Проза

Ходит дурачок…

1. Плацкарта

А вот что такое плацкарта кто-нибудь знает? Ну, СВ – понятно.
Купе, с момента появления на мебельном рынке одноименных раздвижных
шкафов, то же более – менее понятно, но плацкарта… Загляну-ка
в словарь. Нет, пожалуй, не буду. Пускай это слово продолжает
таить в себе непознанные глубины, со дна которых иногда всплывает
стук вареных яиц по пластиковому столику, шуршание фольги, удары
туалетной двери, чей-то брутальный храп и уютный, неповторимый
запах уголька проводниковой печурки.

После Подольска, а может быть даже раньше, в плацкарте начинается
коллективный жор. Мы с Митюхой тоже припасли кое-что, в основном
пиво. Мой спутник ловко открывает бутылки пробка об пробку. Так
уж получилось, что места нам достались боковые и в разных концах
вагона.

Когда поезд тронулся, я немного посидел и направился по качающемуся
вагону к товарищу. Митюха, он же Борода, сидел с лицом присяжного
поверенного напротив молодой восточной красавицы. На ней – ни
грамма косметики. Джинсы, простенькая белая футболка, короткая
стрижка – хоть красавица и восточная, но городская. Глаза косули,
или антилопы, не знаю уж, как правильнее. Незнакомка читала книгу
с умным названием. Я присел на краешек сидения, и мы стали пить
пиво.

– А вы далеко едите? – кажется, спросил я волоокую, – до Туапсе?

– Да, нет, подальше, – улыбнулась восточная дева, – до Лазаревского.

– Какое совпадение! – всплеснул я руками.

Ну, слово за слово выяснилось, что она студентка МГУ. Социолог.
Едет отдыхать в университетский лагерь «Сокол». Серьезная такая
девка, непростая. С понятиями. Однако, видно, что внутри у нее
томится голодный зверь. В смысле мужчин. Да только порядочность
сдерживает – родители, будущее и так далее. Сдерживает-то, сдерживает,
но внутри так все и клокочет. Я не слепой. Подавленная раздраженность
в голосе и в лице выдает, мол, я сама себе голова – все знаю,
все видела, захочу мужика – будет мужик. Только не хочу пока.
Нет интересных. Имя у нее было странное, цыганско-еврейское –
Асара. Была бы Сарой – тогда вопросов нет, все ясно. А то – Асара…

Мы поговорили о психологии. (Митюха сидел, как истукан). А потом
она залезла на свою верхнюю полку:

– Располагайтесь, ребята, мне и там читать удобно.

Что происходило в тот день дальше, помню смутно. Отчетливо въелся
в память лишь один момент, когда мы с ней стояли у открытого окна
в начале вагона. Асара высунула пол-лица наружу, навстречу воздушной
струе, и прикрыла глаза. Проветриться хотела. А за окном уже смеркалось.

Мы с ней говорили о чем-то серьезном, а я параллельно думал о
БАМе. Разумеется, я там никогда не был, но кинохронику в детстве
видел. Комсомольские поезда, стройотряды, песни, зеленые куртки
с эмблемами, гитары – я вдруг всем своим нутром ощутил эту романтику.
И надо признаться – восторга она у меня не вызвала. Скорее наоборот
– неприязнь.

Густые волосы Асары ветер растрепать был не в силах – они лежали
плотной густой, курчавой массой.

Ну, потом она пошла спать, и я, положив кроссовки под голову,
улегся на свою полку. Дешевые турецкие кроссовки, купленные накануне
отъезда, утянуть могли. Поезд все-таки.

За окном бежали фонари. А я лежал и думал. Понятное дело, об Асаре.
Я был доволен, что познакомился с ней. Правда, не столько из-за
появившегося крохотного шанса затащить ее в кровать, сколько из-за
того, что она не то в пятый, не то в двадцать пятый раз ехала
в этот самый лагерь и знала каждую пядь земли в его окрестностях.
Иметь в поле зрения хоть одного человека, мало-мальски ориентировавшегося
там, куда мы ехали было не лишним. Городок Лазаревское, все-таки
не подмосковный пансионат «Березка». Это, как никак, Северный
Кавказ. Чечня к нему гораздо ближе, чем родное Солнцево или Пятницкая
улица. Мало ли что…

Утром я встал раньше всех и пошел в туалет. Голова моя на штативе
высотой один метр восемьдесят с лишним сантиметров двигалась вровень
с лежащими на верхних полках. Все спали по-своему. Но меня интересовала
Асара. Она раскинулась на спине, слегка изогнувшись. Одна ее рука
лежала под затылком, другая – свисала с края полки. Небольшую,
но вызывающую грудь обтягивала все та же белая футболка. Простыня,
скомканная чуть ниже пояса, оставляла половину ее ноги голой.
Вот она – плацкарта! Я приостановился и заботливо прикрыл ее ногу.
Как папа или брат. Смешно.

