Проза

Перед их появлением я всегда устраиваю генеральную уборку. Сначала
чищу раковину и ванну. Потом подметаю и мою пол. Протираю стекла.
Отскабливаю плиту. Нехорошо принимать гостей в грязи и беспорядке.

Двери не запираю. Пускай входят без стука. Когда все готово, принимаюсь
заваривать чай: в маленьком фарфоровом чайничке – зеленый, в большом
керамическом – черный, крупно-листовой. Третий чайничек, пузатый,
со слонами – в резерве, если вдруг кто-либо из гостей пожелает
что-нибудь экзотическое, например, каркаде.

Угощение на столе небогатое: тарелка крекеров, десяток берлинских
пирожных, две розетки с вишневым и клубничным вареньем, кусок
эдамского сыра, сливочное масло, нарезанный батон рижского, чуть-чуть
мармелада, кусок щербета, сахар и лимон. Просто и душевно.

Вот так я обычно встречаю своих гостей.

Однажды они собрались все вместе. Небывалый случай. Как правило,
приходят по двое-трое. Изредка вчетвером.

Моя память сохранила все подробности этого вечера. Вот и сейчас,
стоя на балконе среди майской кутерьмы, я закрываю глаза и отчетливо
вижу, как входит всегда улыбающийся и веселый Шурик. Все такой
же худой, похожий на жердь. С желтоватыми от переизбытка билирубина
в крови, белками глаз (помнится кто-то из посещавших его друзей
жутковато сострил, назвав их «желтками») и серыми пятнами на скулах:
последствиями химиотерапии. Я приглашаю Шурика на кухню. Наливаю
ему чашку черного, с лимоном. Плеснув горячий чай в блюдце, он
жадно втягивает напиток. Видно, давно не пил хорошего крепкого
чая.

– Как дела, Володя? – спрашивает, исказив обоженный рот.

-Да вроде ничего, – отвечаю. – Живу, работаю, учусь. Жена и сын.
Но ты их уже не застал. Они позже появились.

– Когда?

– Через два года.

– Да, – усмехается Шурик. – Немного разминулись. Ну, а с музыкой-то
что?

– Для меня музыка, похоже, завершилась, – махаю я рукой. – Не
до музыки мне сейчас. Да и не мое это дело.

Шурик улыбнулся:

– А мне иногда так хочется поиграть.

– Ну, так в чем же дело?

Я снимаю со шкафа старую, пыльную гитару и протягиваю инструмент
гостю. Он проводит ладонью по деке и нерешительно ставит пальцы
на ля-мажор. Берет аккорд и морщится:

Да она у тебя расстроена!

Шурик быстро натягивает струны и начинает выводить стандартный
ритм-энд-блюзовый риф.

– Помню еще что-то, – улыбается он.

У меня щемит сердце.

– Продолжай, продолжай, – говорю я и, отщелкивая пальцами ритм,
сажусь за фортепиано.

– Ля мажор? – спрашиваю (у меня не абсолютный слух, я ведь ударник).

– Он самый! – отвечает Шурик, мотая головой.

Мы начинаем блюзовать.

– Давай «Проснулся я утром»! – кричу я, и Шурик тут же затягивает
нашу любимую джем-сейшеновую.

– Проснулся я утром, часа в два! – хрипит он, пытаясь изобразить
блюзмена. – И сразу понял: ты ушла от меня.

– Ну и что, ну и что! – подхватываю я. – Что ты ушла от меня.

– Все равно опять напьюсь! – давится Шурик. – Шуба-дуба, подумал
я, блюз!

И в таком духе дальше.

Шурик поет напряженно, тяжело. От этого серые пятна на его лице
становятся еще страшнее. По его лицу стекает пот, как на том,
последнем, концерте. Синяя жила на шее выпирает, натянувшись тетивой.

Увлеченные музицированием, мы не замечаем, как в комнате появляется
дед, Илья Павлович.

