Проза

Стало уже привычным сравнение человеческой жизни с поездом, с
путешествием по железной дороге.

И действительно, похоже. Вроде бы едешь в нем, поезде, едешь,
смотришь в окно на красивые и печальные пейзажи, на удивительные
восходы и страшные закаты, на своих соседей по этому
длинному путешествию. Лениво разговариваешь с ними о всякой
всячине. Когда сел в поезд – не помнишь, когда сойдешь – без
понятия. И цели-то особой вроде нет, лишь бы дорога была приятной
и необременительной. Иногда пересаживаешься из вагона в
вагон, меняешь линии, направления. Очень важно бесконечно лететь
куда-то без остановок... долгие простои очень нервируют. И
важно не опоздать в вагон, на минуту выскочив за пивом на
маленькой чужой станции.

Соседи твои со временем меняются – уходят, пересаживаются, исчезают
навсегда. Однако некоторые из них держатся возле тебя
долго, как привязанные. Вам словно в одну сторону, и место
назначения общее. Совершенно случайные люди, которые то и дело
мелькают у тебя перед глазами. Зачем они здесь, по какому
случаю?.. Кто они тебе и кто ты для них? Или уйдет вот такой
человек на некоторое время... думаешь: ну все, с концами – а он,
глядь, вернулся, занял свое место поблизости. И сидит
улыбается загадочно. Как будто чего-то знает...

А вон тот, вон тот, смотри! помню, ехал рядом со мной, а теперь
весело машет рукой из окна встречного поезда. Ну что ж, помашу
ему в ответ. Счастливо!

Настало время рассказать про Кузьму и других.

Кузьма из «калашникова» садит как бог. Ножи метает отлично, при
необходимости может и машину подорвать. Такая у него профессия.

Мы знакомы с первого класса. Кузьма – мой сосед по жизни. Что-то
держит его возле меня, хотя, казалось бы, для этого нет
никаких ясных причин.

В школе он был хулиганом и двоечником. С большим трудом
передвигался из класса в класс, но на второй год его ни разу не
оставляли. Кузьма хватал двойки по поведению за бесконечные драки и
художества. Постоянно дерзил учителям. Любил шататься по
дворам, лазить по стройкам, жечь костры в посадках.

Я, в отличие от него, читал фантастику братьев Стругацких, ходил в
авиамодельный кружок. Мечтал стать моряком, пограничником
или летчиком. Кузьма говорит, что он постоянно списывал у меня
домашние задания, но я этого не помню.

Компании у нас были разные, и, кроме школы, интересов общих ноль.

Кажется, мы дрались с ним пару раз. Драки эти были какая-то ерунда.
Не помню даже, кто брал верх. Надеюсь, по очереди.

Что отличает его от всех других людей – это постоянная улыбка.
Кажется, без нее он не может жить. Коллекция улыбок у него
богатейшая, и он использует разные, под стать настроению:
веселая, яростная, непонимающая... одна тихая такая есть,
излюбленная... и можно набрать еще десятка два. Даже когда он
совершенно серьезен, улыбка все равно проступает на его лице. И это
многих вводит в заблуждение.

Однажды на уроке физкультуры у нас были прыжки в высоту, и я
прыгнул выше всех. Случилось так. Перелетел планку, лишь чуть
задев ее. Она не упала. И целый урок никто не мог побить мой
рекорд. Я сидел на лавочке и заслуженно отдыхал, снисходительно
поглядывая на девочек. Они бросали на меня загадочные
взгляды, хихикали. Я был чемпион и герой дня.

А когда уже прозвенел звонок, Кузьма, в тот день чего-то
освобожденный от физкультуры, разбежался и с хорошим запасом перелетел
через планку. Прямо в чистом школьном костюме тяжело
плюхнулся на пыльный мат.

Девочки восторженно взвыли. Кузьма, лыбясь во весь рот, отряхивал костюм.

Мне будто кто пощечину влепил.

Как-то у нас в школе проходил медосмотр. Докторов интересовало
развитие полового аппарата семиклассников. Толпа голых пацанов в
ужасном смущении стояла в медкабинете, прикрываясь руками.
Нас вызывали по одному. Мы подходили к доктору, он проверял
состояние наших органов. Это было и смешно, и страшно. Когда
мое хозяйство оказалось в бесцеремонных руках доктора, я
зашипел и отпрыгнул. Не от боли, а от самой невозможности
происходящего.

– Как же ты жениться-то будешь?– укоризненно сказал доктор.

– Как же ты жениться-то будешь?– весело и нервно подхватил Кузьма,
стоявший в очереди за мной.

– Придурок,– сказал я ему сурово. (Получилось, что и доктору слегка
заехал в морду.) И не подумал улыбнуться, потому что знал:
друзья потом житья не дадут. Эта взрослая серьезность
подействовала на Кузьму лучше, чем самый отчаянный мордобой. Он
умолк и в свою очередь, стесняясь, направился к доктору.

