Проза

 Когда– нибудь, со временем, пойму, Что тоньше, поучительнее 
  даже Что проще и значительней пейзажа Не скажет время сердцу моему. 
  Иосиф Бродский. 

Дребезг звонка прервал нашу важную беседу.

– Ну что, договорились? – спросил Сашок.

– Могила, – ответил я уверенно.

– Смотри, не очкани.

Мы пожали друг другу руки и разошлись по классам. У меня оставалось
сорок пять минут на последние размышления. В течение занудной
физики я мог еще одуматься и отказаться от рискованной затеи.

Сев за парту, я открыл учебник и под монотонное бормотание отмороженной
физички крепко задумался.

«Что случится, если вдруг об этом узнают родители? – подумал я.
– Пожалуй, жизнь матери сократится лет на пять, а бабушка вообще
коньки отбросит».

Привод в милицию, исключение из пионеров, постановка на учет в
наркологический или психиатрический диспансер теребили мою душу
гораздо меньше, чем жалость к родителям.

Как нарочно, вспомнился последний сердечный приступ бабушки. Кошмарный
случай: дома никого, бабушка стенает белугой, бьется как припадочная,
а я ношусь со стаканами воды, обмахиваю ее полотенцем и тому подобное.
И так мне ее жалко, и так страшно, что она вот-вот помрет по моей
вине – сил нет. А все из-за чего? Просто накануне меня сняли со
школьной крыши – я люблю там иногда прогуляться. Казалось бы –
ничего особенного. Преступление-то пустяковое. Так нет же! Надо
было вызвать старушку в школу и так ее отметелить, что она чуть
богу душу не отдала. А потом эта тварь ползучая, садистка по прозвищу
завуч, у меня спрашивает: дам, мол, я своей бабушке еще чуток
пожить или угроблю ее в ближайшее время? Сука! Уж если кто ее
угробит, так не я, а школа с ее гнусными обычаями. Ну да ладно,
как говорит моя бабушка, – бог им судья. Однако что же мне делать?
Попробовать или отказаться? Уж больно стрёмно… Но зато как кайфно,
должно быть! Это тебе не бутылка «Жигулевского» на троих за школой
и не бычок «Космоса». Слышал, что это даже приятней суходрочки.
Не знаю… Я в кулаке еще не гонял. Не получается пока. Поэтому
судить не могу. Хотя прошлым летом сам видел, как один переросток
– самый здоровый и высокий пацан в нашем пятом отряде, во время
этого дела глазки закатывал. Аж трясся весь. Так вот то, что мне
предложил Сашок, говорят, кайфней этой самой суходрочки. Нет,
надо попробовать. Самое главное, чтобы никто не узнал. Да и кто
узнает?! Ха! Даже когда я винища на голубятне жахнул – и то никто
не узнал, хотя разило от меня за версту и в туалете блевал. И
когда в душевой за девками подглядывали – тоже ведь не засекли.
А засекли бы – прощай, пионерский галстук! И когда Горбачеву губы
фломастером накрасил – не поймали. А ведь это настоящее преступление!
Политическое! Вообще, если всего бояться, жизнь совсем скучной
станет. Она и так у меня какая-то заунывная: школа-дом, школа-дом.
Летом, правда, интересней. Лагерь там и все прочее. Но лето так
быстро проходит! Книги почитать интересно, да только все они похожи
одна на другую. Тоска…

То ли дело взрослые! Никто тебя не трогает, делай, что хочешь,
уроки учить не надо. Захотел телевизор допоздна смотреть – смотри.
Захотел покурить – ради бога. Захотел какую-нибудь прикольную
вещь купить – пожалуйста. И никто тебя не трогает! Ходи, где хочешь,
делай, что хочешь. А я вот через соседний квартал пройти не могу
– у них там своя мафия, а через дорогу школа – интернат для нервных
сирот: попробуй сунься на их территорию – бóшку оторвут.
А в центре – любера! Не дай бог им на глаза попасться. Мокрого
места не оставят. Одного парнишу, говорят, повесили в парке культуры
за серьгу в ухе. Вот такие пироги… А Фишер-садист? Он может быть
где угодно: в любом подъезде, за каждым деревом. На взрослых Фишер
не кидается. Боится. Взрослого Фишер лыжной палкой не проткнет.
А пацана – за милую душу. Острием в задницу – и насквозь, до самого
горла. Взрослый может любую тетку облапать – и она ему только
спасибо скажет. А я должен порнографические карточки, на которых
лица от жопы не отличишь, или «Энциклопедию акушерства и гинекологии»
рассматривать.