– Ну что это за музыка! – недовольно морщится он. – Примитив.
Один грохот. Этот ваш рок, эти буги-вуги, все эти штучки-дрючки
– не искусство, а балаган!

Дед отбивает каждое слово палочкой по паркету.

– Это не буги-вуги, – возражает Шурик. – Это блюз.

– Ай! – пренебрежительно махает рукой Илья Павлович. – Какая разница?!
Все равно ерунда.

Дед с кряхтеньем садится за стол. Я наливаю в его любимый высокий
стакан чай с мятой, и он, морщась от удовольствия, пьет. Затем
берет ломоть хлеба, мажет его маслом и клубничным варением.

– Хороший чай! – оттаял дед. – Ну, ты потратился, наверно? Смотри,
сколько всего накупил! И печенье, и сыр, и варенье! Раньше такого
не было.

– Раньше и я был другим, – отвечаю, – хорошо, что ты пришел, дед.
Я о тебе часто думаю.

Мне хочется сказать деду еще что-нибудь теплое, но я, как обычно,
сдерживаюсь. В наших отношениях это не принято.

– Ну-ка, сколько времени сейчас? – дед поднимает глаза на будильник.
– Семь. Якубович начинается. Пойду посмотрю.

Тяжко вздохнув, он встает из-за стола и, покачиваясь, уходит в
комнату.

– Вот так, – говорю я Шурику. – Вначале дед даже на метро ездил.

Думал, что если продолжать активно двигаться и вести бодрый образ
жизни, болезнь сама собой исчезнет. А вышло все по-другому. Жизнь
не вернулась. Ее заменили Якубович, еда и чай. Правая сторона
тела почти полностью атрофировалась. Из сотни друзей не осталось
никого. Ни одного человека. Понимаешь?

Шурик кивает:

– Понимаю.

– Вова! – доносится из комнаты дедушкин голос. – Посмотри! С телевизором
что-то не то.

Я вхожу в комнату и вижу прыгающие по экрану неопределенные блики.

– Так лучше? – спросил я, ударив по корпусу допотопного «Рубина»
кулаком.

– Вроде ничего, – отвечает дед. – Только бы контрастности прибавить.

Я кручу наугад какую-то ручку (все обозначения на задней панели
давно стерлись) и отхожу к двери. В телевизоре что-то громко стреляет,
и во весь экран расплывается фиолетовое лицо Якубовича. Из всех
цветовых оттенков в этой радиотехнической реликвии остались только
синие тона. Дед прикладывает ладонь к уху, чтобы лучше слышать
вопрос, а я возвращаюсь на кухню.

Напротив Шурика сидит недовольный Костян. Его хулиганистое крысоватое
лицо выражает желание устроить маленький сыр-бор.

– Давненько я собирался тебе навалять, – говорит он, бандитски
прищурив глаз.

– За что, Костик? – удивляюсь я.

– Да просто так. Чтобы боялся. Ладно, не трясись. Давай лучше
в «пьяницу» сыграем.

Мне бы проглотить этот выпад, но не тут-то было. Обида уже ударила
в мою голову.

– Катись ты со своей «пьяницей» куда подальше. Чего ты вообще
приперся?! Тебя звал, что ли, кто-то? Вали отсюда!

– Ничего себе заявочки… – Костик угрожающе сплевывает сквозь зубы
и приподнимается из-за стола. – Ты что, забыл, как бычки в глазах
шипят?! Ну, ты у меня сейчас огребешь!

– Пойдем, выйдем, – завожусь я, чувствуя жгучее желание ударить
по его наглой морде, чтобы знал, как со мной связываться, а затем
добавляю: – запомни, я – человек спокойный и гуманный, но если
меня вывести – убить могу. Я – псих. У меня белый билет есть.
Понял?

– Ребята, ребята, – вдруг вскочил Шурик. – Ну что вы, ей-богу,
как маленькие.

– А ты, фраер, не лезь! – осаждает его Костик. – А то и тебе достанется.

