Проза

В детстве старшая сестра Аленка часто читала мне стихи, которые они
проходили в школе. Тут были и баллада о Робин Гуде, и сказки
Пушкина, и, конечно, хиты послевоенного «Детгиза» от Агнии
Барто и Корнея Ивановича Чуковского.

Как и у нашей мамы, у сестры была прекрасная память и явные
способности к декламации. Только вот маме и в голову не приходило
заявлять, что все эти бессмертные произведения она сочинила
самолично. И я, наивный, засыпая в своей кроватке под
какого-нибудь «Мойдодыра», мечтал поскорее вырасти, чтобы стать
таким же гениальным поэтом, как моя сестричка.

Аленка давно выучилась на технолога холодильного оборудования, вышла
замуж за такого же, как она сама, инженера, нарожала
детишек и при всей своей прекрасной памяти почему-то совсем не
помнит того судьбоносного проступка, совершенного ею по
малолетству.

Следующим моим ангелом-искусителем явилась бабушка. На восьмом
десятке ей отчего-то взбрело в голову, что вступление в законные
права ее наследников должно состояться заблаговременно и под
ее же неусыпным контролем. Этот процесс отнял у нашей семьи
несколько лет беззаботной жизни, зато наполнил смыслом
бабулино существование настолько, что она, слава богу,
бодрствует и поныне.

Лично мне в итоге удалось отстоять от немногочисленных, но весьма
цепких кузин заброшенную избушку где-то у них на Брянщине. В
сочетании с бескорыстным плагиатом моей сестрицы-сказочницы
эта мифологическая недвижимость и потянула за собой всю
цепочку описываемых ниже событий.

Как раз к этому времени я подготовил к печати свою первую книжку,
без коей путь в сплоченные ряды Союза писателей, по уставу
этой уважаемой организации, был заказан. Книжка скромно
именовалась «Избранное» и включала один роман, парочку поэм, 27
стихотворений и эпиграмм, три повести и с десяток рассказов.
Еще там были тосты, афоризмы и много чего другого по мелочи.

Со всем этим я отправился к бывшему однокласснику Сашке Слюняеву,
известному в городе издателю. Издатель оказался с похмелюги и
интереса к моему детищу не проявил, чего не скажешь о
бабушкином наследстве. В ходе переговоров Сашка предложил избушку
продать и уже на вырученную сумму тиснуть, как он выразился,
нетленку. Причем не одну, а чего уж там мелочиться – сразу
двухтомник.

И приснился мне прекрасный сон. Темно-вишневый переплет из искусно
состаренного пергамента и два самых прекрасных в мире слова
золотым тиснением на корешке, всего два слова – имя и
фамилия, фамилия и имя… И седовласый мэтр, под гимн собственного
сочинения вручающий мне писательский билет…

…Когда тираж был готов, я в несколько приемов перетащил его в
квартиру – несмотря на кислые лица домочадцев, особенно
супружницы, хотя я уже пару недель предупредительно величал ее Ариной
Родионовной. Полгода Арина Родионовна и другие члены нашей
семьи будут послушно ходить по стеночке, переступать через
связки и коробки, приглушая шаги в тех местах, где Монблан,
выросший в коридоре, от вибрации мог попросту завалиться. Сам
я то и дело буду заботливо укреплять его с разных сторон,
старательно пылесосить и, конечно, гонять совершенно
неуместных здесь тараканов…

Комплектов тридцать мне удалось раздарить как-то сразу. Для близких
я даже ввел что-то вроде бартера: вот, мол, тебе подарок и у
меня к тебе будет встречная просьба…

Когда сбыт несколько застопорился, я поменял тактику: надписывая
книгу, старался всячески превознести одариваемого, а заодно
хотя бы чуть-чуть, но принизить собственную персону. Что от
меня – убудет, что ли? Ну, например: «Дорогому старшему другу
Н., неизменному вдохновителю моих бездарных произведений…»

Про запас имелся еще ход конем: сунуть книжку и тут же, не переводя
дыхания, попросить крупную сумму до получки. В сумме, скорее
всего, откажут, но отвергнуть при этом и подарок – это уж
явный моветон.

