Литературная критика

Томас Пинчон

Томас Пинчон «Выкрикивается лот сорок девять». Роман. Перевод с английского Н.В. Махлаюка, С.Л. Слободянюка,
А.Б. Захаревич. Издательство «Симпозиум», Санкт-Петербург, 408 стр., 5000 экз.

Аннотации и реклама в последнее время резко перебарщивают с рафинадным прилагательным «культовый». Появление
подобной характеристики сегодня настораживает и скорее отвращает от книжки, нежели привораживает.

Советую обратить на это внимание.

Вот,
Пинчон, судя по всему, действительно, «культовый автор», родоначальник пм, конспиролог, затворник и тэ дэ.
Предисловие, выдержанное в самых восторженных тонах и переполненное пиететом, называет роман
«коротким шедевром».

Поверим на слово.

Однажды летним вечером миссис Эдипа Маас узнает, что её назначили распорядителем наследства недавно умершего
олигарха. Миссис Эдипа начинает было входить в курс дела, но сталкивается с огромным количеством странных
символов и знаков, которые сводят её с ума. А, может быть, и не сводят. Но свихнуться есть от чего. Дело в том, что
Эдипа узнаёт о существовании тайной почтовой системы, уже много веков, бесперебойно работающей параллельно
системе официальной. Зачем, для чего существует тайная почта не понятно и самому писателю. Роман обломисто
обрывается типа на самом интересном месте, совсем как в культовом же телесериал «Твин Пикс». Обидно до
жути.
«Томаса Рагглза Пинчона на мыло!»
Да, ещё. Повествование строится таким образом, что обо всём случившемся мы узнаем со слов (глаз) миссис Эдипы.
То есть, мы должны верить ей на слово (совсем как и авторам предисловия). И относиться ко всему происходящему
как к данности - то есть, не вникая в суть и сокрытую предысторию явлений. Потому-то здесь и возможно (пм!)
накрутить какие угодно интерпретации.

Было бы желание.

Короче, на уровне проблематики вызревает натуральный такой гносеологический кризис. То бишь, невозможность
познания. Об этом, и этим, собственно, написаны - как роман, так и предисловие к роману. Мой профессор называл
подобную ситуацию синдромом «коричневых очков»: как же мне познавать мир, если я хожу в коричневых очках и
весь мир кажется мне коричневым. Об этом, типа, ещё Кант задумался. Но Кант умер, а синдром его живёт.

Просто беда.

Вот и выходит, что истина, естественно, недостижима, правд много и все они, правды, разные. Но есть путь движения,
постижения и развития. Так мы, читатели книжки изданной в 2000 году, продвинулись по этому пути в самой
значительной мере. Пусть и не совсем по своей воле. Но вслед за великой страной, за великой волной…

Роман Пинчона написанный в 1966 году даже на строчечеку не изменился, а мы стали совершенно другими. Понятно
уже к чему я веду?

Есть что-то подозрительное в том, когда великая книга и «короткий шедевр» приходят к нам через 15 лет после того,
как стало всё разрешено. Постоянно, ведь, выходили какие-то умные (и не очень) книжки, объявлялись неведомые и
доселе невидимые авторы. А, Пинчон, значит, ждал своего часа, своей очереди.

Дождался. Точнее, переждал. Прошла его пора.

То было золотое время чтения томиков на быстро желтеющей по краям бумаге (серии «Роман ХХ века», «Мастера
современной прозы»), когда всё, что выходило, проглатывалось и усваивалось: ибо мы своего такого не имели.

Теперь у нас и пм, и культей культовых, и конспирологии этой загребущей - как снега за баней.
Жить стало интереснее и веселее. Помнится, первым обломом, случившийся со мной по ведомству «культовых»
текстов выпал на пошло риторическую притчу «Чайка по имени Джонотан Левингтон» Ричарда Баха. Затем я долго
плевался от букашки Буковского - после наших-то, Венечки (которого я, впрочем, тоже до конца не осилил: ибо
замечено: чем тоньше «культовая» книжка, тем труднее её осилить) или Довлатова, прокис-протух мерзяшка Буковски.
А один Павич какой-нибудь чего стоит?! А дальше - бери больше. И кидай, а лучше одаривай - районные библиотеки
или случайных попутчиков.

«И каждый день обиды множит…»

Таков механизм девальвации, например, Василия Аксёнова, который, подобно Пинчону остался всё на том же уровне
1966 года. Взяв теперь в руки очередную «Охоту на овец», оленей или куропаток, обречёно готовишься отправиться в
трудное, складчатое путешествие, выхолощенное, выпотрошенное временем изнутри. Пинчон в этом ряду не
исключение. Книжка-то, может, и хорошая, перевод кропотливый, любовно сделанный, примечания, опять же,
пространные, но - не катит. Русская литра в последнее время только тем и занималась, что измысливала затейливо
всевозможные метафизические и инфернальные приключения, турбулентные времена и завиральные пространства.
И значительно в этом преуспела. Косвенное тому свидетельство - вялотекучесть так гордо рекламируемой
«занимательной энтропологии» Томаса нашего Рагглза.

Энтропатология какая-то.

Вероятно, дело в неправильно выбранном формате издания. «Симпозиум» - издательство слишком уж солидное для
подобной избыточно болтливой книжки (все важные для повествования подробности намеренно утоплены в ненужных
деталях). Массивный, чёрный переплёт с золотыми буквами, не слишком выразительный супер, серийное издание, в
котором тома и тома Кафки, Беккета, Барта, прочих культурных писателей. Тогда как логичнее было б увидеть гибкий
и яркий «покет-бук», в котором претензии на вечность много меньше, а, следовательно, и ожиданий нетленки особых
не предвидится.

Все мы, к тому, же заколдованные рабы фонетики. Я этого Пинчона, может, из-за одной фамилии сладкозвучной
купил. А как, скажем, торжественно звучит «Пол Остер», держу пари, ещё, ведь, один претендент на гордое звание
«культового героя». By the way, вся тутошняя слава Деррида, на одной его фамилии и держится. Про то, кстати, и
песня даже сочинена:
«Тум-дари, тум-дари, тум-Даррида»

Есть такая, тоже вполне конспирологическая версия, что праздник восьмое марта, международный женский день,
выдумали торговцы цветами.

А мы бегаем, переплачиваем, в очередях мнёмся. А они, подобно самому педагогическому в мире Карлсону,
уговаривают нас: Ну, скушай ещё одну ложечку хотя бы и за тётушку Августу…
Ну, скушай же её, пожалуйста…