Тут уж я не выдерживаю и прямо через стол хватаю своего обидчика
обеими руками за рубашку.

– Ну все, паскуда, – ору я ему в лицо, – тебе – хана!

Сцепившись, мы шумно вываливаемся в коридор и начинаем драться.
Вернее возиться. Бить друг друга кулаками почему-то не хочется
ни мне, ни Костику. Поэтому мы скорее боремся, чем деремся. Но
эта нелепая борьба продолжается недолго, потому что я довольно
быстро подминаю под себя неприятеля и сажусь ему на грудь.

– Как? Хватит? – спрашиваю я. – Или еще хочешь?

– Я тебя урою, гнида! – ругается Костик, брыкаясь подо мной.

Мне кажется, что теперь он готов ударить меня кулаком. И даже
по лицу. И даже очень сильно. Его голова мечется в истерике по
кафельным плиткам, мотая русыми лохмами.

Я еще крепче сжимаю худосочные запястья своего противника. Теперь
вырваться из моей железной хватки у него нет никакого шанса. Но
Костян не сдается. Он делает последний, очень сильный, рывок и
чуть не опрокидывает меня на спину. В ответ я прижимаю его к полу
всем своим телом, и он, наконец, успокаивается. Понимая, что в
любое мгновение Костян может снова взбрыкнуть, я держу его жилистые
руки очень крепко. Немного передохнув, он опять начинает тужиться,
отчего бугор опухшей от множества уколов вены на руке напряженно
краснеет и приподнимается. Кажется, я вижу на этой руке след последнего,
так называемого «королевского», укола, или «овердоза», унесшего
двадцативосьмилетнего Костика, между прочим, мужа, отца и авторитетного
гангстера, хранившего под своим диваном крупнокалиберный пулемет,
в мир вечного блаженства и покоя.

Вдруг откуда-то сверху раздается голос деда:

– Эй, петухи! Что вы тут устроили! А ну-ка разойдитесь!

– А что он задирается… – жалуюсь я.

– Вот я вам сейчас обоим! – дед угрожающе замахивается своей палкой.

– Ну, что? – спрашиваю у Костика. – Закончили.

– Закончили … – отвечает противник сквозь зубы. – Пока…

Чтобы разозлившийся Костик не успел сделать в завершение какую-нибудь
пакость, я одним резким движением вскакиваю и отбегаю на безопасное
расстояние. Но, вроде, нет, угомонился. Видать, затаил злобу где-то
глубоко в себе, чтобы расквитаться позже. Что ж, думаю, буду на
чеку.

– Сколь веревочке не виться, – вздыхает кто-то за моей спиной,
– все равно один итог…

По лестнице поднимается дядя Женя. Человек странный и непредсказуемый.
Чудаковатый выдумщик и самоделкин. Собиратель всяческих остроумных
механизмов, самым совершенным из которых оказался самодельный
пистолет. Когда пустота и бессмысленность жизни довела его до
исступления, эта «игрушка» не дала осечки.

– Это что здесь происходит? – спрашивает он строго. – Все возитесь?

Его неестественная, шутовская строгость заставляет нас улыбнуться.

Дядя Женя, фантазер и любитель разного рода розыгрышей, имеет
привычку напускать туману на мозги окружающих. С ним не соскучишься.
Правда, его юмор всегда с небольшой грустинкой, как говорится,
«со вздохом». Но так что ж? Зато он всегда такой, какой есть.
Без притворства и веселого, показного идиотизма.

– Может, чайку? – предлагаю я.

– Не откажусь, – отвечает дядя Женя.

Дядя Женя пьет чай по-старинному, с блюдца, задумчиво щелкая рафинадом.
Взгляд его устремлен в пустоту.

«Хотелось бы знать, где сейчас находится этот человек?» – думаю я.

Молча выпив две чашки чая, дядя Женя неспешно вытирает свое распаренное
белокожее лицо салфеткой и возвращается в действительность.