– Ты слишком возбужден,– сказал доктор тихо,– поди побрызгай на
него холодной водичкой.

Я это слышал. Можно было заржать, стереть Кузьму с лица земли, но я промолчал.

Однажды на уроке биологии меня вызвали к доске. Задания по биологии
я никогда не учил – предмет не такой сложный, всегда можно
отболтаться. Я водил по рисунку указкой, что-то придумывал.
Пестики, тычинки, семядоли... или что мы там проходили...
Вроде бы, по всему судя, на тройку вытягивал. Скукота. Тут
раздался звонок, и народ рванул к выходу.

Училка биологии у нас была пожилая тетка с удивительным голосом.
Когда она говорила, казалось, что в горле у нее неприятно
булькает холодный водянистый кисель. Я всегда старался тайком
заткнуть уши, если она объясняла урок дольше десяти минут.
Боялся – стошнит. Честное слово.

Была у нее привычка кутаться в толстый шерстяной платок, от
которого пахло пылью. Его длинные кисти доставали до полу.
Наверное, биологичке казалось, что это очень изысканно.

Я уже собирался уйти от доски, но задержался. Мое внимание привлек
рисунок, изображавший ободранного человека. Человек был
багров и перевит белыми веревками мышц и сухожилий. Даже на лице
у него были мышцы. Как я слыхал, лицевых мыщц у человека
чуть ли не две сотни. Они отвечают за выражение эмоций.

Сзади биологиня аккуратно рисовала в журнал мою заслуженную
троечку. Сначала выставила мне в дневник, а теперь потянулась к
журналу, лежавшему где-то на краю стола. Оторвала тощую
задницу... А мимо бежал к выходу народ, и кто-то взял и отодвинул
этот мешавший стул в сторону.

Училка, не глядя, села назад с размаху.

Я услышал тупой глуховатый удар и повернулся. Увидел: биологиня
сидит на полу, кипя от злости. Страшная, как Медуза Горгона. И
смотрит не на кого-нибудь, а именно на меня. Все двести ее
лицевых мускулов вздыбились яростно, будто змеи.

Ситуацию я осознал в долю секунды и сразу же честно сказал, улыбаясь:

– Это не я!

Наверное, моя улыбка и взорвала ее окончательно. Громко квакая о
том, что пожилого человека покалечили и инвалидом сделали, она
вцепилась в меня и потащила к директору. Я упирался, но сил
для калеки у нее было что-то даже многовато.

Я раньше не был замешан в дурных компаниях и делах, да и держался
очень уверенно: не виноват, мол. Уверенность всегда
производит впечатление.

Так что директор поверил мне. А биологичка пообещала заявить в
прокуратуру и взыскать с моих родителей деньги за физический
вред. Мне было ее жаль: действительно пожилой человек,
действительно пострадал, но при чем тут я?

Директор на всякий случай вызвал моих родителей в школу. Для
профилактической беседы.

Батя потом спросил меня, кто убрал стул: я или кто другой.

– Не я.

Батя кивнул.

По биологии я схлопотал «тройку» за четверть. Это была моя первая
тройка за четверть. До того я всегда был или отличником, или
твердым хорошистом. И вот теперь стал, видимо, нехорошистом.

Я плакал, когда открыл дневник на последней странице, честное
слово. Рыдал в парту. Словно потерял навсегда что-то бесценное.

Потом «тройки» стали привычны, и я с недоумением и стыдом вспоминал эти слезы.

И было еще много безобразных сцен в классе. Училка все время
напоминала о моем мифическом преступлении. Однажды сказала так:

– Если ты не виноват, тогда пусть встанет тот, кто это сделал, и
честно скажет. Вот сейчас мы и посмотрим, какие у тебя друзья.

Мне тоже, конечно, было интересно, кто отодвинул проклятый стул, и
я даже подозревал, что это Кузьма, и даже – что он сделал
это не случайно, а намеренно. Он всегда вел с биологичкой
войну, еле-еле тянул по ее предмету на три с минусом, чуть не
каждый день ругался с ней. Оба получали от этих стычек большое
удовольствие...

Я краем глаза держал Кузьму. Он улыбался, прячась за спину Игоря
Терехова. Пригнулся к парте и тихонько, шкодливо так ржал.
Если у меня и были еще какие-то сомнения, то теперь они
совершенно рассеялись.

Никто, понятно, не встал и не сознался.

– Вот,– торжествующе сказала биологичка,– вот чего стоишь ты сам и
все твои друзья.

Что тут скажешь.

Люди никогда не встают. На них нельзя надеяться.

Через несколько лет я закончил школу, меня забрали в армию –
осенью, сразу после моего восемнадцатого дня рождения. И я попал
служить в Северную Группу Войск, в Польшу.

