Онтологические прогулки

Человек – это звучит жалко.

Дитя малое глядит на мир ясными глазками, полными любви,
открытости, доверия. Оно еще не знает, что мир отвернется от него
и покажет свой звериный оскал. Его главный испуг впереди. Его
еще ждут страхи и унижения. Его еще ждет ужас осознания своей
смертности. А сколько сирот, беспризорных, нищих, сколько изувеченных,
обреченных на тяжкие страдания, о которых они еще не знают? Почему
страдают дети? Больше всего мне жаль малышей.

Вот дитя взрослое, уже познавшее язвы мира, но стремящееся
победить их, свить гнездо, очистить двор от скверны. Еще свежи
мечты, юношеские привязанности, романтика. Еще крепка, дружба,
и мир предстает, как мир общения людей. Но мир этот вязок, он
не желает быть таким, как мы хотим, он оказывается жестче и коварнее.
Однако и идеалы наши соседствуют со страстями. Мы хотим все попробовать,
боясь упустить шанс, мы втягиваемся в стремительный поток соблазнов
и забот падшего мира, и быстро растрачиваем себя впустую. Жаль
мужчин и женщин.

Дитя зрелое почувствовало насыщение, но еще ничего
не поняло. Мы не теряем самообладания, все еще надеемся и все
еще виним мир. Мы хотим, чтобы бедность была «роскошной», а богатство
сверкающим. Но нет, мы не так глупы, мы понимаем, что «если не
теперь, то никогда», и что-то судорожно предпринимаем, суетимся,
но уже появились болезни и первые признаки старости. Настала золотая
осень, значит, жизнь прошла. Жаль.

Вот и дитя старое, так ничего и не понявшее. Болезни,
усталость, незаконченные дела. И те же страсти. Измучили страдания,
следует «закругляться», но не можем – все за что-то цепляемся.
Ценности становятся острее, молодость кажется прекраснее. В старости
человек становится тем, кто он есть на самом деле. Хочется бесконечно
долго смотреть на мир, на близких, родных. Но уже понимаешь, что
нельзя быть обузой. Пора, пора. Ушедшие зовут. Ты уже давно не
житель этого мира. Жаль старого человека. Доживешь до старости
и увидишь, в какую мерзость человек одет. Он всегда в ней, но
в молодости она еще не разваливается, не скрипит, не пахнет, еще
хорошо смазана, и наслаждается от движения, поедания, совокупления.
Нет ничего трагичнее одинокой старости.

Человечество – большое варево интриг, где дух пытается себя проявить,
где знание и любовь мечутся, затравленные страстями и болью овеществленной
плоти. Такое впечатление, будто кто-то нас обманул. Так оно и
есть. Мы пришли сюда на короткий миг, чтобы честно прожить и отдать
свои долги, мы настроены серьезно. А нас отвели в сторону, заговорили,
заболтали, нагрузили соблазнами, обещаниями. И вот мы измельчали,
потеряли цель и смысл, забыли, зачем пришли. Посмотрите, как много
людей прожило на Земле. Разве они были хуже? Смотрите, как инертно,
тяжеловесно, неповоротливо человеческое Заблуждение. Какие восторженные
гимны мы поем во славу пошлости, как хотим жить на полную мощь
нашей разнузданной плоти. Что-то в человеке испорчено.

Попробую размышления свои облечь в одежду сказки, хотя тема наша
далеко не сказочная. Сказка о человеке печальна, ибо она о бестолковой
заблудившейся любви.

В одной далекой стране люди решили построить что-то вроде коммунизма.
Там был умный слепой, который предложил принцип: «Твори радость
ближним, делай им то, что бы ты хотел иметь сам». Принцип приняли
и начали жить по-новому: обходительно, щедро, гостеприимно, одной
заботой – заботой о других. Настал век доброты, и было замечательно,
люди не мыслили себе иного существования, они знали только ласку,
любовь, уважение. Но время шло, забылись старые порядки, иные
отношения. Сложился быт, а быт, как известно, помеха счастью.
Среди праведных занятий своих люди подметили одну особенность:
каждый из них относился к другим по-своему неодинаково. Одним
он творил добро с большой охотой, другим – скорее по справедливости,
порядочности, вежливости. Появилась серьезная любовь, и любовь
эта была неоднородная, выборочная.