Весь день мы трепались с Асарой о всякой всячине. Борода участия
в разговоре не принимал. Лишь иногда чего-то там поддакивал и
хмыкал. На станциях покупали вареную картоху, пиво, овощи, и чем
дальше поезд уходил на юг, тем дешевле становились все эти товары.

Во время одного из нашего с Асарой ненавязчивого диалога я задал
странный для нее вопрос:

– Ну, а у тебя какое основное, главное занятие в жизни?

Домашняя девочка Асара недоуменно приподняла бровь:

– То есть?

– Ну, я хотел спросить, чем ты живешь? Вот я, например, торгую
книгами ради денег, а для души играю в рок-группе и пишу прозу.

– Не знаю… – замялась попутчица, – у меня все едино. Я учусь в
университете, чтобы стать хорошим социологом.

– Замечательно, – отметил я, – когда способ зарабатывания денег
интересен.

Она опять не поняла.

Кандидатская, а быть может даже докторская, дочка была настроена
на другую жизнь. Видимо, для нее проблема отношения свободы и
необходимости вообще не существовала. Она была абсолютно адекватна
нашему миру. Нормальная девушка из порядочной семьи, одним словом.

А поезд уносился все дальше. Пейзаж постепенно становился более
насыщенным и сочным.

Глядя на это явление, я подумал, что если ехать не на юг, а наоборот,
на север, то природа за окошком поезда, должна в конце-концов
скатиться к абсолютному нулю. То есть перейти в безупречную белую
плоскость без единого пятнышка.

Кажется, ближе к вечеру стали появляться черные угольные пирамиды
– большие и маленькие. В лучах заходящего солнца они выглядели
безумно. Казалось, что поезд въехал на территорию потустороннего
Египта.

«Куда едем?! Зачем едем?!» – вертелось у меня в голове присказка
одного моего приятеля, которую он наверняка заимствовал в свою
очередь, у какой-нибудь старой паникерши. Действительно, куда
едем? Зачем?

День пролетел незаметно, моргнуть не успели. И снова наступила
задумчивая плацкартная ночь.

Когда в вагоне горят вялые лампочки, люди ворочаются, пыхтят,
вздыхают, жуют. Какой-нибудь ребенок обязательно задаст своим
тонким голоском нелепый вопрос или захныкает. Особенно удивительны
во время ночного переезда стоянки: за окнами пылают прожектора
на железных столбах, и женский голос с троекратным эхом что-то
неразборчиво, но очень внушительно и долго вещает. А потом некто
невидимый ползает под вагонами, обстукивая колеса молоточком.
Чего он там делает?

Но вот поезд снова трогается. По вагонам пробегает волна лязгов,
и ты видишь, как мягко исчезают огни станции. Тут-то и становится
без всякой причины жалко всех и вся. Немного.

Утром, в Туапсе плацкарта опустела на две трети. Я вышел на платформу,
и мою голову затуманил парной воздух субтропиков. То был предбанник
великой курортной бани, растянувшейся по всему кавказскому побережью.
Сама же парилка находится, по-видимому, где-то в Абхазии.

После Туапсе началось что-то странное: поезд покатил прямо по
пляжу. У железнодорожной насыпи стояли шезлонги, на которых жарились
отдыхающие. Люди загорали буквально на рельсах. По правому борту
плацкарты лениво пенилось синее, синее море, по левому – уходила
ввысь каменистая стена. А посреди – узенький беззащитный берег
со шпалами и солнцезащитными зонтиками. Безумие.

Перед самым прибытием в вагон зашли вооруженные милиционеры и,
увидев подтеки крови на пластиковой стенке, задержались. Они настороженно
прощупали нас троих – меня, Митюху и Асару взглядами и направились
дальше по вагонам. Документы проверять не стали. Разумеется, из-за
Асары. Вид у нее очень порядочный. Ну и хорошо, что не проверили.
У меня в паспорте фотография была просрочена.

