Искусство

КИНО. Четыре к трем

(фильм «4» Ильи Хржановского на ХХVII ММКФ)

Нужно ли говорить о том, что по большому счету фильмы, представленные
на последнем Московском международном кинофестивале (148 штук)
составляют странноватый, блекловатый и не взрывной реестр? Конечно,
разумнее и правильнее рассматривать каждую ленту в отдельности.
Потому что центробежная тенденция, по крайней мере в фестивальных
показах, давно и прочно превалирует.

В отдельности хотелось бы рассмотреть самый запомнившийся из виденных
фильмов, к тому же, достойный россиийский продукт – картину «4»
Ильи Хржановского. Фильм был показан во внеконкурсной программе
в рамках клуба «Синефантом», расположившегося в особенно некрупном
и автономном кинотеатре «Фитиль». В каком-то из фестивальных гидов-путеводителей
говорилось, что в «Синефантоме»/ «Фитиле» произойдет первый коммерческий
показ фильма «4». Из кулуарно-внеэкранных разговоров я узнал,
что картину, якобы, всё-таки не допустили к прокату, что картину,
видимо, даже не издадут на DVD/видео, что режиссер возмутил некий
пласт общественности, и этот пласт обвинил режиссера в незнании
и очернении образа русской деревни. В итоге, меня, как опоздавшего
на премьеру и не успевшего приобрести очень недорогие билеты (кажется,
50 р.), пустили на коммерческий показ бесплатно, на выступление
режиссера и его подельников я прибыл под самый его финал (чаще
всего бывает полезнее воспринимать арт-продукты, минуя предисловия
как авторов, так и комментаторов), но фильм отсмотрел с начала;
что до возмутительности фильма, то я совершенно не согласился
с обвинениями пласта общественности и даже подумал, что показ
осуществлялся уже в купированном и прокомпостированном варианте.
В конце концов, информация подтвердилась: «4» оказался первым
кинопродуктом в РФ за последние 15 лет, создателям которого
всевидящее и всепонимающее Госкино наказало сократить определенные
эпизоды и лишь в отредактированном виде обещало наградить бесценным
прокатным удостоверением.

С течением времени всё страннее и страннее видеть, как много значит
в социокультурном отношении творчество В.Сорокина для России.
«4» снят по сценарию Сорокина. И опять двадцать пять. И снова
буквализм. И вновь всё за чистую монету. И в который раз своим
уставом покрывают чужой монастырь. Спешат опередить время и вынести
вердикт, торопятся участвовать в формировании мнений и оформлении
культурного пространства, косолапо и варварски пытаются устранить
из культурного процесса факторы неоднозначности, непрогнозируемости,
становления, реактивно находят и обезвреживают явления нетривиальной
критики. Ответственные за порядок и регламент на магистрали «Творцы
– Аудитория» определенно считают, что лишь на них покоится свод
моральных и эстетических ценностей, а далее – провал и полное
разбазаривание всех категорических императивов. 15-летний сон
атлантов нарушен. Обнаружены давшие слабину гайки. Предыдущие
картины со сценарным участием В.Сорокина – «Москва» и «Копейка»,
при всей своей несхожести, при разном литературно-режиссерском
балансе, сейчас, за давностью лет и прошедшестью сует кажутся
вполне встроенными – в ознакомительном порядке – в тогдашний контекст
кинокультуры. Вот с «Детьми Розенталя» было уже сложнее. Откровенно,
но не искренне архивируемая и мумифицируемая академическая культура
(как Москвы, так и самых окраин) по ощущениям «возмущенных атлантов»
подверглась деструктивной инвазии. Удивляла длительность возмущения.
Удивляли реминисценции и резонансы, тянущиеся к одиозному «Голубому
салу», клиническим «Идущим вместе», повесткам в суд, солидаризации
«ПЕН-клуба»… Даже как-то с трудом верится, что у нас появился
настоящий запрещенный фильм.