Поначалу было трудно. И время тянулось медленно. Об этом мне не
хочется вспоминать.

Я отслужил год, вырос до «черпака». Стало полегче. Иногда можно
было и расслабиться. Уйти из столовой позже роты, например.
Никуда не торопясь. «Пупки», привезенные несколько дней назад,
под командой сержанта уже печатают шаг новыми
нерастоптанными сапожищами и орут во все горло песню – надо думать, для
лучшего пищеварения. А ты спокойно выскребаешь из тарелки
остатки пресной каши, дожевываешь поролоновый польский хлеб,
допиваешь несладкий чай, делая вид, что тебе плевать – еда для
старослужащих не имеет особого значения. Поправляешь ремень,
разглаживаешь за поясом складки «хэбэ». Надеваешь пилотку.
И не торопясь идешь по полку, лениво отдавая честь встречным
офицерам. Бледное польское солнце обещает прохладный вечер.
Приятно знать, что эта страна покорна тебе.

Лепота...

Только домой очень хочется.

И вот однажды сижу я со своими ребятами в столовой. Вдруг к нашему
столу приближается незнакомый «пупок», мнет в руках
засаленную пилотку. Его синеватая, наголо остриженная голова
бугрится неровностями, алеет свежими царапинами.

– А вы не Алексей Седов будете?– спрашивает он, робко улыбаясь. Тут
я начинаю понимать, что лицо его мне не вовсе незнакомо, на
глубине памяти заколыхалась какая-то расплывчатая придонная
муть.

– Да,– говорю, замирая от предчувствия.

– А мы с вами в одном класе учились... Ой, это нас!– сказал «пупок»
и опрометью побежал на зов послеобеденной команды
«Стройся!». Строилась разведрота.

У меня комок в горле застрял.

Я столько пытался найти земляка в Польше! Мечтал! Но за целый год
во всей дивизии появился лишь один парень из Вологды. А от
Вологды до Ярославля все-таки далеко.

И тут целый одноклассник!

Я долго вспоминал, как же его зовут. Год в армии отшибает память
начисто. Иногда не помнишь, как и тебя-то зовут.

Наконец осенило: Серега это Кузьмин, Кузьма!

Почему именно он?! Ну почему не Игорь Терехов, например?..

И ведь угораздило же его в разведку! Там настоящая вешалка. В полку
ходили слухи о том, как их готовят: иногда несколько раз за
ночь поднимают по тревоге – и кросс с полной выкладкой. В
любую погоду.

Я тут же взял у ребят деньги, сколько у кого было, пошел в магазин,
купил там печенье, оранжад, шоколад.

Дневальный разведроты долго не хотел вызывать мне Кузьму из
расположения. Подумаешь, какого-то «пупа»... много чести.

– Они готовятся к завтрашнему смотру.

– Мне на две минуты.

– Зачем?

– Одноклассник.

Дневальный завистливо вздохнул: повезло.

– Откуда?

– Ярославль.

– А архангельских «пупов» не было, не знаешь?

– Не знаю.

– Ладно,– сказал дневальный и громко крикнул:

– Рядовой Кузьмин, на выход!

Кузьма появился почти мгновенно, слегка встревоженный. Увидел меня – расцвел.

Пошли в курилку.

– Я тебе тут пожрать немного принес.

Кузьма кивнул и молча затолкал в рот шоколадку. В первые-то месяцы
в армии всегда хочется есть. Что угодно. Хоть просто черный
хлеб.

О чем нам говорить с ним? Ведь мы и на «гражданке» не были близкими
друзьями. Тем более столько не виделись. Тем более я
«черпак», а для него, кажется, это проблема.

Предаваться ностальгии? Ему рано и бессмысленно, а мне как-то
несолидно. Чем меньше думаешь о «дембеле», тем легче. Нужно
просто твердо знать, что он однажды придет, что он неизбежен...

Кузьма уничтожил весь продукт и попросил, отдышавшись:

– А может, у тебя лишняя тетрадь и ручка есть? У меня кто-то
стырил, письмо домой написать не могу. Мне девчонка каждый день по
пять штук пишет, надо отвечать.

– Вечером принесу,– сказал я.– Только готовься к тому, что девчонка
со временем будет писать тебе все реже...

– Ленка-то? Не-ет,– сказал Кузьма,– что ты!

– Ладно. Как ты тут вообще?

– Да так... дрючат сильно. И драться много приходится. Каждый день
раз по десять. Сержанты-то – почти все чурбаны.

Ну да ничего, настанет и мое время.

– Конечно,– сказал я.

– Хорошо тебе, ты уже «черпак». В парке живешь, я слышал?

– Да, в аккумуляторной. Круглые сутки там. В роте-то почти и не появляюсь...

