше, чем деньги, которые, правда,
всегда и при любых обстоятельствах знали себе цену, за что
их и любили чуть больше. Молодой и пьяный рогоносец решил
возместить все нанесенные ему за годы вынужденного воздержания
обиды тут же на холодной скамейке с облупившейся от
старости краской. Отца нашей героини, пытавшегося воспрепятствовать
такому бесчинству, под вопли и плачь неверной студентки,
избили до полусмерти и оставили лежать на земле, где и нашел
его утром дворник, незамедлительно вызвавший скорую помощь.
Отца быстро выходили в больнице, но, выйдя, он наотрез
отказался давать показания против тех пятерых парней. Боится,
решили в милиции, и плохо же они знали отца нашей героини. Ни на
минуту не забывая о нанесенном ему оскорблении, он через
одного знакомого, служившего в МВД, купил пистолет. Но надо
заметить, что ни один из тех пяти парней, погибших один за
другим в последующие три месяца при самых странных
обстоятельствах, не был застрелен из этого оружия. Последний из них –
тот самый неудачливый любовник, сгорел в своей квартире,
вероятно, заснув с зажженной сигаретой. Он был пьян. Он был
известен милиции, как хулиган и фарцовщик. Следствие быстро
прикрыли за отсутствием состава преступления. Никто так и не
узнал, были ли эти смерти лишь чередою страшных совпадений и тем
самым делом рук некого неземного правосудия или чем-то
иным. А в семье героини эта тема с самого начала пополнила
длинный список запретных тем, о которых говорить не принято.

В первый и последний раз героиня видела этот пистолет пять лет
назад, когда, встав ночью в туалет, случайно забрела на кухню.
Там при свете тусклой настольной лампы сидел ее отец и
тщательно чистил и смазывал холодно поблескивающие детали и трубки.

– Иди спать, – сказал он ей тогда, – нечего шляться по ночам. Бери с
собой, в конце концов, горшок.

2.7.

На следующую ночь Тамара еще раз подробно проинструктировала нашу
героиню, что ей следует делать. Сама героиня, не спавшая уже
третью ночь и не ощущавшая ни капли усталости, медленно по
губам читала ее тягучие, как кисель, мысли.

На утро, прейдя на работу, она поднялась по кособокой лестнице на
следующий этаж, где находилась редакция газеты, в которой все
еще работал наш герой, и где ей самой не так давно
приходилось проходить практику, остановилась на площадке и стала
ждать.

Через какие-нибудь полчаса наш герой нетвердым шагом отвергнутого
любовника, или просто пошатываясь с тяжелого похмелья, вышел
на лестницу и уже хотел было, как всегда, криво улыбаясь,
проскользнуть мимо нашей героини, сделав вид, что не узнает ее,
когда она, нацелив на него, как надувную двустволку, свою
большую московскую грудь, приперла его к грязно-зеленой
стене, покрытой созвездьями раздавленных сигарет.

– Мне кажется, нам пора поговорить. – Тихо, но твердо сказала она.

– О чем? – Так же тихо спросил он.

– Нашей истории не хватает счастливой развязки.

– Не понимаю, о какой истории ты говоришь.

– Я говорю о том, чего мы оба хотели и, если я не ошибаюсь, – и она
быстро провела рукой по его ширинке, – о, а я совсем не
ошибаюсь, хотим.

– Как ты себе это представляешь, – хриплым шепотом прохрипел он,
пытаясь высвободиться из ее крепкого жаркого плена.

– Все могло бы кончиться к нашему обоюдному удовольствию. – Сказала
героиня, – а уж как и где... предоставь мне позаботиться об
этом. У меня есть прекрасная и очень, очень возбуждающая
идея. – И, погладив последний раз твердый джинсовый бугорок,
она, резко оттолкнув героя, побежала вниз по лестнице. – Я
пришлю тебе сообщение или позвоню, крикнула она уже на бегу, –
поверь, это будет потрясающе, очень романтично, – и уже
совсем издалека, – тебе понравиться!

А герой остался стоять на лестнице с бешено бьющимся сердцем и
чудовищной эрекцией, разрывающей его штаны.

– Она прочла рассказ, и он ей понравился, – этот ответ родился у
него, к сожалению, не в голове. И он был просто-напросто
неверным.

2.8.

Итак, друзья мои (это ведь ничего, что я позволяю себе называть вас
моими друзьями?), мы приближаемся к кульминации нашего
рассказа. Если уж воспользоваться в кои веки охотничьим языком,
можно было бы сказать, что до сих пор у нас шел гон, кажется,
так это называлось, а теперь начинается самая, что ни на
есть травля, или как там ее... но суть не в том. Главное, что
дорога наша повернула два раза влево и, пройдя мимо самой
большой в лесу сосны, видите, вон там слева, мы знали, что до
дому осталось всего ничего, и, представьте себе, мой друг
таки успел уложиться в этот последний наиболее утоптанный и
знакомый участок дороги, так что и я поспешу.