Увы, если бы экранизирован был известный сорокинский гипербоевик
«Сердца четырех», ситуация была бы более понятна. Но «4» – история
оригинальная. История бархатная в сравнении с мясорубкой «Сердец
четырех»… Может, слишком оригинальная? Наверняка да. Картина И.Хржановского
награждена «Золотым тигром» в Роттердаме-2005, там же ей присудили
«Золотой кактус» – премию имени покойного Тео ван Гога. Плюс к
этому – участие «4» во внеконкурсной программе Венецианского кинофестиваля,
номинирование на Национальную премию кинокритики и кинопрессы
«Золотой овен». То есть, регалиями побряцать – реально. Кинокритики
– тоже важный элемент в сложившемся аттракционе. Вот например,
что написал о фильме Хржановского киновед и волею судеб пронзительный
антрополог Игорь Манцов («Новый мир» №2, 2005, «Кинообозрение
И.Манцова»), чьи тексты в «Искусстве кино», в «Новом мире», но
особенно в его персональной колонке «Злые улицы» на www.russ.ru
читать всё интереснее и увлекательнее: «“4” — это дебютный
полный метр Хржановского-младшего, Ильи. Идею и сюжет Хржановский
родил вместе с Владимиром Сорокиным. Когда-то, в прошлой жизни,
мне нравились короткие сорокинские рассказы. Потом по его сценарию
была поставлена безнадежная, мертвая картина “Москва”. На “Копейку”
я и вовсе не пошел, от “Копейки”, равно как и от ее режиссера
Ивана Дыховичного, не ждал ничего хорошего. “4” смотрел по производственной
необходимости, с предубеждением. Тем очевиднее победа авторского
коллектива: кино правильное, стоящее. Верной дорогой идете, товарищи!».
Подобная оценка отечественного фильма пессимистичным Манцовым
– явление редкое; исключение для автора составляют разве что К.Муратова
да А.Герман, а правильное и стоящее кино чаще
обнаруживается им далеко на Западе, либо в забытых всеми раннесоветских
фильмах. Действительно, кино и стоящее, и правильное.

Стоящесть и правильность ощущается с самого начала. Уже к середине
фильма становится ясно и понятно, что в случае «4» импульсы и
образы Сорокина вопреки ожиданиям многих не довлеют над решениями
и ходами Хржановского. Маститый прозаик не перекрывает молодого
кинематографиста. Больше того, картина являет собой явный пример
удачного синтеза и сотворчества. Несмотря на то, что съемки по
разнообразным причинам велись на протяжении 4 лет. Хотя всё это
и трудно, и тяжело, но подобные обстановка, антураж и резонанс
служат необходимую и ценную службу полнометражному дебютанту (И.Хржановский,
род. В 1975г, закончил ВГИК – мастерская Марлена Хуциева).

Стоящесть и правильность фильма подтверждаются и тем, что практически
со старта и до финиша в моем зрительском сознании бурлил и кипел
семиозис; семиозис, связанный не только с дешифровкой отслеживаемых
на экране кодов, но и с личным моим отношением к сфере искусств
вообще, но и с моими недавними «следами» – например, статья «Частности»
в двух частях для июньского «Топоса».

Правило первых 10 минут, когда на 11-й минуте действие радикально
и непредсказуемо разворачивается в ином направлении, втягивая
зрителя в визуальную воронку, в фильме «4» не то чтобы не соблюдено,
но деформировано. Первые минут 15-20 я почти непрерывно смеялся,
наблюдая на экране не столько действие, сколько длинный диалог.
Смешон оказывался не только сам разговор собеседников, но и сами
фигуры речи, сам язык, настолько привычный, насколько и дикий.

Три персонажа, нувориш, торгующий мясом-фаршем, музыкант, зарабатывающий
настройкой роялей и провинциальная девица, прочно закрепившаяся
на столичной панели. Случайно оказываются единственными посетителями
пустого ночного бара с клюющим носом барменом. Пьют, курят, устало
и нехотя перекидываются ничего не значащими фразами. Затем спрашивают
друг у друга, кто кем работает и кто чем занимается. И каждый
предпочитает выдумать себе другую роль и другую жизнь. Фаршеторговец
превращается в сотрудника администрации президента, а именно –
в ответственного за поставки чистой питьевой воды правительству.
Больше вопросов – больше деталей. Проститутка, по которой всё
видно и без слов, выдает себя за сотрудницу рекламного агентства
и рассказывает о последнем заказе – электроприборе, улучшающем
настроение. Вопросы – детали. Настройщик в качественном исполнении
С.Шнурова убирает всех усталым, через силу рассказом о своей работе
генетиком. Вопросы – и целый ворох деталей о секретной в прошлом
отрасли советсткого клонирования, развившейся еще при Сталине
и успешно досуществовавшей доныне. Звучат адреса институтов, фамилии
ученых, термины из разряда «клоны», «репликация» и т.д.. Рассказывается
о целых (так и хочется сказать – сорокинских) деревнях, населенных
клонированными особями. «На сегодня в нашей стране имеется где-то
порядка 6 тысяч здоровых клонов и 19 тысяч больных.» Разговор
отлично написан и прекрасно срежиссирован. Девица – совершенно
вне актерства и создает полное ощущение аутентичности и нон-фикшена.
Редкий пример, когда в кино, в диалоге, о столь многом говорят
и играют такую роль интонации. Звучит фраза импровизированного
генетика о том, что число 4, как показали десятки лет экспериментов,
является оптимальным для устойчивого результата клонирования.
Кажущаяся немотивированной ложь персонажей и тот межличностный
минимум, которого достаточно, чтобы собеседнику поверить или не
поверить – образуют замечательную завязку. Затем трое расходятся,
каждый в своем направлении. В дальнейшем всех их ждут различные,
но одинаково жёсткие истории. Вторая часть фильма прорывается-проваливается
в символическое пространство, как утомленное дневным абсурдом
сознание проваливается в ночной коллективно-генетический транс.