Взрослые пожили в свое удовольствие. Им не обидно, если атомная
война случится. У меня же только волосы на переднем месте пробились
– почему я-то должен погибать?! И здоровье у них крепче. Разве
я не прав? Одна девочка из параллельного класса умерла от порока
сердца. Десять лет ей было, между прочим. Мой детсадовский приятель
умер от рака крови, а другой приятель утонул. Рядом с берегом
утонул, там, где взрослому по грудь. Дети умирают, а крепкие старики
крепнут с каждым прожитым годом. Некоторые из них ежедневно водяру
хлещут, по две пачки в день выкуривают, и хоть бы хны. Одеревенели
они, что ли! Их рак не берет. Раком, в основном дети, болеют.
Им рак не страшен. Их вообще ничего не страшит, даже смерть!

«Ну, смерть и смерть, – говорит моя бабушка. – Что ж тут такого?
Все когда-нибудь умрем. Рано или поздно».

Спокойно так говорит. Будто не о смерти, а о плохой погоде говорит.
А ведь если вдуматься – это же жуть! Вечная темнота. Ни единой
мысли, ни единого ощущения. Допустим, меня похоронили… что ж мне
теперь, вечность в могиле лежать?! В полной черноте?! Скорей бы
вырасти, чтобы забыть о смерти! Они, взрослые, о смерти не думают,
и о вечности, и о бесконечности не думают. Мне бы так! Им не до
смерти. Правда, некоторые взрослые – церковники там всякие, попы
и им подобные, говорят, что после смерти начинается новая жизнь.
Говорят, что для одних она наполнена мучениями, для других наслаждениями.
Но вся штука в том, что новая жизнь тоже вечная. Вечные страдания
– кошмар, но вечные наслаждения не лучше. Да …вечность…Как ее
понять? Вот взрослые о вечности не думают и потому не боятся ее.
Они вообще серьезных вещей не боятся. Даже инопланетян. Им почему-то
не приходит в голову, что в любую секунду кого-нибудь из нас гуманоид
может утащить в космос, что иной разум, вероятно, следит за каждым
нашим движением. Да что инопланетяне! Зубной врач им нипочем!
Потому что зубной их сам боится. «Что, – подлизывается он, – Зубик
болит? Пожалуйста – укольчик, заморозочка. Больно не будет». С
мелкими так зубной не возится. Да что говорить! Взрослых даже
трупы не пугают. Я на похоронный автобус посмотреть боюсь, а они
покойников спокойно целуют – прямо в лоб. И времени они не боятся.
Некоторым по тридцать, сорок, пятьдесят лет, и хоть бы ёкнуло
что-нибудь – смерть же приближается! Мне скоро тринадцать, и уже
страшно, что часть жизни прошла и…

Ржавый визг звонка сбил меня с мысли. Последний урок закончился.
Я бросил учебник в портфель и кинулся в раздевалку.

Одетый Сашок уже ждал меня, нетерпеливо переминаясь с ноги на
ногу. Я быстро оделся, и мы вышли на улицу.

– Не боишься? – спросил меня Сашок, щурясь от ярких лучей мартовского
солнца.

– Чего-о-о?!! – возмутился я. – Шутишь, что ли?!

– Да ладно уж… – снисходительно отозвался Сашок. – В первый раз
все боятся. А потом…привыкают и каждый день глючат.

– А ты-то сам сколько раз уже «летал»? – спросил я.

– Четыре. – Гордо ответил Сашок.

– И что, действительно прикольно глючит?

– Ништяк. Куда пойдем, в пятый или в седьмой?

– Лучше, наверно, в пятый, – ответил я.

– Ну, пошли в пятый, – согласился Сашок, и от нечего делать добавил:
– Мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я варенье не нашел.
Теперь я не читаю сказки, но чувствую и слышу хорошо.

– Круто! – развеселился я. – Но есть прикольнее: Маленький мальчик
со сломанной ножкой кушает щи деревянною ложкой. Мама с укором
смотрит на сына: «Когда ж ты нажрешься, хромая скотина?».

Сашок прыснул:

– Ай, молодца! Слушай другое: Маленький мальчик на лифте катался
и неожиданно в шахту сорвался. Мама рыдает над грудой костей:
«Где же кроссовки за сорок рублей?!». Давай на большую свалку
забежим, а?

Я задумался: свалка механического заводика – чужая территория.
Туда ходить опасно. На свалке можно огрести по полной программе.
Но уж очень заманчиво было заглянуть на секундочку за зеленый,
изрисованный «веселыми» рисуночками, исписанный корявыми буквами,
пожелтевший у основания, бетонный забор. Ведь там можно было отрыть
такое! Вдруг чего ценное выкинули!