– Хорошо тебе,– повторил Кузьма тоскливо. И рыгнул.

Хорошо-то хорошо, но ведь все это не просто так далось мне. Я год
служил, пока он там на гражданке баб утюжил. Но напоминать
ему об этом сейчас было бы жестоко.

– Ладно, я пошел. Если чего надо, заходи.

– Ага.

Напоследок я обернулся:

– Ну как там Ярославль-то?– спросил небрежно

– А что? Все нормально,– сказал Кузьма.– Стоит.

Он ничего не понял.

Поймет через год.

– Леха, а помнишь нашу биологичку-то?– крикнул он вслед.

– Помню.

– Это я у нее стул-то тогда убрал.

Зачем он признался именно сейчас? Хотел, сам того толком не
осознавая, этим странным способом отплатить мне за добро? Отстоять
какую-то свою независимость?

Я улыбнулся.

– А я знаю.

– Откуда?

– Знаю.

Встретить земляка, да еще одноклассника здесь, за тридевять болот
от дома... когда люди просто из одной области, из деревень за
сотни километров считают здесь себя почти родными
братьями... неужели он думает, что древняя школьная история имеет
значение? Он просто еще действительно ничего не понимает.

– Вечером принесу тетрадь-то.

Вечером их угнали в очередной марш-бросок. Я видел, как они
возвращались наутро: грязные, абсолютно без сил, но готовые
стрелять по первой команде... У меня таких испытаний, честно
говоря, не было. Я ремонтник, техническая интеллигенция. Кузьма
меня даже не заметил, плетясь в хвосте колонны. Голова его то
и дело сонно падала на автомат, висящий на груди.

Доставалось им, что и говорить, здорово.

Как-то мы пошли в «самоход» купаться на озеро, и славно, как на
«гражданке», поплавав, неожиданно были схвачены выскочившими из
кустов молодцами. Гарнизонный патруль, блин!.. Разведчики.
Сидели тут в засаде. Мы стояли понурые, с нас текла вода. На
«губу» совсем не хотелось. Да еще из аккумуляторной
вытурить могут снова в роту – на наше место желающих много.

К счастью, в составе патруля был Кузьма, а офицеров, что важно, не
оказалось, только сержанты.

– Это же мой одноклассник,– гордо и неторопливо говорил Кузьма
своим разведчикам, державшим нас за руки. Он улыбался мне.– Мы
же с ним в одном классе учились.

– Круто,– сказали разведчики.– Ну, больше не попадайтесь нам, ребятки.

Однажды мы, аккумуляторщики, загорали у себя в парке на крыше ПТО.
Было воскресенье, выходной, никто из начальства не должен
прийти. Зато пришел Кузьма. Миновал часовых, прокрался
незаметно...

-Я у тебя посплю до вечера, ладно?

– Какой базар, спи.

Он лег на бушлат и через несколько секунд уже отрубился. Спал
беззвучно. Не храпел, не шевелился. Словно колода или аллигатор в
болоте. Готовый в любую секунду метнуться...

Я разбудил его в семь часов, чтобы он не опоздал на ужин и кино.

– Ох, хорошо поспал. Классно у вас тут,– довольно потягивался Кузьма.

– Да свои сложности везде есть,– стал объяснять я.– Понимаешь,
постоянные испарения серной кислоты... вытяжка хреновая... а
молока за вредность не дают...

– Ну ладно, я пошел. Сегодня какое-то кино интересное в клубе. Придешь?

– Не знаю. Идти неохота.

Мне до «дембеля» оставалось месяца четыре, не хотелось совершать ни
единого лишнего движения. Заснуть бы вот, как Кузьма,
проснуться – а уже ноябрь...

Мы сильно скучали в Польше по снегу. Он там выпадал всего раза два
и еще до обеда таял. В прошлом декабре лили бесконечные,
отупляющие дожди. В Новый год светило яркое солнце, было тепло,
ни одной снежинки, мы ходили без шинелей. Покрывались
гнилостными «розочками» и мечтали о русских морозах. Вологжанин
тогда говорил мне, сильно нажимая на «о» и щуря глаза:

– Я бы сейчас сосульку с крыши отломил и съел лучше всякого морожена.

– Это точно.

– Домой бы...

– Скоро.

– Ну пока. Да, знаешь, мне девчонка-то не пишет больше,– сказал
Кузьма на крыше ПТО.– Говорит: замуж выхожу...

Я пожал плечами. Обычное дело.

– Ну и что, собираешься дезертировать, бежать в Союз?

Отпуск Кузьме, понятно, никто не дал бы.

– Я не псих. Мигом поймают.

Ну конечно, свою разведроту он хорошо знал...

– Правильно. Так что плюнь и забудь.

– Не-ет,– сказал Кузьма со злой улыбкой.– Я потом разберусь.

Окончание следует.