– Итак, – важно произносит он, заметив всеобщее внимание к своей
персоне, – как вы думаете, почему инопланетяне посещают Землю
на маленьких летающих тарелках, а не на чем-то другом?

«Действительно, – думаю я, – почему?»

– Все дело в том, – отвечает дядя Женя сам себе, – что им, инопланетянам,
не резон сажать гигантский межгалактический корабль на поверхность
нашей планеты. Поэтому они зависают где-то неподалеку и посылают
летающие тарелки на разведку.

– А Вы сами-то хоть раз видели эти самые летающие тарелки? – пренебрежительно
ухмыляется Костик.

– Конечно. – Уверенно отвечает дядя Женя и делает продолжительный,
исполненный достоинства глоток чая. – Конечно, видел. Когда я
вернулся на гражданку, меня направили в Ленинград, сварщиком…

И дядя Женя рассказывает длинную и запутанную историю про свой
первый контакт с НЛО.

Его рассказ насыщен разнообразными научно-техническими терминами,
которые заставляют всех слушателей сосредоточиться и настроиться
на серьезный лад.

Увлеченные невероятной историей, мы не замечаем, как на кухне
появляется Юра. Он застенчиво крадется, опасаясь отвлечь наше
внимание и сбить рассказчика. В правой руке Юры – портативная
видеокамера, которую он приобрел в кредит за пару месяцев до своего
последнего гриппа. Нелепо, глупо, обидно и жутко завершилась эта
болезнь: дурацкая простуда вызвала отек мозга. Кто бы мог предположить,
что такое возможно? Выкрутасы природы иногда поражают своей жестокостью.
Впрочем, это только мы, люди, склонны все драматизировать, на
то у нас и нервы. А вообще, в мире нет ничего странного и ошибочного,
как в быстротекущей реке, которая нет-нет, да и выбросит на берег
какую-нибудь рыбешку.

Дядя Женя завершает свой рассказ.

– Ешьте, – говорю я, нарушая повисшую тишину, – не стесняйтесь.
Берите крекер, мажьте хлеб вареньем, пейте чай. Когда еще будет
такая возможность.

– Да уж, – соглашается Юра. – Нескоро.

Он поправляет очки и неуклюже осматривается. С виду сжатый и растерянный,
с широким открытым лицом, Юра кажется непревзойденным «лопухом»,
потенциальной жертвой нашей хищной жизни. Но на самом деле этот
простачок не так уж прост. Я знаю, что он всегда готов влепить
хорошую оплеуху тому, кого он считает ее достойным. В Юре сочетается
внешность добряка – скромняги и внутренняя сосредоточенность со
сверхнаблюдательностью в придачу. И это заставляет меня следить
в его присутствии за каждым сказанным словом, чтобы, вдруг случайно,
не спошлить и вообще вести себя хорошо.

– Ну, как твой компьютер, еще работает? – спрашивает Юра.

Вопрос забавный.

– Компьютер, который вы подарили мне на двадцатичетырехлетие,
уже давно на свалке. Пять лет для компьютерной эволюции – срок
немыслимый по своей протяженности. Это – целая эпоха.

И я рассказываю, каких высот достиг искусственный интеллект с
момента нашей последней встречи.

– Невероятно… – качает головой Юра.

– То ли еще будет, – отвечаю я.

– А сейчас у тебя хороший компьютер? – встревает в наш разговор
Костик.

– Мой компьютер уже устарел, – отвечаю я, – но меня устраивает.

– Давай меняться! – вдруг оживляется Костик. – Ты мне компьютер,
а я тебе – вот это!

Он вытаскивает из своей барсетки блестящий револьвер с длинным
и широким стволом:

– Вот! Пристрелянный. «Магнум». Отличная вещь. Не «моченый». Бери,
не пожалеешь!

Я объясняю Костику, что мне оружие, в принципе, ни к чему. Кроме
того, обмен, который он предлагает, не равноценный: ведь мой старенький
«Пентиум» стоит гораздо дешевле его «красавца».