Мы юркнули в дыру забора и очутились на свалке.

– Смотри, ствол пулемета! Чур, мое!

Сашок взбежал на пригорок окаменевшей от времени стружки и расплавленной
пластмассы, из которой торчал кусок длинной трубки.

– Это же дзот! – всплеснул руками Сашок. – Иди быстрее сюда.

Я поднялся к Сашку.

– Ну-ка – раз, два, взяли! – Сашок ухватился за трубку и, скривившись
от напряжения, потянул ее на себя.

– Говоришь, ствол пулемета? – усмехнулся я. – А по-моему, это
обыкновенная железка.

– Неважно, – прокряхтел Сашок, выкорчевывая трубку из грунта.
– Пускай – трубка. Но кто докажет, что это не пулеметное дуло?
Отнесем эту штуковину в наш Музей Боевой Славы – то-то шуму будет!

– Точно! – обрадовался я неожиданной идее. – Давай отнесем! Глядишь,
благодарность напишут! А то и в седьмой класс без переэкзаменовок
переведут!

– Эх! – махнул рукой Сашок. – У тебя одна учеба в башке: благодарность,
экзамены, двойки! Главное-то не в этом! Прикинь: мы нашли военную
реликвию и отдаем ее в музей! Чуешь?! Последний, кто держал эту
штуку в руках, был какой-нибудь разорванный взрывом на клочки
сержант. И все! Кусок пулемета пролежал в земле сорок с лишним
лет, а мы с тобой его откопали.

– Зыко! – согласился я. – Дай ухватиться.

Мы взялись за железяку в четыре руки и на «раз-два-три» выдернули
ее из мусорного курганчика.

– Ну вот, не зря пришли. – Улыбнулся Сашок, с любовью поглаживая
гладкую поверхность трубки. – Чего бы еще прихватить?!

Из-за ржавой кабины мертвого грузовика высунулась рыжая собачья
морда. Зверь поглядел на нас с недоверием и опасливо засеменил
в сторону дырявой цистерны.

– Смотри-ка! – кивнул я на пса. – На твоего Дружка похож! Один
в один – не отличишь!

– Точно Дружок… – задумчиво ответил Сашок. – Как живой…

Блуждающий по свалке кобель был большой и лохматый, с белой полосой
на носу. Именно такой умер две недели назад у Сашка от чумки.

– Хорошей собакой был Дружок… – вздохнул Сашок. – Шустрой… Меня
любил. Я его хотел выдрессировать, всяким штучкам научить, а он
умер… Кстати! – в глазах Сашка вспыхнула заводная искра. – Я запомнил
место, где мы с дедушкой его закопали. Через полгода приду туда
и вытащу моего Дружка.

– Зачем? – удивился я.

– Так там от него, небось, один скелет останется к тому времени.

– Ну?

– Вот я и возьму череп. Обработаю его, отшлифую, все ненужные
щели и отверстия эпоксидкой залью, лаком покрою и будет у меня
прикольная пепельница. Такая на вернисаже сто рублей стоит, а
у меня будет бесплатная.

– Чётко! – заключил я. Идея Сашка мне понравилась.

Мы еще немного послонялись по фантастическим пространствам заводской
свалки и вернулись в рутинный мир реальности. Особенно долго за
зеленным забором находиться было опасно. Наши трофеи, кроме пулеметного
ствола, составляли: закрытый навесной замок без ключа, кусок магнита
и кружка, которую Сашок вскоре выкинул за ненадобностью.

Если мне не изменяет память, все это происходило дня за два до
начала весенних каникул, то есть в конце марта. Помню, солнце
уже порядочно припекало, и мне было жарко в ненавистном клетчатом
зимнем пальто на искусственном меху. Я бы давно сменил его на
весеннюю болоньевую куртку, да бабушка еще не дала отмашку. А
вот Сашок уже целую неделю фартовал в козырной отцовской кожанке.
У меня не было такой кожанки, как, собственно, не было и отца.

Покинув свалку, мы направились к пятому дому, к «пятерке», в подъезде,
в подвале и на чердаке которой, несмотря на запреты, часто собиралась
«неблагополучка» со всего квартала. Шли молча, как на преступление,
да так оно, в общем, и было. Я снял с головы вязаный гребешок,
и первый раз по-настоящему ощутил весеннюю гриппозно-авитаминозную
свежесть. Неожиданно захотелось в лес, покататься на льдинах растаявшего
прудика.

– Ну, вот и дочапали, – как-то обреченно сообщил Сашок.

