Литературная критика

Три толстяка, все июньские, разносторонне выбрасывающие плоды
литературных трудов в будущее, в летнее – пока – время. Московский
толстяк, питерский и иноземный.

Начну с «Нового мира». Ценителям поэзий и имен июньский номер
дарит возможность встречи со стихотворениями С.Гандлевского и
А.Битова. Поэзии свежие – с 2003/2004 по сей год. Без пафоса и
липкой актуальности, словом, ритмизированные сдержанные реакции
умудренных отечественным (в т.ч. литературным) опытом немолодых
людей. Еще подборка стихов Б.Кенжеева «Пустынные времена» – узорчатей,
фигурней, всеохватней. Глубокие корни, интернациональная крона.
Но, возможно, пока вокруг лето, то я предпочел бы кенжеевскому
«Еще Эсхил Шекспиру не писал, и подымался к жарким небесам
от жертвенников запах керосина» что-нибудь битовское
«Опасная легкость ребенка, веселая тяжесть кота».

Повесть лауреата премии «Дебют» Аркадия Бабченко – «Взлетка».
Молодые, после учебки, солдаты лежат на взлетке в Моздоке, в ожидании
погрузки в вертолеты, лететь в Чечню воевать. Военная проза, построенная
целиком на эффектах ожидания, подавленности, фрагментарности.
На эффекте неожиданности. Кого-то – на кухню, кого-то – на мясо.
Есть такие детали, придумать или позаимствовать которые невозможно.
«..Майор подходил к каждому и спрашивал: «Хочешь служить
на Кавказе? Езжай, чего ты. Там тепло, там яблоки». И когда он
заглядывал в глаза, солдаты отшатывались от него. У него в зрачках
был ужас, а изо рта воняло смертью.»

Центральным текстом прозы июньского «НМ» можно считать «Книгу
Синана» Глеба Шульпякова. Лично мне в творчестве Шульпякова всегда
недоставало живости. Вот и герой «Книги Синана» вяловат и меланхоличен.
Помимо архитектурных памятников исламского зодчего, героя глубоко
(но не так уж живо) интересует узор собственной судьбы, все эти
мистические скрытые синхронизации в перехлестах генных орнаментов.
Это правильно и вечно. К тому же, написано с глубоким пониманием
проблем среднего возраста и задач традиционного сюжетостроения.
Излишне ровная проза, отдающая былой крутизной американского детектива
от Д.Хэмметта. Зато читается интересно. Потому что холодный герой,
сдержанный автор и жаркий Стамбул с турецкими историческими местами.
А еще – античный сюжет, преданья Востока и красивая концовка.
Полный вариант «Синана» – в «Ад Маргинем» сего года.

Рассказ О.Ларина «Тысяча и одна речь» – по сути есть очерк. Старого
образца, видно, что рука у Ларина привыкла к цельнолитому соцреализму.
По воздуху в таежную командировку, в самую глушь. Встреча собкора
с легендой тех местностей, старухой-охотницей, балагурщицей и
вообще сокровищем для фольклориста – Пименарией Васильевной Думиной.
Надеемся, был честно использован диктофон. «Не знали мы
товды всех энтих застежков, крючков, молний, да и трусиков не
носили. До бабы было добраться – как сундук открыть. Задрал сарафан
да станушку – и в койку. Хороша Маша – и вся наша!»

В разделе уже несомненных очерков – Борис Екимов с соображениями,
давно имеющими национально-устойчивый безрадостный оттенок, под
общим названием «Прощание с колхозом». «Следуя логике
голой прибыли, мы придем к тому, что коноплю еще выгоднее выращивать,
чем лук, – почему бы ею не заняться? Или маком – его на опиум
выращивать еще выгоднее», – замечаете саркастические
нотки в этом монологе руководителя одного из хозяйств? Автор очерка
более прям в отношении аграрной политики существующей неокупеческой
элиты: «Уход колхозов – это развал сельской сферы: больницы,
школы, культуры. А в общем – это деградация сельского населения».

Статья «Каверзы бессознательного» Аллы Латыниной – как всегда
разумна, как обычно, в рамках приличий и, естественно, тверда
в убеждениях – на этот раз о фрейдистской «идее фикс» и мифогенных
маниях у журналиста и публициста Олега Давыдова. «Наружу
выперла не твердость и сила, а какая-то мелочность, не непокорность,
а склочность, не достоинство, а…».

Кинообозрение И.Манцова касается тем литературы, театра и, разумеется,
самых острых вопросов социологии и антропологии. «Думаю,
человек имеет некоторый смысл.» Впрочем, острые вопросы
– всегда на первом месте.

Интернет-обозрение В.Губайловского посвящено блогам. В немалой
степени ЖЖ. И, наконец-то, подтверждение моих давних мыслей и
обзоров «Нового мира»: «Сегодня «Периодика» является одним
из самых читаемых материалов «Нового мира». Это – мастерство цитаты,
доведенное до виртуозности». Ну и чуть дальше по журналу
– собственно очередная «Периодика», с которой и рекомендую начинать
чтение «НМ», ибо правильный настрой появится сразу же.

