Литературная критика

/Филип Дик, «ВАЛИС», М.: «Издательство АСТ», «ЛЮКС», 2004/

Когда-то в «Топосе» Лев
Пирогов очень хорошо написал о фантастике, а точнее о своих
счетах с ней. На чем базировались претензии как-то не запомнилось,
но осталось ощущение, что критика жанра была справедливой, бесспорной,
неопалимой и пламенной. Кажется, вскрывался некий цинизм Sci-Fi-райтеров
по отношению к определенным читательским надеждам. Кажется, нынеживущие
отечественные фантасты, эти еще совсем недавно такие «озорные
чудаки», и были актуальной мишенью. Одно дело, что, будь все люди,
согласно грубым прикидкам психоанализа, сексуально удовлетворены
во всякий момент своей жизни, то никакой фантастики и литературы
и не было бы; не было бы решительно никакого искусства. Другое
же дело, что такого счастья у многих нет, людей и без того живет
крайне много и, не смотря на силу и мощь искусства, будет жить
всё больше, но главное – во всяком моменте общекультурной жизни
нет звёзд Голливуда и всех остальных алеутов,
нет заслуженных творцов и уважаемой публики, нет известных писателей
и неведомых читателей, а есть одни только звенья (паттерны, сегменты,
элементы) социального процесса (антропологического, видового,
межвидового). И вот одни звенья перестали показывать другим зовущую
и важную перспективу для всей цепочки и принялись
ковать не тревожное светлое Завтра (Сегодня, Гипер-Надысь), а
всё больше ковкие и ходкие мониста (подвески, обвески) Бытового
Безвременья. Это, если – для остроты момента – обобщать. Но ведь
даже лет 12 назад в журнале «Смена» можно было прочесть, кроме
прочего, и о зовущем и важном (сознавал ли это автор тривиальной
статьи – не важно), например такое: «Певица околдовала
зрителей, разбудила всех. После фестиваля у нее появилось
несколько тысяч обезумевших фанатов». У писателей (фантастов,
в частности) такого счастья нет, может быть, именно оттого, что
они стараются во всем походить на многотысячную певицу, т.е. призывно
виляют тазобедренным ансамблем, раскованно покачиваются и вальяжно
орут «Yeah!», «Cmon everybody!» и «Thanx, God, Im V.I.P.!», никого
принципиально не будя и не зовя.

Но не всё же отформатировано по типу телешоу «Аншлаг!» или придорожных
бигбордов с призывами к духовности, на которых колористические
и дизайнерские решения убивают доверие к слову «духовность» уже
навеки. Когда-то был превосходный социальный фантаст В.Пелевин,
ныне являющийся тысячам обезумевших фанатов в образе Чисто Экстенсивного
Стиля, генератора сатирических хохм и анекдотов, а также несгибаемого
пропагандиста Неизбежного Радужного Потока. Он вроде бы и будит,
и зовет, но уже не околдовывает, как не околдовывает
многоразовый рецепт о важном. Светлые чувства, однако, не иссякают,
и связаны они с другим звеном, решительно другим.

Во-первых, он географически и практически далек от нынеживущих
фантастов отечественных. Во-вторых, он велик, знаменит и давно
уже всех околдовал. В книжных рецензиях какого-нибудь гремучего
журнала, скрещивающего прогрессивный вкус и дремучую культуру,
о нем стесняются давать биографическую справку, а рецензент-колдун
пишет касаемо книги, что не о ней надо читать, а её самую. В третьих,
широким массам до сих пор не известно, действительно ли наследие
этого фантастического фантаста сплошь и рядом переводилось на
русский небрежно и кургузо, или же Сам в силу причин писал не
всегда качественно. Зато известно, что Сам писал тревожно, порой
сверх меры тревожно, сильно зовуще и о важном в каждом. Писал
об интересном. В четвертых, он уже психосоматически и, возможно,
континуально далек от всех нынеживущих. Когда мы с друзьями делали
на радио передачу о нем к его очередной годовщине, то его писательская
судьба откровенно походила на авантюрно-психологический, вызывающе
нестандартный вымысел, на сардонический fiction, на написанную
им же в своем стиле собственную жизнь. Гендерная суматоха, парадоксальные
социальные контакты, гражданская и экзистенциальная паранойя,
психоактивные и географические марафоны, врожденная неоперабельная
оригинальность ума и суицидально-экстремальные приключения тела
– было всё. Полная магических противоречий трагикомедия.