Мы зашли в замызганный подъезд мрачной четырнадцатиэтажки. Знакомая
вонь тяжело и вязко накатила на меня. Сашок закрыл за собой входную
дверь, из которой торчали корни выдранного кодового замка.

– Это чтобы другие знали, что здесь место пока занято, – объяснил
Сашок. – Закрытая дверь означает, что в «пятерке» кто-то «висит».

Лифт поднял нас на последний этаж.

К великой досаде Сашка, на чердачном люке висел огромный стальной
замок, какими запирают гаражи.

– Может пойдем, а? – нерешительно спросил я. – Может, в следующий
раз?

– Что, очко заиграло? – усмехнулся Сашок. Его лицо было белым
и влажным.

– Еще чего! – сдавлено рявкнул я, – за кого ты меня принимаешь?!

Сашок по-жигански сплюнул на кафельный пол.

– В подвал не пойдем, – сказал он. – Туда дворник четыре раза
в день приходит проверять.

– А куда же?

Сашок почесал затылок и зашел в лифт.

– Есть вариант. Стой здесь, я щас.

«Нет, – подумал я, – добром все это не кончится. Зря я все-таки
согласился. Но теперь отказываться поздно. Раньше надо было думать,
раньше…».

Через секунду в шахте что-то угрожающе загудело, и лампочка вызова
потускнела от перегрузки.

«Так, началось, – запаниковал я, – этого еще не хватало».

Мне захотелось броситься вниз, сбежать скорее по лестнице, пока
не поздно, выскочить на улицу из этого тоскливого дома. Но ничего
подобного я, конечно, не сделал.

Двери лифта разъехались, открыв верхнюю половину кабины. Нижняя
часть осталось за пределами этажа.

– Карета подана, сэр! – улыбнулся Сашок, выкарабкиваясь на площадку.
– Ну что, прокатимся?!

Я покорно забрался на крышу лифта. Сашок уселся рядом со мной
и принялся ковыряться в каком-то электрическом устройстве. В лифтах
он кумекал. Неожиданно что-то громко щелкнуло, и Сашок вскрикнув,
отскочил к противоположенной стенке шахты.

– Вот падло! Током бьет! – выругался он и злобно врезал по устройству
сапогом.

Двери тут же закрылись, и мы поехали вниз. В путешествии на кабине
было что-то фантастически завораживающее. Лампочки медленно уходили
вверх, сливаясь в две светящиеся линии. Казалось, что мы находимся
не на крыше лифта, а в недрах гигантской космической станции.

– Красиво… – с тихим восторгом заметил я.

– Красиво, – согласился Сашок, встал на ноги и расстегнул штаны.
Серебристая струя ударила вниз, переливаясь искристой россыпью.

– Видишь? – кивнул Сашок на проплывающую рядом с лифтом связку
бетонных плит. – Это противовес. Не дай боже, если эта хреновина
тебя заденет. Капец! Одного бедолагу, говорят, противовес пополам
разорвал. Как в стишке: «Долго над этим смеялись дети – справа
пол-Пети и слева пол-Пети!».

Нервно хохотнув, Сашок открыл свою сумку и вытащил из нее большой
целлофановый пакет с куском поролона внутри. От страха, любопытства
и предвкушения грядущего наслаждения мне захотелось по-большому.
Чтобы Сашок не заметил моего волнения, я стал тихонько насвистывать.

– Доставай свой, – указал Сашок строго.

– Что? – не понял я.

– Что, что! Пакет, конечно!

– А – а… У меня нет… Я думал, ты на двоих взял…

– Ты что, дурак?! – прошипел Сашок. – С какой стати я должен еще
и о тебе думать?! Что ты как маленький, ей-богу?!

– Погоди! – неожиданно пришла хорошая идея.

На самом дне моей сумки, под грудой учебников и тетрадок, лежали,
смятые в лепешку, бутерброды с вареной колбасой, нарезанные заботливой
бабушкой. Я развязал пакет и отправил бутерброды в пропасть шахты.

– Такой пакет подойдет?

– Вообще-то маловат… Ну-ка одень….

Я натянул целлофан на голову. Пакет оказался узким и длинным,
как колпак.

– Ладно. Подойдет. Снимай пока.

Сашок достал из сменки бутыль, наполовину наполненную желтоватой
жидкостью, и вцепился зубами в ее пластмассовую пробку. «Растворитель
бытовой РБ-14» – прочитал я надпись на выцветшей этикетке. Сморщив
от напряжения лицо, Сашок с большим усилием вытянул затычку. В
нос ударил едкий запах судомодельного кружка.

– Ты первый, – кивнул мне Сашок.

– Почему я?