2. Бомба

Сколько не внушали нам, малохольным, что жилье на юге надо снимать
осторожно, мы все-таки дали маху. Первое предложение, которое
сделала нам вероломная баба-посредница, мы, правда, отвергли,
но второе нас буквально пришпилило. Два златозубых, горячих кавказских
типа беспощадно атаковали нас, не давая опомниться. Я даже не
успел пикнуть, как очутился в их «Жигулях».

– Есть такое жилье, – страстно заявил один из них, цокнув языком,
– бомба! Море под боком! Все удобства! Отдохнете на всю жизнь!

«Как же, – думал я, глядя на живописные виды за окном машины,
– отдохнем. Завезете сейчас в ущелье, грохнете из обреза, а все
наши деньги себе заберете».

Митюха, судя по выражению лица, думал о том же.

– А шмаль где-нибудь у вас можно купить? – спросил неожиданно
мой приятель. Этот вопрос был явно задан для того, чтобы показать
подозрительным типам, что мы тоже ребята не промах – вот, курим
запретное зелье. Но кавказцы не поняли, о чем говорит Борода.

Они озадаченно переглянулись:

– Что, прости, купить?

Митюха объяснил.

– Э-э-э! – хлопнул по коленке сопровождающий, – да у нас здесь
конопля по подмышки растет. На любом огороде, у дороги, в лесу.
Везде! Одна конопля! Бомба!

Я заказал кавказцам жилье в окрестностях «Сокола», где должна
была остановиться Асара. Смуглые посредники с шумным восторгом
сообщили, что знают около «Сокола» пропасть первоклассных мест.
Замечу, что все наши просьбы и вопросы почему-то вызывали у маклеров
возмущенное, наигранное удивление, мол: «Он еще спрашивает! Он
еще сомневается! Конечно можно! Все можно».

И вот мы понеслись по горному серпантину.

«Если нас не замочат, – накручивал я себя, – так в пропасть грохнемся
точно».

Должен признаться, что, несмотря на все эти неприятные мысли во
время гонки по краю нескончаемого обрыва, ни один мускул на моем
лице не дрогнул. Между прочим, через пару месяцев, именно в этих
местах сорвался с трассы и рухнул в обрыв рейсовый автобус, оборвав
несколько десятков жизней. Об этом сообщили осенью в теленовостях.

Я знал, что при желании смогу сломать шею одному из сопровождающих,
и сделаю это обязательно, если понадобится, во всяком случае,
меня они просто так не угробят. Обидно умирать в таком цветущем
возрасте, да еще от руки ничтожного человека. Не страшно, а обидно.
Обидно до зубовного злющего скрежета. Ну, в общем, мы с Митюхой
были готовы ко всему, и этот путь нам запомнился надолго.

Наконец, машина остановилась неподалеку от дороги, и один из посредников
тут же исчез, сказав, что побежал к знакомой хозяйке договариваться
(врал на самом деле. Никакой знакомой у него в этом месте не было).
Пришел минут через двадцать и заявил, что все уладил. Мы отправились
смотреть жилье.

– Бомба! – заводили нас по дороге проводники, – море! Зелень!
Фрукты! Девки! Э-эх!

У калитки дома нас встретила коротко-стриженная казачка с отбеленной
челкой и выбритыми висками. На вид – лет сорок с копейками.

– Ну, вот, – посредник ослепительно улыбнулся золотом, – неплохо,
правда?! Как в раю! Девок будете дрючить. Здесь от них отбою нет!
(опять врал). А захотите, можете ей вдуть.

Посредник сделал бедрами непристойное движение и кивнул в сторону
казачки, стоявшей к нему спиной.

Мы отдали шустрым маклерам три тысячи за десять дней плюс пятьдесят
за «таксовку», и они умотали восвояси. Больше мы их не видели.
И, похоже, не увидим никогда.

Уголок действительно на наш неизбалованный взгляд оказался приятным:
садик, лавочка, душик, цветничек. Хозяйка поселила нас во флигеле,
в котором стояли две пружинные кровати, будто бы из пионерского
лагеря краденные, и тумбочка. Ира, так звали владелицу участка,
нам по-простому наказала, что если мы собираемся водить к себе
девок – постельное белье пачкать воспрещается. Мы уверили Иру,
что ничего с ее бельем не случится. На том и разошлись. Она –
в свой дом, а мы, естественно, на пляж.

Говорят, что попав на юг, прежде всего, необходимо искупаться.
Прямо сразу, с поезда. Но мы эту возможность прозевали. Однако
нырнуть в море хотелось все-таки нестерпимо. Поэтому мы, не поев,
сразу поспешили к морю. По дороге нам встретилась Асара, согбенная
тяжестью своей гигантской дорожной сумки.