Ясно, что Филип К. Дик писал в основном о себе. Его жизнь длиной
54 года похожа на Американскую Мечту и настолько же от неё далека.
Не всё, написанное им шедеврально и драгоценно. Всё, им написанное
о шизофрении, паранойе, галлюцинаторной динамике убедительно и
правдоподобно. Теологические моменты и христианские вкрапления
в его кажущейся сугубо жанровой прозе – стратегический ход. И
это стратегия метафизического партизана, борющегося
за свои права, когда вконец расфлуктуировались суровые фантазмы
иррационального. Иные протагонисты в его книгах могут казаться
наивными или простоватыми в сравнении с баснословными вавилонскими
баррикадами французского постструктурализма, но это может быть
и специальным маневром, ибо явно Дик не лыком шит. Считается,
что все диковские герои – лузеры. Зато их много. И их голгофы
не безвестны. Самая высокая из всех голгоф – она же самая автобиографичная
и внетрадиционная – теперь теряет практическую безвестность в
русском переводе. И сам Дик в этой гирлянде – а это трилогия –
до упора реализует свои партизанские стратегии, выглядит не только
убедительно и правдоподобно, но и блестяще, и захватывающе.

Первая часть трилогии «ВАЛИС». Где-то писали, что это, при всех
странностях и сменах профиля, всё же sci-fi. Крепкий, мол, но
страннейший НФ-роман от прославленного НФ-короля. Две трети трехсотстраничной
книги никакой НФ даже не пахнет. Только после, вроде бы, она –
НФ. Но такая – неощутимая. Ощутим заметно облагороженный стиль
и слог (качественный перевод или же Дик писал с чувством и от
души?). И – о важном напрямую, но не в лоб. А важное заключается
в том, что речь ведется о Боге и о человеке, взаимоотношения которых
простираются в самых конкретных социальных действительностях,
простираются строго закодированным узором полотна всеобщей жизни.
Раскодирование производится протагонистом в так называемой «Экзегезе»
– скорее Толковании, нежели дневнике. Другая информационная спираль,
традиционно – сюжет. Начинается всё с того, что две важные
и дорогие герою особы женского пола уходят из жизни в течение
довольно короткого периода времени – одна добровольно, другая
в силу неизлечимой болезни. Обе особы обставили свой уход таким
образом, чтобы кому-то из оставшихся жить их знакомых было неизмеримо
больнее и ужаснее, чем им самим накануне небытия. Ужаснее и больнее
стало герою – Жирному Лошаднику. В эту пору разрушилась еще и
его семья. Разрушилась и его психика, урезонить, удержать, успокоить
которую пытаются трое интеллигентных американских друзей, маленькая
компания героя: НФ-писатель Филип Дик, реактивный и скептический
ирландец Кевин и добропорядочный профессиональный католик Дэвид.
Лошадник сам пытается свести счеты с жизнью, попадает в психушку.
Шизофреническая тема вступает с самого начала повествования: нарратор
мельком, но внятно сообщает, что он и Жирный Лошадник – одно лицо,
а записки пишутся «от третьего лица ради того, чтобы добиться
столь необходимой объективности». Раскол исчезает в
кульминационной части книги, довольно быстро и без ложного катарсиса,
однако возобновляется вновь в финальных частях романа, также без
театрального драматизма. Все эти хождения по мукам проистекают
из события, имевшего референцию с эпизодом реальной жизни американского
фантаста-лауреата Ф.К.Дика. В марте 1974-го он пережил микроинсульт,
во время которого испытал мистическое озарение и откровение-коннект
невероятной силы. Помимо этого, по словам писателя и по свидетельствам
его близких, в тот период вокруг Дика произошел ряд загадочных
событий. Все испытания и беды начались позже, когда Бог, он же
ВАЛИС, он же Зебра (термин Лошадника, связанный с ч/б полосами,
а точнее с масштабной мимикрией), она же Святая София – покинул
реципиента и прервал прямой контакт. Роман «ВАЛИС» – занимательнейшая
смесь современного неоголтелого мистицизма, сюжетной прозы, не
лишенной юмора и правильной интриги, а также автобиографического
письма. Цитаты и отсылки к Аполлонию Тианскому, Ксенофану Колофонскому,
Бёме, Юнгу, Элиаде и другим, множество актуальных тому времени
аутентичностей и весьма реалистически выглядящий бред
богопознания (кажется, так нарекли это психиатры) – снимают
вопросы о научно-фантастичности романа. Но иных ярлыков не приклеить.
То, что увидело свет как книга «ВАЛИС» в далеком 1981 году более
всего похоже на какую-то жанровую трансгрессию, но трансгрессию
не из бунта, а из малозначимости эстетических размежеваний рядом
с важным посланием. Послание настолько значимо для автора, что
он действительно увлекается: не погрязая в терминологии и витгенштейновой
логике, Дик тем не менее к середине книги учащает рефлексивные
повторы, вновь и вновь на разные лады пересказывает и анализирует
кризисные моменты в жизни своего Жирного Лошадника, в общем, несколько
перебарщивает. Видно, что задумал многое, и оттягивает момент,
когда сюжет взорвется новым развитием.