– Новички всегда первые. Традиция такая. А то вдруг ты передумаешь,
когда я отключусь, и каких-нибудь глупостей наделаешь. Давай,
не меньжуйся.

Сашок деловито накапал на поролон нужное количество «РБ-14» и
положил его в мой пакет.

– Вот, для первого раза хватит. Теперь суй голову в пакет и дыши,
как говорится, полной грудью.

– Я приблизил целлофан к лицу и почувствовал, как комок тягучей
тошноты подкатил к моему горлу.

– Только не блюй, – предупредил Сашок. – Ты здесь не один.

Зажмурив глаза, я погрузил голову в пакет, но тут же отпрянул
обратно: болезненная, мучительная мысль вдруг резанула, по чему-то
беззащитному и теплому, спрятанному глубоко во мне.

– Подожди, – сказал я и снял свой перекрученный галстук. Уголки
его были замусолены, а в самом центре чернела прожженная утюгом
дыра. Я бережно сложил красный треугольник в нагрудный карман
рубашки. На душе полегчало.

– Ну, с богом! – хлопнул меня по плечу Сашок, и я отправился в
путешествие по волшебной стране «РБ-14».

Сначала меня подхватил какой-то пестрый круговорот неопределенных
символов и переливающихся ярких красок. Но потом хаос стал оформляться,
приобретать более-менее определенные черты. И как только окружающее
пространство окончательно упорядочилось, со мной произошла странная
вещь: то, что до сего момента понималось под словом «Я», неожиданно
разделилось на две части. Одна из них была все тем же самым школьником,
который, надышавшись парами растворителя, вдруг перевоплотился
в солидного, холеного господина в чуднóм бардовом пиджаке
и ослепительно-желтом галстуке, другая часть была господином,
который вдруг осознал, что он, по сути, не кто иной, как потрепанный
мальчишка из своего прошлого.

Важный господин, то есть я, сидел, обхватив голову руками, за
своим столом, в глубине огромного кабинета. Мысли мои прыгали,
как блохи, и не за одну из них мне не удавалось зацепиться. Решив
привести себя в норму, я открыл маленький сейфик и, отстранив
в сторону стопку долларов, достал из него бутылку «Джонни Уокера».
Плеснув виски в стакан, я сделал несколько больших глотков. Алкоголь
приятно обжог желудок. Мне стало лучше.

«С чего бы начать?» – спросил я себя, глядя на исписанный вдоль
и поперек планинг. В первую голову надо было разобраться с тремя
запутанными проблемами: первая – Краснодар не проплатил за текущие
поставки, вторая – три тонны фарша зависли на таможне, третья
– партия китайской тушенки не прошла санитарную сертификацию.
Эти проблемы необходимо было уладить до защиты бюджета, то есть
до двенадцати часов. Я хлебнул еще и принялся за дело. Мои мысли
более-менее организовались, но сосредоточиться, как положено для
серьезной работы, несмотря на все мои старания, не удавалось.

«Что за черт! – ругнулся я про себя. – Пора бы уже прийти в чувство!».
Я посмотрел на часы: время убегало от меня, как бешеный кролик.

В кармане пискнул мобильник.

– Алле, Виктор Алексеевич, срочно снимайте заказ с Белоруссии,
Борматухин не проплатил!

От неожиданности меня передернуло.

– Как не проплатил?! – заревел я. – Ведь нам Чеботарев за это
яйца оторвет!

– А что я могу сделать?! – проныла трубка – Самому, что ли, ехать?

– Погоди, погоди… – ответил я. – Попробую связаться с Володиным.
Может, он повлияет. Жди. Перезвоню.

В кабинет всунулось смазливое личико секретарши Марины.

– Виктор Алексеевич, к Вам представитель «Гранда».

«Господи…все к одному… – подумал я с тоской. – Ну почему всё сразу-то?»

– Приглашай, – кивнул я секретарше.

Передо мной возник огромный, как медведь, представитель «Гранда»
и сразу стал заваливать претензиями. Я как мог от него отбивался
и обещал невесть что, только бы этот набыченный клиент побыстрее
исчез.

Паря мозги представителю «Гранда», я никак не мог избавиться от
одной навязчивой мысли, прилипшей ко мне, как пиявка. В башке
назойливо вертелся какой-то задрипанный паренек. Сначала он размышлял
о своей жизни, а потом отправился с приятелем нюхать растворитель.
Конечно, ничего особенного в том, что происходило с мальчишкой,
не было. (Я и сам в детстве как-то раз надышался такой же дрянью).
Но вот что странно: этот парень, эти сумрачные дворы и таинственные
манящие подъезды почему-то сильно волновали меня. В них было что-то
не по-людски глубокое и живое.