– Надо же! – обрадовался я, – мир тесен! Давай свою сумку!

«Вот ведь, – думаю, – жить по порядку иногда накладно. Поехала,
как все нормальные студенты, на автобусе – теперь приходится по
жаре топать. А вот мы с Митюхой на машине уже давно прибыли. С
ветерком, полные впечатлений».

Бросив Асарины сумки в корпусе, мы нетерпеливо, чуть ли не бегом,
понеслись на пляж.

А оно было все таким же, каким я его запомнил тринадцать лет назад.
Я познакомился с Черным морем очень давно, почти ребенком и с
тех пор его не видел. Потом, правда, я побывал еще на Северном
море, омывающем берега Голландии, но там море совсем другое. Чужое,
грязное и буйное, как океан.

Перед заходом в воду Асара сказала, что сейчас необходимо сфотографироваться
сначала белокожими, а перед отъездом – загорелыми, чтобы потом
сравнивать.

– Ну, давай, – обрадовался я, – сфотографируемся. Все вместе.

Асара отказалась. Наверно не хотела «светиться» в купальнике в
наших фотоальбомах. Порядочная девушка. Фигура у нее была, кстати,
не ахти. И купальник чересчур консервативный – бабушкино наследство.
Но в целом выглядела недурно.

Помню, что среди серых галек пляжа сиротливо торчала одинокая
пальма, растущая в кадке. Кому пришло в голову украсить солнечное
побережье декоративным, по сути, растением? Дикая идея. Ну, и
пес с ней, пальмой!

Мы скинули одежды и ринулись в соленые волны приветливого моря.
Сухопутная часть России осталась позади.

В то лето, по возвращении с юга, я часто размышлял о море. Мне
очень хотелось открыть тайну морского магнетизма.

«Наверно секрет моря в том, – предполагал я, – что от него веет
вечностью и бесконечностью». Конечно, это не пугающее звездное
небо с его непостижимостью, и не гипнотизирующее, привычное пламя
костра. Это – и не застывшая красивая, но мертвая пустыня. Море
– это море. Кроме ощущения беспредельности, оно вызывает чувство
сопричастности к мировой жизни. Именно в воде однажды зародилась
жизнь. Где-то слышал, что по своему составу морская вода очень
близка к крови. Человеческий зародыш тоже плескается в своеобразном
океане. Может быть, погружаясь в теплое море, люди на какое-то
время возвращаются в свою безвозвратную колыбель. Наверно именно
поэтому нас так и притягивают его мягкие волны и убаюкивающий
шум. Недаром все так любят слушать музыку моря, звучащую в ракушках-рапанах.

Итак, я, белый, худой и измученный Москвой, работой, личными потрясениями,
первый раз за много лет шагнул в теплое шумное море. Нырнул. Под
водой что-то гудело. Ощущение дикого восторга я, понятное дело,
не испытал. Известно, что радость и горе накрывает человека не
сразу, а чуть погодя, после случившегося события. Я конечно крикнул:
«Бомба!». Но сделал это не искренне, а просто, чтобы отметить
долгожданный момент.

– Да, – сказал я, выбравшись на берег, – красота. Совсем другой
мир. Жалко, что всего десять дней.

– Еще надоест, – менторски ухмыльнулась Асара, – так уж человек
устроен, что ему хорошее быстро надоедает. Советую прикрыться
полотенцем, а то сгоришь.

Немного помолчав, я предложил новой знакомой отпраздновать наше
прибытие. Она, немного пококетничав, согласилась.

– Мы за тобой зайдем, как все приготовим.

– Хорошо, – ответила Асара и ушла в лагерь устраиваться.

Глядя, на ее удаляющуюся фигуру я еще раз отметил, насколько она
не соблазнительна. Но! В Асаре была женственность и скрытая, даже
подавленная, страсть. И меня это волновало.

