Литературная критика

Натали Саррот "Откройте". Перевод И. Кузнецовой.

Тимур Кибиров "Пироскаф". Новые стихотворения, "Знамя"", 2001, №6

Недавно умершая
Натали Саррот
занималась "изучением" языка: в
текстах её живут стёртые речевые формулы, типа "до свидания"
или "скучаю, люблю, целую". Саррот вскрывает их пустоту, бессмыслицу, если вспомнить Лотмана (?) "обнажает приём".
Становится понятным, очевидным, что люди говорят не то, что думают (это очевидно); не то, что говорят (это естественно). Но,
главное, говорят, чтобы ничего не сказать. Язык более не объединяет.

Интеллектуалами нашими особо ценимы усилия Деррида по деконструкции всяких там незыблемых текстов, типа
американской "Декларации о независимости", в которых он находит десятки (если не сотни) противоречий и несостыковок. Просто
беда. Саррот делает примерно тоже самое, но в художественном ключе. У них даже фамилии похожие.

У Натали Саррот есть прямой русскоязычный аналог - Лев Рубинштейн, картотеки которого - та же самая "языковая игра", а если
быть безжалостней и точнее - констатация факта: язык не то, чем они кажутся. Правда, в отличие от картезианствующих
французов, Рубинштейн разыгрывает всё те же штампы и общие места как экзистенциальную драму с постоянным повышением градуса
отчаянья. Саррот и Деррида ничего не бояться. Саррот вообще уже покойница - эй все эти проблемы теперь вообще до фени.

Мы рассматриваем опыты Рубинштейна как поэзию (тогда как Саррот - пример беллетристики для "новых умных") вовсе не из-за
уровня моря их душевного волнения. Просто карточки Льва Семёновича, их листание, освоение, чтение образуют регулярную
метрическую систему. Натали Саррот рубится с языком в строчку: "Откройте" более похожи на диалоги из пьесы. Однако
отстранённость, отсутствие постепенно нагнетения напряжения делают их, всё-таки, прозой.

Последние книжки Тимура Кибирова, явившие нам новый, не совсем привычный облик поэта, отчего-то считаются не слишком
удачными. Может быть, из-за того, что ко всему новому привыкаешь с большим трудом: по поводу Кибирова, парохода и человека,
у всех уже давно имеется определенное мнение и менять его не очень уютно.

Между тем, Кибиров настойчиво играет в меланхолика с приговскими обертонами. Нечто похожее происходит и в подборке,
опубликованной в июньском номере "Знамени". Здесь Тимур Юрьевич выступает в жанре короткой пьесы, да к тому ж,
по-Приговски, оборванной на полуслове. То ли дело, когда он скакал как аксакал и выдавал катрен за катреном на протяжении
многих-многих страниц.

Наступая на горло собственной песне Тимур делает то же самое, что Саррот с Рубинштейном: вскрывает приём. Все составляющие
его весёлого и лёгкого дара остались прежними. Изменились пропорции. Главное - здесь доведена до логического завершения
бытовуха, следующая стадия разложения иронии. Ни о чём более нельзя говорить серьёзно. "Свобода от…//Свобода для….//Свобода
бля…"

Говорить, тем не менее, хочется: ведь мы пока что ещё живы. А живой человек, может быть, тем от всей остальной неживой
природы и отличается, что говорит. То есть, производит тексты. Работает с языком. В языке.

Кибиров всегда стремился быть искренним и, даже если грустно, весёлым. То есть, естественным: кто Тимура Юрьевича знает
в личном общении, меня поймет: нет в литературе более нормального, органичного человека. И если в стихах его много
обращений, то это не концептуальный приём, а дружеское подмигивание. Способ передать привет. Сделать человеку
приятное.

"Пироскаф" составлен из речевого мусора, как прежние его книги были составлены из перепевов и цитат. В этом видится прямое
влияние концептуалистов, того же Рубинштейна. Хотя "работа" над служебными частями речи, скажем, с предлогами, пришла явно
от Айзенберга. Рубинштейн со товарищи переживает социальное как физиологическое, Айзенберг со товарищи - как
экзистенциальное. И потому живут они на разных этажах. Кибиров - как дух, живёт и веет везде. Он - место встречи
концептуализма и неоклассического "Московского времени", всего со всем. Нормальная такая дружба народов.

Конечно, для дебютной публикации стихи из "Знамени" были бы провальными. Одни только перебродские интонации заклеймили бы
как слабое подражательство, закрыв этот файл навечно. Но как подтверждение и закрепление приёма - книга Кибирова (как и
всё, что делается им в этом жанре) блестяща. Неточные рифмы и ритмические сбои, сплошное "хуе-маё", типа, можно и не
стараться: результат всё равно будет один. Один и тот же. Никакой. Время такое. Никакое.

Тем не менее, слог Тимура Юрьевича неотразимо узнаваем. Любовь с первой ложки. Читаешь, извините за каламбур, запоем - от
первой до последней странички, веселишься и думаешь о судьбе вторичных моделирующих систем. Значит, есть контакт. Пост
принят. И всё отчётливей и яснее понимаешь: сегодня, чтобы быть стихами, стихи не должны ими быть. Сообщениями на пейждере
или автоответчике, слоганами на билбордах (проехал про проспекту и получил подборку, что твой Рубинштейн).

Впрочем, это универсальное правило, касающееся любых видов искусства. Только так можно освободиться от пелены языка,
упелёнывающего нас в инфузорию-куколку, лишённую своего содержания. Я, ведь, тоже со стихов начинал, две книжки напечатал,
да, вот теперь бросил: невмоготу вся эта несвобода стала.

Впрочем, если честно, я и сейчас, нет-нет, да и сочиняю что-нибудь этакое. Только не записываю и не запоминаю. Строчки
уходят туда же, в темноту рождения… Так я, значит, и нашёл свою форму поэзии и, значит, победил ея перманентный кризис.
Если бы вы знали, как они прекрасны! Придётся верить на слово, так как вирус моей поэзии убивает любая, даже самая
минимальная форма публичности, дневной свет и чужое дыхание.

А есть ведь ещё сны, которые не рассказать, ни пером описать. Язык - та самая моделирующая система, что в прямом и
переносном смысле загораживает нам небо. Слова и жанры - это тучи или облака.