Проза

О, то был его фирменный трюк. В редакционной курилке доживал свой
век облезлый старый стол, и Костян «по просьбам трудящихся» время
от времени выдавал класс – запрыгивал на спину несчастному практически
с места.

Почему именно барса? А бог его знает. Но никто из нас больше так
не умел.

Костян объяснял: сила мышц, прыгучесть – это все ерунда. Главное
– не трусить. Это как преодоление языкового барьера: в какой-то
момент ты вдруг забываешь, что надо бояться, и тогда все, отрываешься
от грешной земли – и паришь...

Однажды в контору пришел новый сотрудник, по нашим меркам – мужик
достаточно зрелых лет. В первый же перекур он загорелся желанием
тоже ощутить себя большой сильной кошкой. Какое там... Потом,
помню, мы всем отделом отправились гудеть на бульвар, а новичок
остался дежурить по номеру. Утром Костяну, который якобы отписывался
дома, а на самом деле дрых без задних ног, позвонила редактриса:

– Безобразие! Что вы сделали вчера с Валерием?

Оказалось, новичка прямо из редакции увезли в травмопункт с разбитыми
в кровь лодыжками. Парень целеустремленный, он и после нашего
ухода продолжил упорно тренироваться.

А вскоре благодаря все тому же неподражаемому прыжку Костян навечно
вписал свое имя в непечатную историю нашей славной городской журналистики.

В тот день он явился к важному чиновнику за какой-то справкой-бумажкой.
И вопрос вроде был пустяковый, но тот для чего-то затребовал челобитную
от редакции, а затем – еще и того, чтобы журналист предстал перед
ним лично.

Костян сразу окрестил этого ведомственного божка Гадким Карлсоном.
Его первый подбородок, маленький и круглый, как яблоко, безнадежно
тонул во втором, в свою очередь напоминающем взошедшее тесто.
Да и всей остальной статью хозяин кабинета смахивал на исполинский
окорок, смеха ради засунутый в деловой костюм.

Этот кабинетный Карлсон был, и правда, совсем не добрый. Поняв,
что дипломатично от назойливого щелкопера не отвязаться, он, в
конце концов, внаглую заявил, что никакой информации не даст.
И даже с неким злорадным вызовом уставился на гостя: ну что мол,
сердешный, ты мне сделаешь?

А гость неожиданно шагнул к окну и, смахнув пару горшков с цветами,
распахнул створку; в комнату тотчас хлынула морозная волна. Еще
мгновение – и барс взлетел на подоконник. Гадкий Карлсон остолбенел:
то был четвертый или даже пятый этаж.

– Я тут повишу пока, – сообщил Костян и несколько картинно перебросил
за окно одну ногу. – А вы еще немножко подумайте...

И перебросил вторую. Это было уже совсем не смешно. Казалось,
еще немного – и его тело, будто утягиваемое наружу невидимой воронкой,
навсегда покинет физические границы этого бренного мира.

– Я уже! Подумал! – завопил чиновник, выставив руку так, будто
он пытался защитить голову от нацелившегося на нее щелбана. –
Вернитесь, я все отдам! Предоставлю!

Костян еще немного поболтал ногами на той стороне, словно раздумывая,
можно ли доверять такому человеку, потом так же медленно начал
втягиваться обратно. И тут взгляд его упал на странный предмет,
невесть откуда взявшийся на полу средь россыпи глиняных черепков
и комьев земли. То была упаковка из целлофана, перетянутая резинкой.
И в ней были баксы, много баксов. Судя по шекспировской лысине
старика Франклина, оказавшейся наверху, – не меньше двух, а то,
может, и трех тыщ. По тем временам – конец 90-х – это были весьма
серьезные деньги.

Раздумывал Костян недолго. Проворно спикировав на старину Франклина,
он со словами «А вот и компенсация!» сунул того в задний карман.

Гадкий Карлсон побагровел и, кажется, начал приходить в себя.

– Сейчас же положите ЭТО на место! – почему-то переходя на шепот,
гневно потребовал он.

Несколько секунд они сверлили друг друга выразительными взглядами.
И тут Гадкий Карлсон с удивительной для человека его комплекции
прытью подскочил к Костяну и откуда-то сбоку вцепился в его оттопыренный
карман. Тот в свою очередь ухватил соперника за галстук. Человек-окорок
потерял равновесие и рухнул на спину, увлекая обидчика на себя.

Через какое-то время в дверях нарисовалась секретарша. Ее взору
предстала душераздирающая сцена: Давид и Голиаф, распростершись
на полу и пыхтя, с чувством сжимали друг друга в объятиях. При
этом ее шеф так и не пожелал расстаться с филейной частью своего
юного друга.

Обомлевшая мадам в ужасе уставилась на этих нанайских мальчиков.
О наклонностях ее начальника ходили, конечно, всякие слухи, но
чтобы вот так, средь бела дня, можно сказать, прилюдно... Воспользовавшись
общим замешательством, Костян осторожно выбрался из взопревших
объятий хозяина кабинета и поспешил демонстративно-вежливо откланяться.
Растрепанный Гадкий Карлсон только и нашел в себе силы указать
секретарше на дверь, а затем, не теряя времени, схватился за телефон.

Нужно ли говорить, что встречать журналюгу выбежал к вахте целый
взвод бабушек из вневедомственной охраны? Но Костян не появился
через полчаса, ни через час. В тот день он вообще из здания не
вышел – будто испарился.

Вечером в бесчисленных лабиринтах уважаемого учреждения, помнивших
еще отблески пожара мировой революции, допоздна не гас свет, и
хлопали двери. Рассказывали, будто Гадкий Карлсон и его верные
друзья до седьмого пота обшаривали с фонариками все потаенные
уголки здания, поднимая вековую пыль, выстукивали стены и через
«матюгальник» настойчиво призывали беглеца сдаться, обещая сохранить
жизнь.

Представляя подобную сцену, Костян наверняка повеселился от души.
Как он и рассчитал, окно в туалете на первом этаже, специально
оставленное распахнутым настежь, чертыхаясь, затворил за ним кто-то
из посетителей, явившийся сюда по весьма неспешному делу.

А месяц спустя на имя Гадкого Карлсона пришла открытка. В тексте,
кроме дежурных слов благодарности, в общем, не было ничего примечательного:
дескать, часто вспоминаю вашу твердую руку и все такое. Необычным
оказался экзотический адрес на штемпеле и, главное, сама картинка.
Дамы в экспедиции дружно повздыхали над видом прибрежных пальм
и акварельно неправдоподобной океанской глади, над которыми вальяжным
кошачьим глазом жмурилось местное светило...