Проза

Знакомьтесь, это Малахайка, жилая зона нашего военгородка. В свое
время ее строили пленные немцы, может, оттого нависающие над
сквериком бараки мышиного цвета так смахивают на гигантские
доты.

А вот скверик в нашем дворе-колодце, если глядеть на него из окна,
он почему-то всегда напоминает мне дно аквариума. За
последние годы он пережил смену эпох и нынче поделен между новыми
поколениями Малахайки. Дорожка вдоль клумбы оккупирована
молодыми мамашами с колясками, дальняя лужайка досталась
собачникам, ну а вокруг скамейки, что под старым тополем, кучкуются
жизнерадостные жертвы пивной рекламы…

Любителей пива я немного сторонюсь, а вот прочие обитатели нашего
дворика, можно сказать, мне классово близки. Ведь я тоже
выгуливаю здесь своего пусть невидимого миру, но такого же
маленького деспота, так же тетешкаюсь с ним, почти буквально
кормлю его с ложечки и отчитываю за шалости... Это я о своем
диковатом альтер эго, поселившемся в том особом заповедном
уголке моей души, где сохраняется все и хорошее, и дурное из
моего детства. Иногда я ощущаю его как совершенно отдельный и
даже пугающе чужой мне мир…

Вот сейчас это несносное существо хнычет, не переставая, и чуть ли
не тянет меня куда-то за руку. Впрочем, понятно куда – но
дудки, на эту авантюру я больше не куплюсь. Хотя признаю: то и
впрямь было удивительное приключение.

…Все началось несколько лет назад. Как-то я подсел к племяшам,
игравшим в школу. Главным героем у них был плюшевый медвежонок
Умка.

– Я, когда вырасту, тоже стану умным, – бездумно пошутил я, просто
чтобы как-то войти в игру.

Старший, Илья, поднял глаза и внимательно, я бы сказал – оценивающе
посмотрел на меня. И я приготовился умилиться тому, что
сейчас он с детской непосредственностью объявит: ты, мол, уже
умный. Ведь кто, как не его дядь Боря каждый вечер,
возвращаясь с работы, героически выступает в роли главного придумщика
сказок да еще с самим Илюшей в главной роли. На худой конец
мальчуган мог усомниться, что дундук, вроде его дядьки,
вообще способен поумнеть когда бы то ни было. Но племяш сумел
отыскать еще менее благоприятный для меня вердикт.

– Ты уже вырос, – безжалостно заметил он.

Его сестричка, рыженькая Андромаха, на которую я так надеялся,
похоже, была с ним солидарна.

Я еще немного посидел с детьми, потом незаметно ушел и прилег на
диване в дальней комнате. И этот маленький во мне беззвучно
прорыдал целых два часа, протестуя против трагического «уже
вырос».

Потом племянники пошли в настоящую школу, и я стал иногда встречать
их после уроков. Тут-то я и вовсе лишился покоя…

Надо сказать, что я мечтал стать им еще со второго класса. Да-да,
именно директором школы. И когда меня вдруг пригласили в один
высокий кабинет и, представьте, начали уговаривать да
упрашивать, маленький даже тихонько взвизгнул от восторга.

И теперь мне было и радостно, и немного стыдно. Стыдно – потому что
я, конечно, не настоящий директор. Правда, об этом – тс-с!..
– пока никто не знает. В самом деле – я ведь еще летаю во
сне, ну куда мне директором… Но в силах ли я был отказаться?
Сказочной девочке Алисе – и той для волшебства пришлось
откусить кусочек пудинга, а от меня не требовалось даже этого…

И вот я в актовом зале. Здесь пока никого, но скоро начнется
родительское собрание. И я заберусь в президиум, где будто авоську
с продуктами за окно вывешу наружу усталое,
многозначительное лицо, какое бывает только у начальников. А сам, болтая
ногами, примусь делать то, что на моем месте проделывал бы
всякий проказник лет семи-восьми. Например, скошу глаза к носу и
растяну пальцами рот, а в придачу еще высуну язык. Вы не
пробовали, скорчив такую рожицу, немного похрюкать? Непременно
попробуйте, думаю, вам понравится. А если вас величают уже
по имени-отчеству – даже наверняка. Получается? Теперь, не
меняя выражения лица, произнесите: «Здравствуйте, уважаемые
родители, учителя, представители педагогической
общественности, начинаем наше фухрымухрыихрюхрю…». Тот маленький
паршивец, который у вас внутри, будет просто счастлив…

Тут краем глаза я замечаю у себя за спиной уборщицу бабу Клашу со
шваброй и челюстью, отвисшей до пола. Завидев мой взгляд, она
испуганно прячется в кулисах. Но оборотни изворотливы и
находчивы. Не прекращая гримасничать, я весело кричу ей:

– Клавдия Андреевна, не обращайте внимания, это у меня такая зарядка
для мышц лица!..

