Литературная критика

/Харуки Мураками «Кафка на пляже», М.: Эксмо, 2005/

Про себя я называю Харуки Мураками «спортсменом». Не только потому,
что он свои занятия литературой оздоравливает обязательными
бегом и плаванием, плюс к этому избегает, по выражению героя
Г.Вицына в «Кавказской пленнице», «излишеств всяких
нехороших». Для меня он спортсмен еще и потому, что обладает
марафонской работоспособностью, олимпийской выдержкой и волевым
упорством чемпиона. Он мастер писательского дзюдо – его
лаконичные и проверенные временем приемы кому-то могут казаться
слишком простыми и прямолинейными, зато эти приемы работают
безотказно. Что ни говори, но у Мураками-пловца имеется свой
уникальный стиль плавания, которым он дорожит, которому он
обязан победами и который он демонстрирует в каждом заплыве.
Поскольку речь о спорте, вместо эпитета «плодовитый»
справедливее будет применить к Мураками эпитет «результативный», в
крайнем случае, «трудоголик». Роман «Кафка на пляже» – из
разряда толстенных кирпичей прозы т.е. той весовой категории, в
которой любит и умеет выступать Мураками-сан.

Без малого шестьсот сорок страниц классических «показательных
выступлений» – настоящий подарок для поклонников прозы Мураками,
своего рода путевка в долгий экзотический тур по местам
мистерий и заставам экзистенций. «Кафка» напоминает предыдущий
кирпич Мураками – «Конец света или Страна без тормозов». Та же
структурная попеременность двух сюжетов (по сути – двух
романов), стремящаяся к единению и катарсису. Ход не новый, но,
как уже замечено, проверенный временем и безотказный.
Мураками в «Кафке на пляже» – неизменен и сразу узнаваем по всем
приметам; не сказать, чтобы эта книга была самым
оригинальным его рекордом, но все же в этом романе (созданном в 2002г)
Спортсмен нисколько не сбавляет темпа забега-заплыва и
сохраняет полюбившуюся многим читателям мира зрелищность (не
последнюю вещь в мире профессионального спорта). Очевидно,
Мураками есть что сказать в очередной раз на шести сотнях
страниц. Он не боится самоповторов и общих мест, зная, на что
способна так называемая «магия слова» и сопутствующая ей
«гештальт-терапия». Он уверен в своих силах и, если не будет
сбавлять ход, то его не догонят. Никогда.

И все-таки мне показалось, что большие и очень большие романы
Мураками излишне тяжелы и крупны. Для его манеры идеально подходит
средний размер повествовательной длинны – приблизительно
равный бестселлеру «Охота на овец». Тяжеловесность «Кафки на
пляже» явно вредит романной динамике, хотя эти монументальные
масштабы как обычно умело заполнены оригинальными
описаниями – метафорическими, символическими, конкретными,
спонтанными, обстоятельными. Все, кажется, на месте, но «Кафка на
пляже» – вряд ли самая сильная из книг Мураками. Она, как
очередной том оказавшегося бессмертным Карлоса Кастанеды для
искреннего и неподверженного времени и сомнениям
фаната-кастанедовца. Еще один кирпич в стене медиальности. Настоящий и
честный кирпич. Воздержимся от окончательных оценок.

Среди тем, текущих по сюжетным каналам романа «Кафка на пляже»,
прежде всего, можно выделить следующие: сон, смерть, секс,
сумеречное сознание, судьба, святость, страдание, сочувствие,
совершенствование. Это только на букву «с». Побег подростка из
дома в неопределенный и чужой мир – одна из двух несущих
опор в книге – ставит роман в круг проблем, заявленных еще в
«Ловце во ржи» Сэллинджера. Физически и этически пограничный
тинейджерский возраст – идеально подходит для разрабатываемой
Мураками жилы Пограничья. Темная магия маргинального – со
всеми вытекающими. Кроме того, в качестве важного и
центрального мифа в книге заявлен и воплощен миф об Эдипе. Со всеми
вытекающими коннотациями. Другая несущая опора романа –
история престарелого сумасшедшего, а на самом деле практически
святого человека, метафизического медиума, избавленного
загадочным образом от всех неприятных капканов
меркантильно-автоматического ума. Тоже пограничье и немалое. Зона просветления,
одних спасающая, других поднимающая с колен. Путешествие
старика, никогда не покидавшего своего района в Токио и не
умеющего читать-писать, на юг страны для спасения мира – в
своем развитии доходит до комедийности. То ли суховатый, то ли
плосковатый юмор диалогов святого-сумасшедшего с
работягой-апостолом напоминает аналогичные образцы в азиатском кино (от
Джеки Чана до Такеши Китано). Вероятно, специфика юмора
сверхвежливой и сверхритуализированной Японии может начисто
теряться в переводе на русский. Либо же две культуры настолько
несхожи, что всякое отличие всегда будет положительно
интересно. Впрочем, касательно юмора, пару раз попадаются бесспорно
общеантропологические перлы.

Сюжет романа тщателен и впечатляюще устроен. Несколько
историй-узоров уложены слоями, чтобы выстроить лабиринт, достойный, ну
например, Б.Акунина. Чисто японские представления о
потустороннем, о призраках, входах в иные миры,
параллельно-касательных вселенных и т.д. – определенно помогают Мураками в его
непростом спорте, особенно на чужом (нашем) поле. Коллизия
романа «Кафка на пляже» может быть понята и как описание
процессов сугубо внутри лабиринта души; иногда кажется, что все
происходящее с героями – непрерывный сновидческий опыт некоего
описывающего «я».

Все большие произведения Мураками в силу особой описательной манеры
их автора напоминают длинные фильмы. По крайней мере, так
проще выразить ощущения от прочтения, потому что между книгами
Мураками гораздо больше общего, чем различий. Так что
«Кафка» поначалу напоминает привычный фильм спортсмена Мураками,
пока вдруг не начинается ретроспекция из рассекреченных
стенограмм 1946 года, напоминающая сериал «Секретные материалы»
и широко распахивающая окна романа в атмосферу аномального
и, может быть, неземного. Затем идет Франсуа Трюффо, пару
старых фильмов которого смотрит в кинотеатре один из героев. А
потом кажется, что начался какой-то «Лост хайвей» Линча, и
этому «хайвею» не будет конца. Впрочем, «все имеет свой
конец, свое начало». Под финал Мураками напряг свои творческие
мускулы и взял вес: смог тонко и поэтично усилить и направить
энергию развязки. Безысходность и болезненность породили
светлый гуманизм. Рыба и пиявки падали с неба, как в фильме
«Магнолия», не зря.

Писателя-спортсмена Харуки Мураками можно уважать или не
воспринимать, но дело видимо в том, что влюбленный в свою физкультуру
писатель не планирует останавливаться, и поэтому его не
догнать.

«Чехов вот что хотел сказать: Неизбежность – понятие
независимое. У него другое происхождение, нежели у логики, морали
или смысла. В нем обобщены ролевые функции. То, что
необязательно для выполнения роли, не должно иметь места, а что
обязательно – должно. Это драматургия. Логика, мораль, смысл
рождаются не сами по себе, а во взаимосвязи. Чехов в драматургии
разбирался.»