Любовь такого рода обладает важным качеством, именуемым «сердцу
не прикажешь». Она свободна, и никому не подвластна. Сознание
здесь имеет ограниченные права – глядеть, уважать, не мешать.
Но богатство души человека едва вмещается в душу другого. А уж
души многих может вместить один Бог. Сильный человек признает
сильную любовь, а слабому достаточно жалости. В этой стране жили,
в основном, сильные люди, и страдания от неразделенной любви были
глубокие. Но некоторые слабые не могли эти страдания наблюдать,
не смели дать усомниться в своей любви. Они рассуждали так: «Радость
другого человека – это и есть моя радость. Пусть он любит меня
для себя, я поддержу его в этом». Так появился лик актера: исполняя
роль любимого, актер сам не знал, любил ли. Эта игра чувств содержала
царапину порчи. В ней присутствовала хитрость невинной выгоды,
которая со временем стала намеренной выгодой – хорошо, когда любят
тебя.

Граждане страны обнаружили зачатки болезни. Они решили рану вскрыть,
честно и добросовестно определившись со своими чувствами. Они
узаконили отношения неравной любви, издав распоряжение, согласно
которому люди должны предупреждать об отсутствии влюбленности.
Это исключало, по их мнению, возможность фальши. Так, впервые
рядом с совестью встал закон, взявший на себя функцию регулятора,
и человек теперь мог, прикрываясь им, делать то, что раньше вызвало
непонимание или обиду. Но законы не бывают совершенными. Что если
признание в невлюбленности ошибочно? Можно ли отказываться от
доброго деяния другого после такого признания, и как последнему
вести себя после отказа? И тому подобное. Законы потребовали уточнения,
расширения. Система законов стала заполнять пространство взаимоотношений,
оставляя все меньше места для совести и долга. Все больше возрастал
долг перед законом.

Незаметно изменились ценности. А вскоре они увидели, что потеряли
общность этически спаянного организма, что готовы защищать только
себя и свой дом и враждовать из-за этого. Их единство уже обустраивалось
не радостью других, а производственным процессом. Их сплотил золотой
телец. Люди еще не раз пытались вернуться к идеалам добра, но
с каждым разом это давалось труднее, и каждый раз это заканчивалось
неудачей. Проблема в том, что лозунг «будь добрым и справедливым
к другим», как всякий лозунг, годится для рекламных щитов. Человеку
бывает трудно понять, почему он должен быть добрым, когда вокруг
царит насилие, обман, зависть. Его отчаянный энтузиазм теряет
опору в смысле существования, не видит перспективы ни для себя,
ни для детей. Вообще, все, что требует понимания, соблюдения правил,
дисциплины, не может обеспечить устойчивое спокойное сожительство
разума. Необходимо еще внутреннее согласие, чувство, питаемое
свободной любовью. Лишь тогда, когда понимание находит отклик
в сердце, возникает истинная гармония людей, именуемая братством.
Но ведь любовь была в основе исходного принципа «радость ближнему».
Что-то не получилось, что-то стало помехой. Что? Сам принцип!
Ведь любовь к ближнему выборочна по сути, а жизнь постоянно сталкивает
людей мало знакомых или вообще не знакомых. Следовательно, либо
он (принцип) невозможен в обществе сложных и многочисленных связей,
либо требует ограничение круга общения, обрекая человека на отшельничество.