Кажется, пронесло… Баба Клаша тоже облегченно вздыхает и берется за
швабру. Мне повезло, что у нашей уборщицы было трудное
детство и ей не читали на ночь сказки про оборотней.

Через каких-нибудь десять минут этот огромный зал весь заполнится
взрослыми, которые принесут с собой удушливую атмосферу
дурацких запретов, этих бесконечных придуманных ими «низзя-я!».
Это значит, что я не смогу украдкой пуляться в зал жвачкой из
зажатой в кулаке трубочки. За жвачку, конечно, накажут особо
– она застревает в волосах, но промокательную бумагу наша
промышленность, увы, давно не выпускает…

Еще я не смогу залезть на колени к этим незнакомым людям, не смогу
бесцеремонно хватать их за руки, чтобы, прижимая к своему
уху, слушать, как задорно тикают их часики, и уж точно не смогу
выменять их даже на лучших своих солдатиков…

Но зато и все эти взрослые не смогут бросаться ко мне со своими
слюнявыми поцелуями, не смогут отправить меня спать, когда по
телеку начинается все самое интересное, или поставить в угол в
темной комнате, вымучивая из меня сакраментальное «Я больше
не бу-уду…», во время которого юный Галилей
предусмотрительно держит за спиной пальцы крестом… И в этом самом углу
отчасти задумчиво, но больше из вредности я уже никогда не
расковыряю краску до самой штукатурки.

Трудно поверить, что я не услышу от взрослых: «Пока не доешь суп –
гулять не пойдешь!». И что уже никто никогда не рявкнет над
моим ухом: «Не сутулься!!!», что в прежние годы по своему
динамическому эффекту вполне могло быть приравнено к
полновесному пендалю.

Зато если вдруг я захочу жениться, то смогу делать это хоть сто раз
на дню. И ни одной из моих жен не придет в голову лишить
меня сладкого под таким пустяковым предлогом, что, у меня,
дескать, «зеркалка».

Еще я опять смогу иметь свой личный горшок. Вы, конечно, уже
позабыли, как это здорово. И никто не закудахтает: ах, ты не
опустил за собой сиденье, эгоист!., а если опустил: ага, у нас
кто-то был, кто она?!

Мне также не придется красться на кухню, чтобы наточить свой
ножичек. Да что там – в последний раз я, мужчина, воин, вспоминаю
себя обладателем собственного ножика лет в тринадцать. После
этого – провал, вызванный наступлением периода уголовной
ответственности, а затем и некоего иного периода, когда все мои
детские сокровища как-то незаметно приобрели статус
совместно нажитого имущества.

Зато теперь никому не взбредет в голову разбухтеться: ах, нож плохо
наточен, в доме нет мужика!., а если хорошо наточен: ага, ты
сделал это специально, чтобы я порезалась!

…После собрания я приглашу к себе в кабинет некоторых родителей,
лучше если это будут бабушки – они самые добрые и пугливые из
всех взрослых. Мы станем играть с ними в строгого начальника.
Я буду вышагивать перед ними взад-вперед, заложив руки за
спину, и выговаривать: «Как же так? Где ваша родительская
ответственность?». Да, ваш внук всего лишь бегал по школе, но
при этом он головой чуть не сделал глазунью уважаемому
спонсору. А ваш мальчик бросался шариками из хлебного мякиша,
заботливо обвалянными в солонке, и угодил однокласснику из семьи
пожарного инспектора точнехонько в глаз. И все бы ничего,
но тут его папа, не замечавший у нас до поры до времени
«отдельных недостатков», враз прозрел, в результате чего ваш
директор был оштрафован… гм… на десять минимальных окладов.

Я буду пугать добрых бабушек пауками, чертями, ведьмами, дохлой
мышью, которую я с этой целью специально притащил со двора. Они,
конечно, будут умолять не наказывать их. А я потребую в
качестве компенсации незамедлительно приобрести кое-что для
школы – ну, скажем, матуту, биониклов и еще этого, как его
...бэби-бона. Что все это такое – лучше спросить Илюшку с
Андромахой. Вроде монстры из конструктора, а последний – и вовсе
лишь новомодный пупс. Но обладать всеми этими штуками все
равно страсть как хочется. Собственной-то фантазии мне хватило
бы разве что на большой самосвал…

Так или иначе взрослых надо брать тепленькими, на слезинке ребенка.
Это еще классик школьной литературы советовал.

