Искусство

Памяти Б.У. Кашкина.

Александр Шабуров отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

Кто был твоим учителем в искусстве?

Ничему насильно научить нельзя, можно только научиться. Художник
– носитель некого набора качеств, которые можно лишь перенять
от живого этих качество носителя.

Главным моим учителем был... (задумался) даже
не художник, не знаю, как его обозначить... художник слова и много
чего ещё Б.У. Кашкин. Настоящее имя – Малахин Евгений Михайлович.
После того, как мама по совету завуча отвезла меня провериться
в психбольницу, я обиделся на весь мир, оторвался от семьи и нуждался
в её замене. А потому прибивался к компаниям более старших людей,
которые собирались тогда на каждой кухне. В подвале у Б. У. Кашкина
я просидел все годы моей работы в судмедэкспертизе.

Познакомились мы так. Году в 1980-м я приехал поступать в художественное
училище и увидел на улице непритязательного, прямо скажем, старика
в потертых брюках и с огромной бородищей. Который садился в автобус
в компании розовощекой девицы – намного его моложе!.. Меня так
заинтриговал этакий успех у девиц, что я решил обязательно при
случае познакомиться с ним, дабы перенять необходимые для этого
качества. И когда через пару лет мои друзья Павловы упомянули
о своём очередном экстравагантном знакомом, я сразу смекнул, что
речь идёт именно о Б. У. Кашкине, и уговорил их тут же к нему
поехать.

Б. У. Кашкин проводил все время в подвале, и выплескивал накопленную
энергию на любого пришедшего. Стоило в компании сделать паузу
в разговоре, и он принимался без умолку болтать, заполняя собой
всё. В те времена Кашкин подвизался в роли поэта и каждую неделю
выпускал в придуманном им издательстве «Кашкинская книга» сборники
коротких стишков. «Слова Кашкина», «Притчи Кашкина», «Система
обучения Кашкина» и т. п. До этого он был фотографом, снимал голышом
знакомых женского пола, потом варил фотопленку, а ещё раньше выстругивал
полуабстрактные иконы. Для чего у него было заготовлена гора кухонных
досок.

С той поры, когда он фотографировал, сохранился такой анекдот.
Привел Кашкин в подвал бесстыжую парочку, дабы снимать с их участием
запретные тогда акты и ню. И они так увлеклись своим делом, что
сразу про фотографа забыли. Потом натурщица заметила Кашкина краем
глаза и говорит своему партнёру: «Ну ты не части, не части, человек-то
работает!»

Ну так вот. В самом центре Свердловска у Кашкина был крохотный
подвал, куда ежечасно стекалось полгорода. Все, кому было нечего
делать и не с кем потрепаться. В какой-то момент Б. У. Кашкину
надоело, что они сидят без дела, и он стал давать всем разделочные
досочки разрисовывать. Рисовать картинки к его стихам. «Я с животными
дружу, // Грушу отдаю ежу, // Добрый ёжик, сев на кочку, // Всем
отрежет по кусочку...». Или : «Коза объелась гороха, // Бока раздулись,
ей плохо, // Слезами наполнились очи, // Мне жаль бедолагу очень».
Принципиально разумного-доброго-вечного содержания в самой удобоваримой
форме.

Весь мой декларативный популизм – от Б. У. Кашкина. Написав когда-то
книжку «Радости обычных людей», я дал почитать его Люде Бредихиной,
жене художника Кулика. Она говорит: «Ну, надо же, какая занимательная
категория – обычные люди...» Недавно я перечитывал свою старинную
биографию Б. У. Кашкина и обнаружил, откуда она взялась. Оказывается,
для этого текста я вытащил цитатку из «Что такое искусство» Л.
Толстого: «Художник будущего будет жить жизнью обычных людей,
среди них творить и распространять свои творения. Художник будущего
будет понимать, что сочинить сказочку, которая воодушевит, песенку,
которая тронет, значительно важней, чем сочинять эпопеи и симфонии…»
(цитирую по памяти, если надо, потом тебе перешлю цитатку). Это,
собственно, рецепт, который мы с Мизиным сейчас реализуем.

Тут надо сказать, что первоначально у Б. У. Кашкина был более
эпатажный псевдоним – К. А. Кашкин. Подобрел он и поменял его
примерно в то же время, когда рассорился с кузнецом Лысяковым.
Они не сошлись на том, что же такое искусство. Тогда появились
первые кооперативы, и кузнечное производство Лысякова процветало.
Вот он и декларировал, что искусство – это то, что приносит доход
или, хотя бы, самоокупается. Или хотя бы то, что крепко сделано
и можно потрогать руками. А Б. У. Кашкин парировал: самое важное
не это, а то, что захватывает, вызывает реакцию, пузырики в голове.
Искусство Кашкина – в первую очередь не материальное произведение,
но акт коммуникации, безвозмездное обновление восприятия мира
в голове конкретного индивида. Вскоре это нашло зримое воплощение.
Досочек, которые разрисовывали его многочисленные анонимные друзья
(анонимные, потому что все они подписывались какими-то придурочными
псевдонимами) скопилось много, и их стали раздаривать.