Пересказ сюжета, как мне кажется, в случае с «ВАЛИСОМ» не вреден
для дальнейшего чтения. Сюжет не слишком мудрен. Гораздо важнее
жар вдохновенного (не буду писать «духовного») наполнения. Выведенная
в книге «Экзегеза» героя – весьма заразительный, поскольку не
сухо-академический, апокрифический свод, а именно – выход на гностическую
традицию. И лишь поэтому, по причине яркой попытки Дика на закате
жизни вернуть алеутам такие названия, как теофания,
гнозис, я вижу особенное значение прилично переведенного
на русский романа «ВАЛИС». Финал неожиданно особенен. Финал первой
книги хорош настолько, что появляется конкретная необходимость
ознакомления с остальными частями (пусть третья книга, как где-то
упоминалось, и не окончена). Дело в том, что в имеющемся раскладе
не столь важно, был ли у последней диковской троицы, у этой художественной
теософии на человеческом языке источник в виде микроинсульта
или чего-то, называющегося иначе, например – плазмат.
Да хоть психоз.

При чтении «ВАЛИСа» всплывают в памяти еще два американских недетских
писателя, отнюдь не фантасты, далеко не столь плодотворные, как
Филип Дик. Думаю, что массивная и специфическая проза Роберта
Пёрсига («Дзен и искусство по уходу за мотоциклом», «Лила») и
закодированная и уникальная проза Томаса Пинчона («V.», «Выкликается
лот 49») определенным образом, неявно, тайно, обрядовыми нитями
интуиции и протуберанцами коллективного бессознательного связаны
с темой «ВАЛИСа». Пёрсиг более магистрален и фундаментален, тверд
и тщателен. Пинчон аккумулирующ и ускользающ, изыскан и исподволен.
Они, кажется, совершенно разные. Но, определенно – говорят об
одном и том же. О Важном.

« – Так гласят японские мифы, – кивнул доктор Стоун. –
Из двух близнецов женщина дает рождение огню, затем спускается
под землю. Мужчина идет за ней, чтобы спасти, но обнаруживает,
что она начала разлагаться и теперь рождает чудовищ. Женщина преследует
его, и мужчина оставляет ее в заключении под землей.

Жирный был потрясен.

– Разлагаясь, она продолжала рожать?

– Только чудовищ, – сказал доктор Стоун.»

«Если Жирный был психом, следует признать, что он страдал странной
формой психоза – полагать, что ты столкнулся с проникновением
рационального в иррациональный мир. Как лечить такое? Вернуть
пациента туда, откуда он начал? Тогда он будет оторван от рационального.
Подобное лечение не имеет никакого смысла: это оксюморон, вербальное
противоречие.»

«Те годы – с 60-го по 70-й – в Америке, а особенно в Северной
Калифорнии, в районе Залива, были совсем паршивые. Как ни досадно,
но это факт, и самые причудливые термины и замысловатые теории
его не скроют… Хотя Бог и явился Жирному не в лучшее его время,
он по крайней мере не делал ничего противозаконного, как Стефани.»

«Люди и мир – друг для друга яд.»