Девица наутро едет на похороны сестры-близняшки в практически
заброшенную деревню. Опаздывает на похороны. Ее встречают две
другие сестры – в общем-то идентичные ей. Идентичные
внешне-родственно, культурно, социально, психологически, вербально.
Деревню населяют одни старухи, такие особенные. Пугающие,
непонятные, не в себе. Но снова – аутентичные, не актерские, подлинные.
Впрочем, со старухами живет некий Марат, похожий на тронувшегося
дьячька. Играющий его небезызвестный Константин Мурзенко поначалу
несколько «выпадал» из контекста подлинности, но вскоре органично
встроился в тяжелый и странный сюжет. Бабки в деревне живут тем,
что делают больших тряпичных кукол с лицами из пережеванного хлебного
мякиша – на продажу. Бабки поют настоящие упокойные плачи, пьют
литрами самогон, забивают хряка и творят невероятно грузовой ритуал,
способный дать фору заморскому вуду. Показанные вкраплениями городские
судьбы настройщика и фаршеторговца – тяжки и незавидны. Деревенские
поминки доводят трех молодых сестер до нечеловеческого катарсиса.
При всём этом – нет ни мистики, ни нарочитых метафор-отвлечений.
Всё максимально конкретно, последовательно и одновременно с этим
– поливалентно. Символическое измерение показывается в постоянном
развитии/изменении. Все происходит не совсем здесь, все является
как бы особенной ложью, однако же – не выглядит ни абстракцией,
ни изолированной концептуальной надуманностью. Это редкий случай
– использование некоторых методов шока без спекуляций на самом
методе. Это своеобразное предложение – в течение просмотра фильма
рассмотреть ситуацию личного выбора толкования: между отчужденно
множащимся нумерологическим, исчисляемым, запрограммированно мерным
и вербальным, значимым, взаимоподобным, сливающимся до неразличимого.
Собравшиеся втроем (оба раза) не «во имя», а по чьей-то воле,
не обретают четвертого к ним. И все дальнейшие коннотации. Но
ни в коем случае не «искажение образа русской деревни». Показанное
место уже и деревней-то не назовешь. Это полигон, на котором Хржановский
и Сорокин на специальном ускорителе прогоняют стадии процесса:
от социального тела – до коллективного – и к бессознательному.
Ни на одной из стадий нет стабильности. Стабильность не достигается
и сгущением главной материи фильма – серийности, копированности,
клишированности.

Возможно, на И.Хржановского оказал определенное влияние экспериментальный
западноевропейский видеоарт, его радикальные формалисты. Однако,
для русской современной культуры всё ещё остаются векторно-осевыми
темами темы массовости, коллективности, архаичной монолитности.
Наверное и для Китая тоже, но режиссеры Поднебесной делают совсем
другое кино. А здесь, в «4» – ложь стоит одной ногой в могиле,
Прошлое отпевает Будущее, мертвые куклы являются залогом жизни
живых, а также – явлен особый собачий закон, по которому пес уже
никогда не станет волком.

«4» впечатляет своими визуальными решениями, настолько же настойчиво-суггестивными,
насколько и избегающими однозначных трактовок. Но звуковая дорожка
– отдельный пункт. Шумовой, запредельный саундтрек просто неумолимо
накрывает, и зритель оказывается вынужден осваивать совершенно
параллельный звуковой ландшафт. Фильм сделан так, что к каждому
новому плану, к каждой следующей сцене добавлен совершенно особый
и специальный фоновый звук. Каждое показанное место, каждый иной
ракурс обладают своим, обязательно пронзительным звуковым рисунком.
Конечно, не откровение, но сделано с такой уверенностью и точностью,
что действительно достойно регалий и наград.

В фильме есть ненормативная лексика, но спрашивается – где её
нет? Только в БДТ. Да и то… А вот Лёня Фёдоров в эпизоде очень
ласково и артистично маты распевает.

Наконец, процитирую пояснение к своему произведению режиссера
Хржановского (интервью А.Драгомощенко, журнал «100% Красный»,
март 2005): «Если коротко, то «4» – про клонированность
сознания, которое намного опасней клонированности физической…
иными словами, ощущение превращения себя в такого же, как все
остальные, послужило началом этой истории».