– Ничего, пускай будет, – Костик придвигает «Магнум» ко мне, –
в хозяйстве не помешает. Бери просто так. Дарю.

– Ну, спасибо. – Благодарю я и убираю револьвер на холодильник.

Так, чашка за чашкой, разговор за разговором проходит часа два.
Агрессивность Костяна словно ветром сдуло. Сидит довольный и благодушный,
уничтожая в свое удовольствие берлинское печенье.

Илья Павлович покачивается на табуретке около окна и, кажется,
уже клюет носом – ему пора спать.

Шурик и Юрик о чем-то увлеченно беседуют. Я прислушиваюсь к их
разговору.

– Хотел было навестить тебя в больнице, – говорит Юра, – да не
успел. Слишком долго собирался.

– Ладно, уж! – улыбается Шурик. – Ерунда! Не такие мы с тобой
близкие друзья были, чтобы навещать друг друга в больницах.

– Ну хотя бы один раз можно ведь было? – возражает Юра.

– Один можно, – соглашается Шурик.

– Что-то засиделись мы в гостях! – неожиданно заявляет дядя Женя
и хлопает себя по коленкам. – Пора, как говорится, и честь знать.

– Да, да! – вздрагивает разбуженный Илья Павлович. – Надо закругляться.

Я прошу их посидеть еще немного.

– Куда вам торопиться, – говорю. – Время-то детское. Давайте сейчас
еще по чашечке. И в «пьяницу» сыграем.

– Да мы ведь, в общем, на минуточку, – оправдывается Илья Павлович,
– и то случайно. А теперь пора, пора…

Мои гости одновременно, как по команде, встают из-за стола и быстренько,
друг за дружкой, идут к двери.

– Куда же вы! Только пришли, и нá тебе… – вскрикиваю я.

– Не боись. Может, придем еще, – отвечает Костян, напяливая свою
хулиганскую кепку.

Перед уходом Юра настраивает видеокамеру и снимает меня на память.

Последним покидает дом дед Илья Павлович.

– Ну, что, – говорит он, – передавай привет всем нашим. И не забывай.
Будь здоров. Провожать не надо.

Я кидаюсь к деду, чтобы поцеловать его на прощание или пожать
руку, но налетаю на холодное дерево запертой входной двери.

Вот так они ушли, оставив после себя лишь чашки с недопитым чаем.
Промелькнули, как люди на проносящейся за окнами поезда платформе.
Промелькнули и исчезли. И мне почему-то кажется, что навсегда.

Я открываю глаза и вижу, что двор наполовину утонул в сумерках.
На фиолетовом небе ни единого облака. Значит, будет ясный день.
За доминошным столом остались три самых азартных пенсионера. Они
будут играть до кромешной темноты. Детский визг уже сменился недовольным
хныканьем малолетних ненавистников домашнего уюта и белоснежных
кроватей. Кто-то под диковатое гоготание запускает сигнальную
ракету. Она взлетает аж до крыши двенадцатиэтажки и с треском
взрывается малиновыми искрами.

– Мам, ну еще десять минуточек! – доносится чей-то тонкий голосок.

А в ответ густой женский бас:

– Домой, немедленно!

Голубятник, старый зэк, машет своей палкой с длинной лентой, загоняя
домой стайку загулявшихся птиц. Согбенные лавочные бабушки угрюмо
разбредаются по своим, пропахшим старостью, малогабаритным квартиркам.
У соседей сверху что-то разбивается, наверно, пустая бутылка,
пущенная в стену вспыльчивым хозяином квартиры. В окнах соседних
домов зажигается свет.

Становится совсем темно. Наверху мигает огонек невидимого самолета,
а внизу качается, ухватившись за автобусную остановку, пьяненький
овощной грузчик. Я тушу окурок об железные перила балкона и возвращаюсь
в комнату. Пятница закончилась.

Октябрь 2001– январь 2002