Между тем, люди заметили, что в их консолидации важную роль играют
всевозможные кумиры – вожди, цари, герои. Их любили, превозносили,
им поклонялись, ставили в пример детям, обожествляли. Все это
было неудачным воплощением одной простой истины: «люди должны
строить свои отношения не только на любви друг к другу, но и на
любви к Единому Существу». Первая любовь (влюбленность), по существу,
выборочная, и лишь вторая – их сближающая, объединяющая, делающая
их братьями. Но такое Существо уже давно пребывает в мире – Бог,
и радость необходимо доставлять Отцу, Творцу этого мира. Вот она-то,
эта радость и есть радость всех, объединяющая всех. Ибо порадовать
Бога можно, любя друг друга, и в любви к ближнему живет любовь
к Богу, а в любви к Богу – любовь к человеку. Счастье замкнутого
мира имеет активный противовес – несчастья этого мира. Лишь разорвав
свою замкнутость, мы можем увидеть великую асимметрию мироздания
и окунуться в его доминанту – Любовь.

Но Бог уже не смог успешно конкурировать с золотым тельцом по
простой причине – Бога никто не видел. Здесь мы сталкиваемся с
главной проблемой человека – неосознанной слепотой, подкрепленной
непризнанной греховностью. Грех отсекает от идеального бытия,
притупляет чувствительность к процессам высшего плана, привносит
свои цели существования. Нам, вообще, не нужно размышлять о чуткости,
достаточно понять свою греховность. Плоть наша – след зла, и не
ею мы приобщаемся к идеальному, а духом своим.

В глубине души человек всегда лелеял мечту об идеальном, пусть
невозможном, но исключительно чистом простом бытии. Он не случайно
во все времена осторожно относился к людям странным, чудаковатым,
юродствующим. Он с почтением глядел на монастыри, за стенами которых
шла тайная жизнь-подвиг, лишенная радостей мира. Ее не понимали,
но ее присутствие в обществе было так же необходимо, как присутствие
соли в пище. «Соль земли» – так ее назвали знающие. Эту соль они
берегли, защищали, благо не требовала она почти ничего. Ее обитатели
были нищи по сравнению с остальными. Вероятно, их отгораживал
забор, но они были защищены своей нищетой, жертвенностью, добротой.

Вот вам еще один парадокс: Человечество вынуждено потратить массу
сил на освоение вещества, чтобы рано или поздно уткнуться в стенку,
за которой пустота. Оно должно испить до конца сей кубок, а иначе
червь любопытства и соблазна не отстанет. И лишь после этого оно
разглядит другую стенку – слабый забор царства, и пожелает новой
чаши чистого источника, пребывающего по соседству.

Кто в детстве живет с родителями, ощущает целостность своей жизни.
Ему есть, кому поплакаться, с кого взять пример, есть любимые
мать и отец, дед и бабка. Сироты же лишены этого, они предоставлены
себе и вынуждены начинать все с нуля, не подозревая того, что
интересы и дела их пустяшные, примитивные. Им не ведомы многие
смыслы, у них обрублена связь с миром. У них нет какого-то важного
аристократизма. Люди, живущие без Бога, – это сироты. Они пытаются
сорганизоваться, придумывая радости и заботы друг другу, у них
нет опыта и представления о житии с Родителем. У них нет учителей,
и они их не ждут. Сиротское счастье их с примесью какой-то горечи
и ожидания – ненадежно, неполно, неуверенно. Его и нет.

Сказка наша подошла к своему грустному концу. Но грусть не безысходность.
Безысходность – это логический финал всех сказок без Бога, и мы
грустим потому, что люди поистине обманываются сказками слепых.
Мне возразят: «Бога никто не видел; уж это ли ни сказка слепца?»
Однако я говорил о слепоте духовной. Истина духовная, как всякая
другая, проверяется практикой. Практика же такова, что жизнь с
Богом в сердце приобщает нас к высочайшей любви, наполняет глубоким
содержанием, делает открытыми, счастливыми, добрыми, дает ощущение
цели и ценности человеческого существования.