«Чего только не померещится с перепою, – ухмыльнулся я сам себе.
– Все-таки нельзя так напиваться, нельзя!».

Легко сказать «нельзя». А если по-другому не получается? Если
я не могу жить иначе? Если мне время от времени требуется напиваться
как свинья и падать лицом в салат? Все, кто принял правила этой
игры, ничем от меня не отличаются. Сумасшедшая жизнь! Куда меня
несет?!

Стоп! И о чем же я, блядь, думаю?! У меня дел до черта, а я тут
какой-то херней страдаю! Ну-ка собраться! Взять себя в руки! Одна
минута моего времени стоит дороже жизни среднестатистического
россиянина, а я его трачу неизвестно на что!

Я махнул еще один стакан «Джонни Уокера» и развалился в кресле.

«Нет, не могу больше…Что-то не то со мной!».

В башке опять возник мальчик с целлофановым пакетом. Он лежал
на крыше лифта и думал обо мне. Даже не думал, а видел меня как
живого, четко и ясно, ощущая каждую мою мысль.

«Эк меня торкнуло! – подумал я. – Допился! Ну, все будет, будет!
Сейчас еще капельку, и за работу».

В бутылке оставалась треть. Я не стал наливать виски в стакан,
а выпил его прямо из горла. Выпил и утерся белоснежным рукавом
с золотой запонкой. На сердце повеселело.

«Ну и что! – улыбнулся я сам себе. – Бывает. Обращусь к хорошему
врачу, и он меня вылечит. Все устаканится, все вернется на свои
места».

Неожиданно стало жутко.

«Как на свои места?! Опять?! Зачем?!».

«А затем, – попытался я противостоять себе соображениям, – что
я двигатель компании. Я занимаюсь делом. Мое дело – доставлять
людям удовольствие, дарить им радость! Я кормлю их изысканными
деликатесами и сам радуюсь этому. Мне хорошо, когда людям хорошо.
Я горжусь собой, горжусь своим бизнесом! Да … это так…. Но все-таки,
но все-таки …зачем я здесь?!».

– Опять! – заорал я и изо всех сил стукнул кулаком по столу. –
Да что же это такое?! Отцепишься ты от меня или нет?! Вот тварь
какая навязчивая.

Я заметался по кабинету как бешеный. Под руку попалась пустая
бутылка «Джонни Уокера». Я со злостью запустил ее в стену. Портрет
Путина покачнулся. Мне показалось, что президент посмотрел на
меня живым, не нарисованным взглядом, выражавшим одновременно
укор и сочувствие. В кабинет влетела испуганная Марина.

– Виктор Алексеевич, вам плохо?! Что-нибудь принести?

– Что?! – оскалился я. – Водки мне литр и тарелку квашеной капусты
на закуску.

И быстро! Я ждать не люблю!

Ошалевшая секретарша выскользнула за дверь, а я подошел к окну
и с чувством харкнул в него. Плевок угодил прямо на вывеску «Внешкредитбанка»
и стек по стеклу на рекламу казино «Акрополь».

На столе заверещал телефон.

– Гуд монинг, господин Чернов, – донесся из трубки бархатный бас.
– Это Ник Грецки. Ваш партнер из «Бьютифул стрейч». У меня к вам
взаимовыгодное предложение…

Слушая четкий механический голос Ника Грецки, очень серьезного
клиента, я впал в какую-то прострацию. Сначала он задавал мне
разные важные вопросы – я автоматически отвечал, потом пришла
моя очередь спрашивать его – отвечал Грецки, потом мы оба по очереди
пошутили и хорошо посмеялись. Внешне все происходило как обычно.
Несмотря на то, что я был пьян в усмерть, мой профессионализм
не дал сбоя. Я, как хорошо отлаженный автомат, провел с мистером
Грецки отличные переговоры, которые сулили компании добрый куш.
Но в то же время внутри меня происходило нечто странное: какой-то
нарыв, какая-то мучительная, сидящая внутри зараза изнуряла душу
нудными вопросами: «Зачем я здесь? На что я трачу время? Куда
меня занесло?».

Глупые, детские, нелепые вопросы. Как могли они прийти в мою голову?
Просто идиотизм какой-то. Мне ли, боссу, от которого зависит судьба
огромного холдинга, размышлять о всяких пустяках? Я теряю время,
я совершенно бездарно теряю время! И все-таки зачем я здесь сижу?
Вместо того, чтобы, скажем, пойти погулять?

– О-о-о-х! – взвыл я в полный голос. – Да уймешься ты, наконец,
или нет?! Не могу-у-у я так больше!