Шестой номер «Иностранной литературы» массивно посвящен первому
греческому нобелевскому лауреату Георгосу Сеферису (Г.С.Сефериадису).
Носитель античной культуры, поэт, дипломат, Одиссей. Его эссе,
поэзия, библиография его переводов на русский. Его биография.
Дружба с Лоренсом Дарреллом и Генри Миллером. Борьба за Кипр.
«Средь асфоделей мы хотели найти, причалив, ту лощину,
где ранило Адониса.» Массивный и изобильный греческий
экзистенциализм. Подавляет, оттесняет, затеняет.

Гораздо легче рассказы англичанина Мишеля Фейбера. «Овцы» – гуманная
ирония по поводу современных художников Америки и contemporary
art как социальной стратегии. «Нина и ее рука» – канонически остраненный
нарратив, чем-то напоминающий фильм «Танцующая в темноте»; наверное,
консервным заводом.

«Касторп» – роман Павла Хюлле (Польша) – воссоздание гданьского
периода молодого героя томасманновской «Волшебной горы» Касторпа;
Манн удостоил этот период одной строкой, Хюлле – выдул пузырь
классического романа воспитания. Сказать о романе поляка нечего
– ну, качественно, ну, под Манна, ну, эпиграфом стоит уравнение
кривой Вейерштрасса. Полнейшая стилизация. А зачем?

А вот итальянца Альдо Нове читать можно. Несколько коротеньких
рассказиков из сборника «Самый большой мертвый кит Ломбардии»
спорны, странны и просты. Трогательны, беззащитны, самонадеянны,
непритязательны. Название одного: «Тецуин 28 – GO, и еще 22 робота,
сбежавших из магазина игрушек в центре города, чтобы захватить
власть в мэрии, а затем и на всей земле». В общем, весело о грустном.
«14)Метаморф. Ноги в форме воздушного кондиционера. Зеленые.
Корпус в виде рации и одновременно губки. По центру живота – радиоактивная
кастрюля. Голова дракона, красная с золотистым отливом. Голова
открывается и выпускает голову Иисуса-младенца, сделанного из
прессованного порошка для мытья посуды.» Явно писал не
столько поэт, сколько лидер рок-группы «Христианская демократия».
Выделяется на общем фоне несомненно.

Статья Тамары Церетели «Бесценный урок унижения» – о русскоязычных
писателях-эмигрантах. Бродский, Аксенов, Довлатов. Естественно,
Набоков. Пользованные многими цитаты. Запылившиеся мысли или сами
формы мыслей. Адорно, Генис, Бёлль. Расхлябанные русские, рвущие
на себе последнюю рациональную штатовскую рубаху. Писатель в чуждом
языковом пространстве. «Каждый из них по-своему приспосабливался
к новой среде.» Однако.

То ли дело в следующем номере, как обещано: изыски в эссе от нобелевской
Эльфриды Елинек, и полемика о современной русской литературе между
Д.А.Приговым и В.Вебером.

А напоследок – июньская «Звезда». Центральный прозотекст здесь
– вещь под специфическим названием «Мюсли». Автор, прошлогодний
финалист премии Белкина – Фигль-Мигль. Красивая двойная фамилия-псевдоним.
В прочем – аноним. Уже в псевдониме есть что-то от названий перестроечных
«кооперативных» фильмов (или такой фильм снял режиссер Меньшов?
– всё одно, это не лучшая его картина). По сюжету в СПб незаметно
начинают появляться признаки конца света: крысы рыжие мелькают
всюду, столбы на улице меняют местоположение, таблички на остановке
перемещаются в новое место и всё такое. Замечают это только герои
произведения. Несколько возрастных групп: молодняк работает или
учится на филологов, средний пласт – писатель, его жена-доктор-филологических-наук,
затем, конечно, банкир, очень порядочный и преуспевающий, его
жена, являющая собой уже не богатую домохозяйку, но сплошной дамский
сплин, также из средней группы имеются друзья писателя, критик
и завкафедрой, перманентно (как и писатель с супругой) пьющие,
хотя и не сильно, групповой портрет завершает старик, отец банкира
и цензор литпродукции (заливает чернилами страницы гадких книжонок).
Писатель и вся литераторская среда-братия выписаны с нескрываемым
чувством неодобрения, местами до отвращения. И разговоры все в
основном только об этом. Писатель откровенно туп. Больше в городе,
за вычетом крыс и такс, кажется, никого нет. В баре какой-то мужичок
средневековый с минутным камео. Впечатление такое, что «Мюсли»,
медлительно живописуя никчемность, гнилость, скуку современной
литературы, есть олицетворение всех этих же качеств. То, о чем
написано равнозначно тому, как написано. Есть какие-то лиризмы,
наблюдения, какие-то мысли вложены в уста непрерывно диалогизирующих
персонажей, но – бессмысленно и тягостно переливание из пустого
в порожнее. К тому же, не особенно оригинально. Хотя, первая прямая
речь в тексте – реплика: «П…ц» юного героя – казалось бы, что-то
обещает. Но конец света не приходит. Видимо, потому что не приходит
– так. То есть, иначе говоря, он давно уже здесь, ровесник цивилизации.
А вот жизни или глубокой визионерской грезы Фигль-Мигль ни фига
не представил. Страннейший персонаж, впрочем, каких среди роящихся
по литобъединениям и кружкам, наверное, сотни тыщ. «Писатели
никогда не думают о тех, кто будет о них когда-нибудь думать.»
Сентенция удобно вложена в коралловые уста юной героини.
И так далее.