Было это так. Каждое воскресенье мы большой компанией шли в сквер
к ЦУМу и устраивали там представления: Б. У. Кашкин соорудил передвижной
шатер для вывешивания досочек, стал на свои стишки придумывать
песни и хороводы... Дарились досочки так. Например, заканчивался
хоровод: «Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки…»,
и Кашкин спрашивал: «Крокодилы есть?» И тот, кто откликался, чувствуя
себя таким же лишенным ласки, кричал: «Я – крокодильчик!», и получал
в дар досочку с означенным сюжетом.

На майке Б. У. Кашкина было написано «I am the great Russian poet».
Когда прохожие спрашивали, почему это написано по-английски, Кашкин
отвечал: «Иначе не поймут!»

И что ты все эти годы делал?

Сначала я был безмолвным внимателем. Сидел сбоку, учился уму-разуму,
ну и помогал, чем мог. Когда начались рок-фестивали, мой дружок
Коля Краснов захотел привезти из Тюмени рок-группы «Гражданская
оборона» и «Инструкция по выживанию», которые собирали стадион.
В обмен ему нужно было послать кого-то в Тюмень. Тогда там проходил
фестиваль «альтернативной и лево-радикальной музыки», и он предложил
поехать нам. И мы поехали.

Это была чудовищная авантюра, потому что до сего раза мы ни на
каких мероприятиях не выступали. Нам нужно было как-то компенсировать
полное неумение играть на музыкальных инструментах, а так как
в компании бородатого старика мы выглядели, мягко говоря, необычно
(усмехается), то к нам тут же прибились музыканты
из других групп, выступавших на фестивале. И понеслось!. Нас стали
звать на все фестивали, какие тогда существовали. Поэтические,
уличных театров, рок-музыки и «молодежного искусства». За два
года мы объездили все более-менее крупные города по ту сторону
уральских гор. Причем, выступали мы не на сцене, а в фойе – практически
беспрерывно, параллельно основной программе. Все свободные музыканты
приходили к нам. Б. У. Кашкин придумывал новые формы – «универсальные»
стихи, выслушав первый куплет которых любой легко мог включиться
в импровизацию. Изобрел для каждого примитивные инструменты, стучалки,
свистелки, перкуссии из канализационных труб... На мне были все
организационные хлопоты. В каждую поездку надо было завербовать
хотя бы одного-двух заводных музыкантов из Свердловска, Перми,
Тюмени или Челябинска. Кто бы мог увлечь и организовать всю собиравшуюся
вокруг нас тусовку без слуха и голоса. Если таковых не оказывалось,
мне приходилось самому садиться за большой барабан и лупить по
нему огромной палкой! Чтобы многочисленные подпевалы хотя бы в
одном ритме голосили!.. Кто только у нас в ансамбле не подыгрывал,
все тогдашние знаменитости – Янка Дягилева, Роман Неумоев, Артурка
Струков, Егор Летов, саксофонист Чекасин, «Апрельский марш», теперешние
«Смысловые галлюцинации» и др.

Кроме того я сделался биографом Б. У. Кашкина. Писал про него
и про наш ансамбль в разные газеты. Одно время у нас со свердловским
же журналистом Славой Курицыным было даже негласное соревнование:
кто больше упомянет Б. У. Кашкина в неподходящих для того публикациях.
Тут дело такое: неописанная реальность хаотична и многообразна.
Каждый человек – напластования множества забытых, непроявленных
или нереализованных идей. А ты делаешь все это воспринимаемым,
выбираешь из миллиона признаков от силы пять. И в какой-то момент
я заметил, что и Б. У. Кашкин стал в интервью пересказывать мои
удобочитаемые анекдоты о нем. И даже биография Б, У. Кашкина на
«Топосе» – это сокращенный вариант моего опуса с сайта gif.ru.

Чем все это закончилось?

Рок-фестивали проводились тогда каждые выходные в разных концах
Союза – вплоть до «отпуска цен» в 1991 году, когда авиабилеты
упорхнули на недосягаемую высоту, и организаторы стали не в состоянии
оплачивать участникам авиабилеты (а мы человек по пятнадцать разъезжали).
Эта сфера тут же профессионализировалась, и на рок-фестивалях
стали выступать только те команды, кто мог собрать Дворец спорта
и окупить расходы.