Я схватился за голову и выбежал на балкон. Внизу шныряли крохотные
машинки. Земля притягивала.

«Эх, сигануть бы туда, – весело подумал я. – Прыгнуть просто так,
ради самого прыжка. Один шаг – и свобода! Вот все удивятся-то!».

Я перегнулся через перила и дико, по-звериному, завопил. Несколько
прохожих становились и задрали головы. Меня это ужасно рассмешило,
и я долго хохотал, тыча в озадаченных прохожих пальцем.

Когда я вернулся в кабинет, на столе уже стояла литровая бутыль
водки и тарелка квашеной капусты.

– Ну вот, – сказал я себе, – еще полстаканчика, и за работу. А
как же иначе? Работа прежде всего. Но там… там, где раскинулась
заводская свалка, как должно быть хорошо! Как хорошо там, где
стройка, вернее, недострой, огромная домина, наполненная пустотой,
тайнами и строительными патронами – полазить бы там; где подвалы
и чердаки – повисеть бы там; где психдом, за забором которого
гуляют олигофрены и дауны – поглазеть бы на них!

Я выпил залпом стакан и закусил капустой, зачерпнув ее руками.
Вроде, чуточку отпустило, но продолжало свербеть.

«А еще там, – вспоминал я, – можно уцепиться за лестницу троллейбуса
и, к ужасу прохожих, прокатиться на задах двурогого монстра целую
остановку. А еще там можно подскочить к идущей из школы преждевременно
созревшей однокласснице, схватить ее за грудь и под отчаянный
визг униженной и оскорбленной, удрать куда-нибудь за гаражи, чтобы,
хохоча, сообщить любопытным корешам, насколько велика и упруга
ее самая интересная часть тела, а также носит она лифчик или нет.
А еще там можно написáть на заборе слово из трех гигантских
букв и дать в зуб залетному гостю с параллельной улицы, а вечером
почитать подшивку «Юных техников» с фантастическим романом про
ведьм. Но никогда, никогда я не буду там! Никогда я больше не
почувствую настоящий восторг, никогда меня уже не взбудоражит
запах весенней улицы, никогда мне не вылезти из этого кабинета,
никогда мне не вернуться туда! Я сам себя вогнал в гроб!».

– Да кончится это когда-нибудь! – заревел я, разорвав на себе
пиджак. – Марина!

В кабинет просунулась голова испуганной секретарши.

– Выведи меня отсюда, быстрее!

– Но ведь сейчас защита бюджета, Виктор Алексеевич!

– Какая, на хер, защита бюджета! Я туда хочу, туда! Понимаешь?!
Туда!

Сделав из бутылки три больших глотка, я вдруг неожиданно для самого
себя запел. Громко и разнузданно:

Сидим мы в баре, в поздний час,
От шефа нам летит приказ:
Летите, детки, на Восток
Бомбить советский городок.

Вокруг меня закувыркались лица, двери, коридоры, компьютеры, лестницы.
Одно неприятное, толстое лицо особенно назойливо маячило в поле
моего зрения. Я изо всех сил ударил его кулаком. Тяжелой золотой
печаткой, прямо в нос.

– Он генерального директора вырубил! – раздался рядом истошный
вопль. – А я в ответ захохотал и бросился бежать, продолжая распевать
всплывшую из глубин памяти залихватскую песенку.

Первый снаряд попал в буфет,
Там было двое, их уже нет!
Второй снаряд попал в крыло -
Радиста к черту унесло!

Неизвестно откуда в моей руке появилась тяжелая позолоченная статуэтка
«Лучший товар года» с круглым набалдашником на конце. Я принялся
торжественно и вдохновенно крушить ею экраны компьютеров.

– Вот вам защита! Вот вам бюджета! – приговаривал я, поливая столы
и пол стеклянными брызгами.

– Да остановите же его, наконец! – тявкнула какая-то баба.

– Как же мы его остановим, – ответил ей могучий бас. – Тут силу
применять надо.

– Ну, так примените! Вас за это не уволят!