Возвращаясь, мы с Митюхой выпили по стакану красного домашнего
вина, которым торговал похожий на старого жука дед при входе на
пляж. Оно оказалось очень крепким. Через минуту берег в наших
глазах стал красочнее, лазурное море приветливее, солнце ярче
и теплее, люди симпатичнее и дружелюбнее. Митюха смачно крякнул
и расплылся в своей блаженной улыбке. Закусив сливами, которые
стоили гроши, мы повторили. Стало еще лучше. Захотелось петь и
плясать. И вот тут-то я и ощутил настоящую «бомбу». То, о чем
я мечтал, разгружая набитые книжными пачками фуры, пересчитывая
пачки денег за кассой, драя полы в торговом зале, наконец, случилось:
я попал в счастливый сон. Теперь не надо по утрам спешить на работу,
а вечером гнать домой, не требовалось ныне жевать пачки мятной
резины, чтобы начальство не унюхало спиртной запах – пить здесь
дозволялось сколько влезет, отпала необходимость постоянно одеваться-обуваться
– на юге вполне можно ходить босиком, а в особых случаях и с голым
торсом, а самое главное не требовалось, заботиться о себе и ближних.
Полный, как говорится, абзац.

– Вот теперь и жить можно, – сказал я, облизнувшись.

Борода утвердительно кивнул.

– Хорошее у вас вино, отец. Просто бомба!

Винный жук осторожно ощерился. Он-то понимал, что подсахаренное,
подкрепленное спиртом бродилово с табаком – не совсем то, что
принято с древности считать вином.

– А вы, ребята, всегда у меня берите, – посоветовал старик, –
тут везде бурдой торгуют. А у меня – натуральный продукт. Сок
винограда изабелла. Высший сорт. Специально из Туапсе вез. А у
других не сок, а отходы. Мне не жалко. Ведь – главное, чтобы человек
уехал с хорошими воспоминаниями. Правда?

Обменявшись рукопожатиями с радушным, но подозрительным виноделом,
мы побрели наверх, к своему жилищу.

Шагая по лагерю, я зрительно прощупывал отдыхающих – нет ли чего
«интересного». Но нет. Ничего «интересного» не наблюдалось. Интеллигентные,
наверно, профессорские семьи с детьми, какие-то школьницы, лупящие
бадминтонными ракетками, пенсионеры. Но, в общем – пустота. Лагерь
был безлюден, как зимой. Меня это слегка расстроило.

«Ну и ладно, – успокаивал я себя, – начало смены. Сейчас все съедутся,
и тогда пойдет жизнь».

В магазине, невдалеке от которого торчал наш домик, мы купили
водки и закуски. Много. Все, разумеется, за копейки.

Ирину наши покупки ошеломили. На нее и ее двенадцатилетнего Адриано,
подобные праздники сваливались редко. Несмотря на крайнюю дешевизну,
жители этих мест не могли себе позволить питаться так, как бы
им хотелось: безработица.

– Хоть вы меня немного деньгами подогрели, – призналась Ира, нарезая
колбасу, – а то совсем худо было.

– Неужели, – удивился я, – три тысячи могут чем-то помочь.

– Какие три тысячи? – усмехнулась хозяйка, – мне эти орлы-посредники,
вообще-то, тысячу дали. Значит – две себе забрали. Развели вас,
ребята.

«Это скорее тебя развели, – подумал я без всякого злорадства,
– нам-то что? Какая разница – пятьдесят рублей или сто пятьдесят
в сутки. Зарплата-то наша, московская, эту разницу быстро сгладит».

Вскоре стол начал, как говорят, «ломиться от яств»: водка, фрукты,
овощи, разнообразные нарезки, консервы – всего не вспомнишь. Когда
приготовления закончились, я объявил, что отправляюсь за нашей
вагонной попутчицей. Митюха как-то сразу притух. Мне стало ясно,
что он не хочет видеть Асару за праздничным столом. «А действительно,
– подумал я, – нужна ли она сейчас»? Ведь мы с Митюхой вроде как
друзья, а тут получается – я его покидаю. Мы связаны общей работой.
Вдали от родного города это вызывает братские чувства. Что Борода
будет делать, если я серьезно займусь волоокой? Знакомиться он
не умеет, да и не с кем здесь пока.

Немного поразмыслив, я махнул рукой и сказал: ладно, не пойду
никуда! Митюха тут же просветлел. Мы выпили и закусили. Настроение
весело подпрыгнуло. Ирина, моментально опьянев, стала разнузданно
хохотать и грубо, не по-женски шутить. Особую смачность ее приколам
прибавлял украинский, а может и ростовский, короче, южный акцент.
Она говорила так: «парапэт», «лесопэд». Эта южная манера отдавала
некоей блатнягой.