У нас тоже была возможность профессионализоваться. На фестивале
«Рок-акустика» в Череповце к нам и к «Чайфу» подошёл продюсер,
который хотел заниматься нами и ими. Но мы не относились к своей
музыкальной деятельности всерьёз... Наши воскресные представления
продолжались в сквере у ЦУМа (летом) и в разных выставочных залах
(зимой). А потом перестроечное брожение умов закончилось, все
оказались при делах, по воскресеньям в подвал к Б. У. Кашкину
приходили не двадцать помощников, а полтора, и представления стихли.

Тогда Кашкин вышел на пенсию и в угоду царившей тогда мифологии,
что все настоящие художники вышли из дворников, пошел в дворники.
Стал делать «выставки для птичек». Украшать подведомственные ему
мусорные баки, заборы и гаражи, С новыми добровольными помощниками
они расписали новыми картинкми 33 стены (по числу букв алфавита).

Б. У. Кашкин назвал себя «Народным дворником России». Даже попал
пару раз в программу «Взгляд». Смысл раскрашенных стен и заборов
был в том, что если-де культура окончательно погибнет, археологи
найдут его «наскальные росписи» и опять ее возродят.

Два месяца назад Б. У. Кашкин умер, я летал к нему на похороны.
Большинство раскрашенных помоек уже не существует. У Б. У. Кашкина
я научился основополагающим вещам: быть самим собой всегда и во
всём; с порога отторгать всё чужеродное; ну и неудобной манере
выдергивать из-под каждого встречного, фигурально выражаясь, табуретку.
Если в подвал приходила девушка, он тут же говорит: «Проходи,
раздевайся, ложись!» Она открывала рот, судорожно хватая воздух.
А он уже продолжал: «Вставай, одевайся, уходи!» Поставив меня
в очередной раз в неудобное положение, он наставлял: «А чего ты,
собственно, куксишься-то? Я, может быть, по ночам какашки ем,
кому какое дело! Это ж никому не мешает!»

Чтобы портрет его получился не слишком сусальным, расскажу, как
один раз мы с ним чуть не подрались. Точнее он пытался мне ногой
по голове пнуть! Вернувшись после какого-то очередного панк-фестиваля,
мы, заразившись тамошними манерами, неделю разговаривали одним
матом. Ну и вот. Заходим с девушкой Катей в подвал. А в подвале,
за диванчиком стояла бутылка водки. Она – раз! – руку за диванчик,
а там уже полбутылки нету! И Б. У. Кашкин куда-то собирается уходить.
Она на него: «Ах, ты, старый пи-пи-пи хрен, ты пи-пи-пи куда?!»
(изображает заглушку нецензурностей, как в телевизоре).
А старый хрен: «Ничего не знаю, я в баню пошёл...» и спешит выскочить.
И я ему в догонку: «Ах, ты пи-пи-пи пи-пи-пи!..» Из-за выпитой
полбутылки мозга за мозгу у него, видно, зашла, и я краем глаза
замечаю, как он развернулся и бежит ко мне, чтобы пнуть ногой
голове! А подвальчик маленький, три на три метра, места мало,да
он ещё заставлен чем попало! Я бы увернуться не успел! Только
тут он подскользнулся, грохнулся, мы на него накинулись и выпроводили
за дверь.

В другой раз Кашкин как-то попытался заехать мне в ухо. Дело было
так. Иногда он принимался уверять сподвижников в собственном величии
и брюзжать: я помру завтра, а вы тут лезете со всякими глупостями!
А последние лет десять и вовсе каждодневно выказывал себя смертельно
больным. Просил деньги на лекарства и т. п. И хотя у него на самом
деле была астма, мы были уверены, что Б. У. Кашкин переживёт нас
всех. Когда я заходил к нему, второй его любимой песенкой стало
противопоставление себя, человека духовного и религиозного, более
молодым – безнравственным и бесталанным. Не тем, кто по-прежнему
сидели с ним в подвале, но тем, кто посидел, а потом бросил, как
я. Я, понятное дело, пропускал это мимо ушей. И вот как-то захожу
в дни выставки «Пост-ВДНХ» и выслушиваю шутливую теорию, что он-де
– художник от бога, а мы – потому что моральные и физические уроды.
Я – заикаюсь, Еловой – хромает, у Мизина отрезали половину легкого…
«Да ладно, тебе, – говорю, – ты ж сам всякий раз у меня на лекарства
деньги берешь, сам на ладан дышишь…» Улыбка сходит с лица Кашкина
и со словами «Как ты смеешь такие слова инвалиду говорить!» он
прыгает через свою оттоманку, намереваясь мне в ухо заехать. Как
говорится, слава богу, что не получилось, но похвастаться есть
чем!

А последний раз мы с ним эти летом в Одессе встречались. И даже
поселились в одном пансионате для легочных больных.

Текст иллюстрирован рисунками Б.У. Кашкина