А потом… Потом я загляну в учительскую. И строгим голосом напомню
всем, что начинается педсовет. Народ ломанется на выход, а
директор, решительно распахнув дверь в учительскую раздевалку,
примется украдкой …нюхать китель военрука, пропахший
ароматным табачком из его капитанской трубки. И – о, чудо! – на
несколько минут будто тень отчаянного «Веселого Роджера»
взовьется над нашей сухопутной посудиной…

Уже покидая раздевалку, я увижу дубленку нашего завуча, составляющей
за стенкой школьное расписание, и не смогу устоять еще
перед одним соблазном. Когда-то, еще в детском саду я повадился
тайком выдергивать шерстку из шубы заведующей. На это у меня
всегда было лишь несколько минут – пока та, пыхтя,
утрамбовывала в огромные сумки натыренные масло, сахар, печенье,
крупы… Поначалу меня интересовало, что за ощущения испытывает
наша кошка, неутомимо дерущая мамину старенькую шубейку.
Потом, как это часто бывает, затянула сама атмосфера тайного
промысла. Ближе к весне заведующая хватилась убывающего
волосяного покрова, я был выслежен и пойман с поличным, из-за чего
попытка списать свой грешок на неких виртуальных мурлык
оказалась обречена на провал. Впрочем, он не смог помешать
дальнейшему процессу познания мной окружающей действительности…

Теперь у меня собственный кабинет, где я могу, например, совершенно
безнаказанно вытирать нос рукавом. Могу размазывать масло,
которое приносят мне на обед, по хлебу пальцем, а еще
облизывать тарелку, перепачкав кашей не только усы и нос, но и
брови и даже лысину. Также я могу запросто выплеснуть свой
нелюбимый суп в корзину для бумаг и взамен, усевшись на полу в
обнимку с дворнягой нашего сторожа, которая тайно навещает
меня по вечерам, мы можем слопать на двоих пару-тройку огромных
бутербродов с клубничным джемом, запивая их соком. Свой
новый шелковый галстук я при этом закидываю за спину, а следом
стаскиваю через голову и пиджак – чтоб не возиться с
пуговицами.

Здесь, в кабинете, у меня целый музей игрушек, отобранных у детей на
уроках. Я сберегаю лучшие образцы человеческой мысли в виде
самолетиков, машинок, пистолетов… Не подумайте, что я
жадина: когда наиграюсь, все по-честному отдаю обратно. Ну может,
кроме моих любимых леденцовых петушков на палочке. Это наш
местный атавизм, промышляемый малахаевскими бабушками, –
что-то сродни прежнему газетному кульку семечек за 15 копеек, –
но он до сих пор больше мне по душе, чем эти современные
«чупы».

Сегодня я снова поймал себя на том, что упиваюсь на уроке звуком
собственного голоса. Кажется, начинаю понимать, почему это
некоторые учителя безостановочно говорят и чем для таких
учителей на самом деле привлекательна их профессия. Очень надеюсь,
что лично у меня оно скоро пройдет. Ну а как другие – те,
кто в школе уже лет пятнадцать-двадцать? Надо бы расспросить
об этом коллег.

Скучные уроки дают многие учителя, но тут иные, как я заметил,
делают это вполне осознанно. Может, это акция возмездия обществу,
в свое время не позволившему им сделать нормальную карьеру
в том, взрослом мире? Чем еще объяснить демонстративный
пофигизм таких учителей к тому, что дети на их уроках годами
просто мучаются…

Хотя и педагогов можно понять. Когда они уединяются с детьми в
классе, это оказывается единственное место, где можно отдохнуть
от администрации, дежурств, заполнения журналов, от
педсоветов и прочих совещаний, а заодно и от учеников. И они идут
сюда, чтобы накраситься, выпить чаю или кофе, поболтать по
мобильному, объясняя кому-то очень непонятливому, что котлеты с
макаронами – в холодильнике на верхней полке, обменяться
друг с другом эсэмэсками, полистать журналы (отнюдь не
классные), проверить контрольные другого класса… И об этом тоже я
хочу потолковать на педсовете…

Но… на этом самом месте мне сказочно не повезло. Наши шефы,
гарнизонные спецы, сумели раньше срока наладить в школе систему
видеонаблюдения, а одна из камер оказалась аккурат под потолком
учительской раздевалки. И когда кулибины решили похвалиться
перед учителями новой игрушкой, эффект превзошел все
ожидания: некто удивительно похожий на их добрейшей души директора,
плотоядно ухмыляясь с монитора, точил когти о беззащитную
дубленку…

Не знаю, может, и правда наши женщины, предводительствуемые
«Френсисом Дрейком», в ужасе выпрыгивали тогда из окон. Но именно
после того моего скоротечного директорства я понял, что племяш
мой, пожалуй, был неправ. «Уже вырос» не я – скорее, как-то
трагически быстро состарился и обрюзг окружающий меня мир…

– Эгоист! – в слезах мстительно кричу я ему. – Ты сделал это
специально, чтобы я порезался!..