А муж ее в эти дни калымил на ростовском заводе рабочим. По-видимому,
Ирину разъедала скука, и наше появление оказалось для нее очень
кстати. Вообще-то она была красивой бабой. Хоть и старой, по нашим
меркам, хоть и пропитой, хоть и дряблой уже, но все-таки вполне
привлекательной и живой. Глаза у нее были голубые, с огоньком.
Хотелось бы сказать блядские глаза, но не могу – женщина она была
добрая и, в общем, материнская. А если в женщине материнство проглядывает,
называть ее грязным словом язык не поворачивается. Между прочим,
ее старший сын служил тем летом в армии. То есть он был младше
меня лет на пять.

В самый разгар нашего веселья за столом возник Петрович, сосед
Ирины. Зашел, так сказать, «на огонек». Этот маленький, тщедушный
человечек с узкими плечами и огромной лобастой головой, сморщенной,
будто печеное яблоко, чем-то походил на Сократа, описанного в
книгах. Кстати, Петрович на самом деле оказался греком.

Я налил соседу полный стакан водки и предложил выпить за сей благодатный
край, за его гостеприимных обитателей, за его чудесную природу,
за горы, солнце, море.

Грек привычно махнул стакан и, утерев губы коричневой рукой, сказал
ошеломляющую вещь:

– А я море уже пятнадцать лет не видел.

– То есть, как не видели? – переспросил я, – как не видели, если
вы от него в ста метрах живете?

– Да так… А зачем мне оно сдалось, море-то? Это вам, москвичам,
интересно. А по мне, что оно есть, что его нет – все равно. Здесь
море никому не нужно.

– Да и я, – поддержала Ирина, – уже года три на пляже не была.
Все не до того.

– Но три года – не пятнадцать лет! – почти вскрикнул я, – Как
это возможно?

– Хошь верь, хошь не верь, – пожал плечами Петрович, – а к морю
я спускался, когда еще с Лидкой жил. Мне тогда тридцать три, кажись,
было. А сейчас сорок девять. Вот и считай.

– А вам никогда не хотелось посмотреть на море? – спросил я вкрадчиво.

– Не-а! – весело ответил грек, – что я море не видел? У меня летний
душ есть.

После изрядного «наката», мы с Бородой, заведенные до предела,
естественно, бросились к морю. Как известно, купаться в нетрезвом
виде смертельно опасно, особенно в слегка неспокойном море, дно
которого усыпано галькой. Но нам-то это самое море стало в тот
миг по колено. Выпятив колесом свои грудные клетки, мы, вообразив
себя реальными мачо, ринулись в пучину морскую. И вот тут-то и
началось веселье. Только веселье наше было тяжелым и агрессивным,
с безуминкой. Русское опасное веселье. Мы плескались, швырялись
в стороны ногами и руками, подныривали под морские валуны, молотили
кулаками воду, одним словом, бесились по-черному, пока какой-то
острый предмет не рассек мне палец на ноге. Выскочив на берег,
я частично отрезвел. Рана оказалась нешуточной, глубокой. Что-то
острое располосовало мне верхнюю фалангу среднего пальца, разрубив
при этом напополам ноготь.

«Вот и съездил на юг, – вздрогнул я.

Оставляя за собой кровавый след, я, опираясь на Митюхино товарищеское
плечо, кое-как допрыгал на одной ноге до домика.

Потом мы долго возились с моей травмой. Особенно старалась хозяйка
Ирина. Она уже изрядно набралась и поэтому врачевала меня с пьяным
остервенением. Честно говоря, мне было неудобно, что поддатая
малознакомая женщина сидит передо мной на корточках, и, положив
мою здоровенную, сорок пятого размера ступню на свои коленки обрабатывает
рану. Я попытался было прекратить эту процедуру, но Ирина властно
приказала мне «сидеть и не рыпаться». После продолжительной дезинфекции
водкой и йодом, хозяйка прилепила к порезу листок целебного растения,
и мы опять вернулись на кухню (кухня располагалась прямо на улице,
под навесом) продолжать застолье.

Наше настроение стало совсем волшебным. Хмельное ощущение всеобщей
любви и дружбы заставляло нас непрерывно хохотать и рассказывать
всякие глупости. Когда эйфория добралась до своей вершины, с которой
осталось лишь пасть вниз, лицом в грязь, Ирина заставила нас скинуть
футболки и взялась по очереди мять наши плечи и спины. Кажется,
она говорила, что делает массаж не совсем обычный, а то ли эротический,
то ли тантрический, в общем, интимный. У нее очень здорово получалось.
Потом мы опять сели пить-есть и я на время перестал ощущать время.

Продолжение следует