В плане прозы гораздо совершеннее классической структуры рассказ
«Август» В.Михеева. Пост-шукшинская литература. Деревня. Беременная
Настя. Ей 40. Муж Гена стал заворачивать налево. А за плечами
– город, ВУЗ, первый брак, НИИ, научные эксперименты. В финале
– мастерский и профессионально сделанный катарсис, религиозный
по сути и реалистичный по описанию антуража. Никаких концов света
и крыс. Солнечные лучи, боров-жизнелюб и кукушкино пение на полдня.

Поэтическая подборка Александра Леонтьева. Основательно и с качественной
выделкой. Глубоко. В общем, хорошо. Даже напомнило набоковский
стихотворный строй. Стихотворение «Жареная картошка» – уверен
– порадовало и восхитило бы Льва Пирогова. «Эти шестой
и девятый десяток/ Жизни – несли от плиты/ Смачно скворчащий и
нужный порядок/ В хаос всеобщей тщеты».

В июньской «Звезде» теме последней Отечественной войны отведен
большой раздел. Тексты следующие. С.Панчишный «Перед началом»
– о подготовке Красной Армии накануне боевых действий. О том,
как конница – почти как в фильме «Последний самурай» – летела
на немецкие танки и пулеметы. Кажется, о стратегическом идиотизме
тогдашнего руководства можно писать вечно, до свертывания вселенной.

Г.Багиян «Гатчина. Осень 41-го» – о героизме отряда командира
Григорина, в одиночку державшего оборону в Гатчине. В отличие
от подвига 28 панфиловцев о подвиге григоринцев стране ничего
не известно. О послевоенной идиотской политике Сталина можно писать
бесконечно, до тепловой смерти вселенной.

П.Полян «Остарбайтеры» – об угнанных с оккупированных территорий
в германские тылы «восточных рабочих». Много интереснейших фактов.
О детских домах для расово непригодных. Глава «Секс в неволе и
осткиндеры». Пара женских биографий, одна другой авантюрнее. Можно
ли писать об идиотизме массовых психозов середины прошлого века
бесконечно?

Имеется и филология – материал для текстоманов, текстофилов, библиоголиков,
культурологов и литературоведов. Михаил Мейлах со статьей «Водились
пушкины с царями…» в изысканном, лёгком и научном стиле рассматривает
мифологему «царя и поэта», «художника и власти». Тема в руках
опытного филолога не кажется затхлой ни на миг. Обширность источников,
острый взгляд на противоречивые свидетельства завирающихся очевидцев
– все это оборудование сфокусировано на фигуре Пушкина при царском
дворе. Любопытно, что народно привитый образ общенационального,
всесоюзного нашего всего Пушкина, вернее, то, насколько этот образ
привился-прижился в культуре, напрямую вытекает из архаично существующего
в генных глубинах народных масс обожествления-пиетета перед Царем-батюшкой.
А тут с Батюшкой-царем – такой. Друг-враг. Донжуан. Горячо любимые
молвой сказы о рогоносцах. И так далее. Без царя Пушкину – никуда.
Отдельные места в исследовании посвящены прояснению (для западных
славистов, очевидно) денотатов «Александрийского столпа» из «Памятника».

Как пела петербургская группа «Кирпичи», «С открытым сердцем,
душою чист, я твердо понял – я феминист». Материал Владимира
Соболя практически таков. Начиная с романа «Ночи в цирке» Анджелы
Картер и двигаясь далее по характерным особенностям современной
российской женской прозы, автор обоснованно выводит писательниц
на чистую воду. Просто рассматривая и сопоставляя романных героев
и героинь. Получается очень гендерно и забавно. «Замечательные
дары для мужчины не кремы с шампунями, а – перфораторы, дисковые
пилы, электрические рубанки, углошлифовальные машины, гидравлические
домкраты…»

В общем, толстяки, как толстяки. Никаких качественных изменений
не произошло. Нескандальные они, вменяемые и добропорядочные существа.
Сгустки коллективного ментального гудения. Вразвалку идут, переваливаются.
Солидные.

_ _ _