Героиня не обманула нашего героя. Он и впрямь в тот же вечер получил
послание. Оно было завернуто в копию его родной газеты
двадцатилетней давности. Этот был первая титульная страница, и
на ней в подтеках, оставленных допотопным ксероксом их
издательства, а может появившихся на странице и много раньше,
красовался жирный некролог бывшему главному редактору
«преждевременно ушедшему от нас, скоропостижно скончавшемуся от
инфаркта миокарда» и т.д. Само же послание состояло из аккуратно
сложенных девичьих трусиков, купленных нашей героине ее
отцом, во время его командировке в Италию, чего наш герой,
конечно, знать не мог. Поверх бежевых трусиков красным фломастером
было написано:

Приходи завтра без пяти двенадцать к кабинету вашего
шеф-редактора. Угадай, какую часть туалета ты не найдешь на мне?

Наш герой быстро спрятал маленький сверток в портфель и до конца
рабочего дня не смог написать ни строчки. Увы, добавлю я,
иногда наша фантазия шутит с нами злые шутки. Это был четверг.
Это важно знать, поскольку следующий день был пятница. В
субботу в редакции никто не работал. Это был выходной день. Как
ни странно, людям в конце двадцатого века приходилось
работать пять дней, чтобы потом два дня отдыхать. Согласитесь, что
наоборот гораздо удобнее.

Всю ночь наш герой не мог уснуть, не спала и героиня. Их часы
одинаково безразлично отсчитывали время их жизни. И оно бежало, в
отличие от своего отражения на бумаге, всегда вперед. Оно
превратилось в азартную сводницу, и молекулы вокруг них уже
устремились, подчиняясь некой потусторонней силе притяжения,
навстречу друг другу.

На следующий день наш герой, как сомнамбула, шатался по работе, но
поскольку его уже давно считали запойным, это никого не
удивило. Весь день он боялся столкнуться с нашей героиней на
одной из сгорбленных лестниц, но этого не произошло, словно она,
уловив его страх, так же избегала встречи.

Время казалось, остановилось, готовясь к нелегкому прыжку, и наш
герой бесцельно бродил по редакции, высматривая между делом
укрытие, где он мог бы переждать ежевечерний обход издательской
охраны, всю ночь дежурившей внизу в вестибюле.
Издательство, включавшее и редакцию, где работал наш герой, числилось
как ни как творцом дум, а творцов, как и всякое идеологическое
построение, принято было в те годы охранять. Возможно, не в
последнюю очередь от их собственных творений.

В конце концов укрытием для нашего героя стал пустой канцелярский
шкаф, чью дверцу можно было совсем закрыть изнутри и даже
запереть. Оно показалось ему надежным, и полностью оправдало
доверие. При обходе его не заметили и оставили одного
сотрясаться от страха и похоти в пыльных редакционных комнатах.
Комнаты тоже полагалось запирать, но поскольку на большинстве
дверей замки годами были сломаны, издательское начальство
смотрело на это сквозь пальцы.

Ровно без пяти двенадцать в конец измученный ожиданием, протекавшим
под унылый аккомпанемент шорохов по углам и в голове, наш
герой стоял перед дверью в кабинет шеф-редактора. И ровно
полночь дверь медленно отворилась, и наш герой шагнул внутрь. На
картине, представшей его пораженному взору, я остановлюсь
подробнее.

Весь кабинет был залит лунным светом, пропитавшим до прозрачности
белые занавески на окнах, и превращавших предметы в трехмерные
подорбия их теней. Посреди массивного шеф-редакторского
стола стояло огромное блюдо с яблоками, напоминавшими в этом
свете гору черепов с картины художника Васнецова. Рядом с
блюдом хрустально посверкивал и астрально парил над столом штоф
водки в ослепительно вымытом редакторском графине. Но то,
что возлегало на столе за этими яствами, было доступно сердцу,
но не разуму, взору, но не желудку.

Ее груди казались еще больше в лживом свете луны, они и сами были
похожи на гладкие сочные луны с кого-то божественного
небосвода. Ее сосцы были подобны гигантским спичечным головкам, да
что там головки, бенгальским огням, фейерверкам и салютам дня
Победы, готовым каждую секунду вспыхнуть, взорваться,
заливая весь мир теплом и желанием. Ее чуть-чуть полноватое тело
оделось, казалось, в серебряную кольчугу, пупок разлился
маленьким мертвым морем, а между сдвинутых ног маячил подобно
далекому миражу рыжий пушистый веер. И тогда, не давая ему
опомниться, она дополнила картину последней ошеломляющей
деталью. Она раздвинула ноги.

Как в самый первый раз неловко, сопя, он стал срывать с себя одежду,
понемногу приближаясь к накрытому столу, сулившему ему
пиршество, равных которому нет. Так ему показалось в первые
минуты, но вскоре он понял, что это не больше и не меньше, не
лучше и не хуже, а просто так же, как и всегда. Эйфория
прошла, и он с неудовольствием заметил, что героиня совсем не
умеет сексуально кричать. Она как-то странно натужно пыхтела,
словно совершая тяжелую, но жизненно важную работу. Так сопит
охотница у костра, руками в спешке разделывая тушу только
что забитого ею оленя. Но зато она часто и бурно кончала. И
это возбуждало его.