А супруга между тем усилила прессинг. Особенно ее почему-то
возмущали те невеликие стопки, которые я временно пристроил в
микроволновке. Однажды она даже поклялась, что когда-нибудь
отправит весь тираж в печку. Я, конечно, напомнил обо всех ее
великих предшественниках, начиная с инквизиции, но…
Пришлось-таки брать на себя новые, повышенные обязательства и даже
оформить для этих целей отпуск за свой счет. И куда б я теперь ни
направлялся – хоть бы и на прогулку с собакой – непременно
должен был захватить книжку-другую.

В эти дни я не раз вскакивал посреди ночи – пересчитывал остатки
тиража. Мне начало казаться, что жена уже начала понемногу
отщипывать от «Монблана» и впрямь пускает мои тосты и повести на
растопку.

Потом наступил день, когда я не сумел реализовать ни единого
экземпляра. Расстроенный, я долго бродил вокруг дома. Хотел было,
забросав листьями, пока припрятать книги в кустах, но потом
все же распихал их, подобно агенту ленинской «Искры», за
пазуху, в брюки, обвязал вокруг талии – и поплелся восвояси.

Домашние уже спали. Жена накануне ушла «в ночь»: она у меня
воспитательницей в яслях. В коридоре было непривычно просторно, и я
хоть не сразу, но сообразил, что где-то тут отыщется и ваза
с горсткой пепла на донышке…

На кухне зашебуршил в клетке обжористый любимчик жены кролик Родя,
Роджер. Глянув на него, я некстати вспомнил, что ушастый тоже
не чужд литературе: какой-то его дальний родственник,
выскочив (безо всякого «Дюраселла», заметьте) перед санями
ссыльного поэта, помешал тому оказаться на Сенатской площади среди
декабристов, чем оказал русской поэзии неоценимую услугу.
Но вспомнил я и другое: мне, как отпускнику, предстояло нынче
сварганить завтрак на все семейство.

Решение далось мне нелегко. Ощущая себя душегубом, лишающим жизни
близкого человека, я прикрыл поплотнее дверь, чтобы не
накликать ненужных свидетелей, и взялся за тесак. Х-хрясь! Через
мгновение все было кончено. Потом битый час я занимался
разделкой, а уже под утро празднично сервировал стол и украсил его
салфетками, похожими на разноцветные флажки на елке…

Первой явилась с дежурства жена. За нею – тесть с тещей,
дочка-студентка, дальше – гостящая у нас институтская подруга жены из
Ижевска, наконец, дети – сын с племянником-погодком.

Когда все расселись, я водрузил на стол соусник и начал накладывать
горячее. Тесть выпучил глаза, теща ахнула, дочка подняла на
меня глаза, полные слез, подруга жены с ужасом переводила
взгляд с одного на другого, мальчишки растерянно заковыряли
вилками в тарелках. И только жена с каменным лицом,
неторопливо поддев кусочек, отправила его в рот и принялась
демонстративно пережевывать. Тесть опешил. А потом, сдвинув кустистые
брови, решительно пододвинул к себе тарелку и тоже принялся
за трапезу. «Кто захочет добавки – поднимете руку, – строго
сказал я, вытирая руки о фартук, – хотя на всех может и не
хватить».

Первой нервно хихикнула гостья из Ижевска. За ней залилась теща.
Звонко заржали мальчишки. Захохотал, утирая слезы, тесть.
Наконец, прыснула супруга. Я капитулировал последним. В конце
концов вырезку-то за ночь мне удалось промариновать на славу.
Даром что была она из добротного коленкорового переплета. А
чем хуже оказался гарнир – спагетти из офсетной бумаги № 1 с
подливой на натуральном типографском клею? Или летний
салатик из мелко нашинкованной глянцевой суперобложки производства
орденоносного Кондопожского бумажно-целлюлозного
комбината?..

Конечно, пущенных под нож даже нескольких экземпляров своего детища
было жалко. Только сейчас я сообразил, что тесть, вняв,
наконец, настойчивым просьбам жены, просто-напросто переправил
весь мой «Монблан» к себе в гараж.

Что же меня тогда так рассмешило? – спросите вы.

А то, что я вдруг открыл для себя, какое это чертовски увлекательное
и поистине творческое занятие – готовка…