Жилистые руки крепко сжали мою шею. Я вывернулся и ударил статуэткой
наугад. Мое орудие утонуло в чем-то мягком и живом. Раздался душераздирающий
крик, и висевшая на мне тяжесть с грохотом рухнула на пол. А я
снова побежал. У меня было лишь одно желание: найти выход из этого
ада. Но проклятый лабиринт оказался чересчур запутанным. От беготни,
страха и ощущения безысходности я стал задыхаться. Удушье стянуло
мою грудь так сильно, что перед глазами замельтешили бардовые
круги. Я упал. Но тут же поднялся и побежал еще быстрее. За мной
гналось несколько человек. Один из них вцепился в плечо – я вырвался.
Не разбирая дороги, я несся к спасению, пытался найти выход. Я
вбегал в комнаты, набитые перепуганными служащими, летел по бесконечным
коридорам, сокрушая статуэткой все, что не попадя. Хрипел, как
взбесившийся вепрь, и не было в эти секунды такой силы, которая
могла бы остановить меня. Я ощущал в себе мощь, способную разнести
весь мир на тысячи кусков. И, казалось, мир это чувствовал – он
трепетал, сжавшись в жалкий, ничтожный комок.

Наконец я выскочил из каменной коробки и очутился в средоточии
какой-то дурацкой мельтешни. Похожие на муравьев деловые людишки
суетливо шастали, быстро перебирая ножками. Вцепившись в свои
кейсы и папки, они хищно вынюхивали поживу пожирнее.

Удушье еще сильнее сдавило мою грудь. Надо было бежать. И чем
быстрее, тем лучше. Неважно куда – главное бежать. Не останавливаться
и не думать. И я припустился, сбивая с ног прохожих, через дороги,
дворы. Мимо рекламных щитов и вывесок, мимо офисов и стриптиз-клубов,
мимо гигантских магазинов, мимо казино и отелей. Я бежал, все
быстрее и быстрее. И даже когда у меня отвалились ноги, я не сбавил
скорости, а побежал еще быстрее, и даже когда отлетели руки, голова
и туловище, я не остановился, а все бежал, бежал, бежал…

Затем я споткнулся и упал в теплоту какого-то неземного, но в
то же время очень знакомого ощущения. Не радость, не грусть, а
печальное, спокойное блаженство окутало мое сознание.

Я открыл глаза и увидел внимательное женское лицо в белой шапочке.

– Кажется, очнулся, – сказала женщина. – Ну, парень, повезло тебе!

– Что же ты, засранец, натворил! – ругнулся появившийся рядом
с врачихой участковый. – Ох, я тебе устрою! Ох, ты у меня огребешь!

– Не сейчас, не сейчас! – вмешалась врачиха. – Давайте носилки,
и на улицу!

– А-я-я-яй, – запричитала старуха с кошелкой. – Ужас-то какой.
Госпо-о-о-оди! Еду я себе в лифте и слышу – наверху кто-то поёт.
Ну, я с перепугу-то…

– Ладно, бабуля, – оборвал ее участковый. – Спасибо за сигнал,
а сейчас все расходитесь! Дайте носилки вынести!

Меня вытащили на улицу. Следом вынесли завернутого с головой в
простыню Сашка и положили на скамейку. Неожиданно узел простыни
развязался, и я увидел, как свесилась с лавочки, скрюченная и
посиневшая рука Сашка.

Из подъезда вылез осоловелый и шаткий дворник с перепуганным лицом.
В одной руке он держал «пулеметный ствол», в другой магнит и замок.
Не доходя до помойки несколько шагов, он швырнул наши находки
в мусорный контейнер. Из бака выскочили две недовольные вороны
и, скандально каркая, уселись на ветки вербового куста.

Меня закатили внутрь «рафика».

«В настоящей “Скорой Помощи” поеду!» – мелькнула в моей голове
короткая вспышка восторга. – В школе расскажу – не поверят!»

– А Сашок? – спросил я сидящего рядом седого санитара.

– Сашка твоего, – ответил он, – на другой машине повезут.

– Куда?

– Лежи лучше и молчи! Далеко повезут, далеко.

Окна «Скорой» были тщательно зашторены. Но все-таки маленький
просвет между белыми занавесками оставался. Краем глаза я следил
за пробегающими в этом промежутке знакомыми частичками живого
мира.

Вот мелькнул гастроном, а вот – «Диета», а за ней – «Овощной»,
вечерняя школа, пруд, винный магазин, облупленная детская поликлиника.
А вот – кулинария, «Стол заказов», ателье. Пронеслись прием стеклотары
и вытрезвитель, районный суд и Дом Пионеров, интернат для стариков
и колхозный рынок. А вот и моя школа с черной надписью «Спартак-чемпион»
около входной двери. Чуть дальше – кружок собирателей авто-мото-старины,
роддом и похоронное агентство.

От жалости к этим частичкам живого мира, от сострадания к Сашку,
к самому себе и вообще ко всему на свете, внутри вдруг что-то
больно и колко трепыхнулось.

– Я больше не буду! – вырвалось из меня плаксивое заверение.

– Посмотрим, – строго ответил санитар и поправил над моей головой
болтающуюся капельницу. – Время покажет.