Они любили друг друга, и пили водку, и он, уже пьяный и пресыщенный,
но движимый каким-то почти олимпийским азартом, вновь и
вновь входил в нее, кончая уже не семенем, а потом. Они не
заметили, как лунный свет сменился ненадолго темнотой и вновь
вернулся серым и бедным рассветом. Героиня бросила взгляд на
часы, висевшие над столом, и увидела, что уже девять утра. Но
в здании издательства по-прежнему царила тишина. Нигде не
хлопали двери, не звонили телефоны и не скрипели старомодные
ксероксы. Была, как я уже говорил суббота, и в это утро люди
готовились отдохнуть изо всех сил, кто во что горазд. Все
было так, как ей и предсказала Тамара, которой героиня
благосклонно разрешила, тихо мастурбируя, смотреть на них из
матерчатой сумки, оставленной на подоконнике.

Тогда героиня встала на колени и знаком показала, чтобы герой
приблизил к ее лицу свои чресла. И она начала заглатывать нашего
героя и снова выплевывать его, заглатывать и снова извергать,
пока он сам с криком не изверг ей на язык крошечную мутную
каплю. И героиня, зажмурившись, проглотила ее.

– Ну что ж, довольно, – сказала она, начиная одеваться.

– Это было очень хорошо, – сказал наш герой.

– Я знаю, – сказала она.

– Но объясни мне, я не понимаю, что это значит... это что попытка
«экранизации» той истории?.. я польщен, но все-таки,
объясни... дикость какая-то... ты что была только что Алёной?

– Нет, я – это я, а ты – это, увы, всего лишь ты, мы только
повторяем чьи-то недоигранные роли. Мы не более свободны, чем были
свободны они, исполняя их здесь первый раз. Понимаешь? –
сказала она, точно повторяя слова Тамары.

– Нет, не понимаю, – капризно ответил герой, – при чем тут эта Алёна?

– С нее все началось...

– И что?

– И ей же все закончится. Тогда она наконец оставит меня в покое, и
путь в мои сны ей будет заказан. – сказала героиня и,
подойдя к своей сумке, лежащей на стуле, достала заранее
припрятанный там пистолет. Она сняла его с предохранителя (чему ее в
одну из предыдущих ночей научила Тамара) и, быстро, не
целясь, первым же выстрелом снесла нашему герою пол лица.

Как ей и говорила Тамара, скоро за дверью послышались тяжелые шаги
охранника. Героиня позволила ему зайти в комнату, повернуться
к ней лицом и проделала черную почти незаметную на темной
форме дырку в его груди. Он упал, захлебнувшись стоном, и
было слышно, как из пробитого легкого выходит воздух.

Потом, четко повинуясь инструкциям Тамары, она осторожно открыла
окно и вышла на строительные леса, покрывавшие всю заднею стену
издательства шаткой на вид паутиной. Но леса выдержали и
ее, и двух преследователей, успевших вылезти из окна и
гремевших коваными ботинками где-то позади. Но и об этом ее
предупредила Тамара. Было почти пол десятого, и все шло по плану.
Выбежав во внутренний двор, героиня устремилась в сторону
каменной стены, мимо которой шла узкая утопавшая в грязи
тропинка, ведущая в соседний двор. Там, как и было предсказано, на
асфальтном островке ютились небольшая песочница и карусель.
В песочнице маленькая девочка лет шести, прижав к груди
пластмассовое ведерко, испуганно смотрела на нашу героиню,
подобно сказочной бабе Яге выпрыгнувшей из-за угла.
Преследователи поотстали и громко матерились где-то неподалеку, и наша
героиня, стараясь улыбаться, как можно естественнее, подошла
к песочнице и села на корточки.

– Принцесса, – сказал она девочке, – хочешь, мы сыграем в одну игру?

2.9. P.S.

Да вы правы, мой друг услышал эту историю от самой героини,
поведавшей ему, какие странные, неповторимые формы могла принимать
охота в дни ее молодости, но пожелавшей остаться анонимный,
ну что ж для равноправия пришлось лишить имени и несчастного
героя. Героиня была к тому времени давно уже не девушка, она
достигла вполне преклонных лет, и, умирая, шепнула моему
другу, своему правнуку:

– Если я и жалею, то лишь о том, что Он снова отобрал у меня Тамару.
Она была верной подругой и она, – и тут прабабка лукаво
хихикнула, – спасла мне жизнь в логове людоеда.

Ну, вот мы и дошли. Я до дома, а вы уж куда шли. И если эта история
показалась вам слишком долгой или без нужды затянутой, то
значит, вы просто лентяи и вам впору стыдиться, потому что
даже в своем возрасте я именно столько и ни минутой меньше
отвожу времени на пешие прогулки.

Но речь не о том.