Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

7.

Линда встала с широченной кровати и прошла в ванную. Сбросила
длинный прозрачный пеньюар с болтающимися по бокам длинными
широкими рукавами в стиле платьев раннего Возрождения и
внимательно посмотрела на себя. Ей скоро сорок лет – а тело юной
девочки. Стройная фигура, нежная кожа. Почему она совсем не
думает о себе, как о женщине. Почему не чувствует себя женщиной?
И боится чувствовать.

И никто не видит в ней женщину.

Ян... Когда-то... Но и он стал просто товарищем.

Она встала под душ, пытаясь смыть состояние потерянности. Вода текла
по ее щекам, смешиваясь со слезами, которые она не могла
остановить.

Как нелепо он тогда выглядел! Рыжий, всклокоченный, с ярким
клетчатым шарфом и уверенностью в своем таланте. Он говорил так
много слов, она смотрела на него, чтобы слышать. Он привык, что
она на него смотрит, ловя каждое слово. Он – ее единственный
кавалер, она – его единственная слушательница. Их и правда,
сам Бог создал друг для друга. С его желанием прославиться,
с ее желанием быть любимой. Тогда она еще не знала, что это
сложно. Она привыкла к отцовскому обожанию, ей казалось,
что это просто нормально – ее обожать. Ведь она делает
невозможные вещи!

Интимная жизнь с Яном постепенно превратилась в формальность,
которую однажды они оба с облегчением отменили. Чувств особых он
не вызывал, а ей стало некогда.

Но когда, два с половиной года назад, скоропостижно умерла Нинке, а
потом, полгода спустя, не стало и Джона, она почувствовала
себя покинутой и совершенно нелюбимой. Никем. И несчастной.

Профессора Херета тоже давно уже не было в живых. Линда провела
несколько дней с его вдовой Норой, но ощущение потерянности
только усилилось. Она с головой ушла в работу. Это всегда
спасало.

Линда закрыла краны душа. Стряхнула воду полотенцем, закуталась в
просторный халат и снова подошла к зеркалу. Когда никто ее не
видит, она могла позволить себе быть жалкой.

Растерянность в глазах, беспомощность и страх. Нет, не надо так
раскисать. Никто не сможет ей помочь. Кроме нее самой. Надо
собраться. Снова собраться и преодолеть саму себя. Так было и
так будет. Не расслабляться. Линда улыбнулась сама себе,
отражение в зеркале стало благосклоннее. Оптимистичнее.

Линда вернулась в спальню, чувствуя себя значительно лучше.
Воспоминания ее отвлекли от всех мыслей о том, что и как будет
сегодня. Она снова легла, машинально разглядывая мудреные
светильники.

Все не так плохо. Она всерьез и не интересовалась своими женскими
успехами. Раньше. Занятия музыкой она помнит. А потом
концерты, гастроли, все более и более напряженные. Новые и новые
инструменты. Линда играла сольные концерты на африканских
вазах, на ложках и губных гармошках, даже на магнитофонной
пленке. Используя все.

Залы маленькие и большие, камерные ансамбли, знаменитые оркестры. И
дирижеры. Своенравные и вдохновенные. Потрясающий Дэвид
Луччи. Это было так смешно! Они играли симфонию для струнных и
перкуссии в Карнеги-холле, долго репетировали. Он был
настойчивым и строгим, требовал от нее полного подчинения, она
подчинялась, но не ему – ритму. Он попытался за ней ухаживать
после концерта, она сказала ему, что ее единственная любовь –
это музыка. И ушла, не ожидая реакции.

И вернулась в гостиницу совершенно счастливой. И мыслей о нем не
было. Но внезапно завибрировавший мобильный напомнил о его
существовании. Она сказала, что звонить не надо, она же не
слышит. Пишите по интернету. Хотя она слышала определенные слова,
они создавали звуковые волны, на которые Линда реагировала.

И он стал писать. Каждый день. Совсем коротко, просто как
напоминание. Иногда – более распространенно и элегически.

Линда ничего не знала о стратегии напоминания о себе. Знала – но не
в этой ситуации. В ситуации женщины, которой интересуются,
она вообще не была.

Линда стала отвечать на письма. Тоже коротко. Потом она стала их
ждать, чтобы ответить. Потом ее настроение стало зависеть от
того, получила ли она письмо от Дэвида.

Об этом концерте они договорились давно. И придумывали разные
варианты свиданий. Писали, продолжая фантазии друг друга, фантазии
становились все интимнее и интимнее. Линда думала о Дэвиде
ежедневно – просыпаясь и засыпая.

Единственная картинка, которую они не описывали друг другу – это

встреча в присутствии его жены. Хотя Линда знала о Полине, даже
узнавала специально. Но вчера...

Оказывается, все его письма – просто разрядка, виртуальная игра, не
более. Он тоже не видел в ней женщину. Любопытство – да.
Наверное. Как у того журналиста вчера на фуршете. Как некая
диковинная аномалия, не более. Она не подпускала к себе никого
именно поэтому. Не хотела праздного любопытства. Ей слишком
трудно все давалось, чтобы служить потехой кому бы-то ни
было. Но Дэвид казался таким искренним. И они так понимали друг
друга.

Линда внезапно поняла, что отомстит ему. Причем, так же изощренно,
как он приучал ее к себе, заставляя себе поверить.

Она почувствовала, что хочет есть и позвонила, чтобы заказать
завтрак в номер. Полдень – Линда просила подать как можно скорее.

Пора, пора приходить в себя. Она встала, стала одеваться,
раздумывая, как она должна выглядеть. Сегодня репетиция с Дэвидом.

Интересно – она добилась невозможного, работая без устали. И не
может добиться такой малости – стать женщиной, о которой говорят
как о желанной, победительной, загадочной. Всю ту чушь,
которую она привыкла читать о тех, кто и внимания не стоит. Но
за ними несутся толпы мужчин, о них слагаются легенды.

А ее наряды принято считать просто мешковатыми и сделанными из
занавесок. И газеты, коротко описывая, как она одета – тут же к
месту или не к месту упоминают, что она выросла на ферме, в
маленькой голландской деревушке.

Линда не носила дорогие украшения. Ее привлекала бижутерия,
сделанная по собственным эскизам. Совмещение деревенских традиций
Голландии с индийскими, африканскими мотивами. Полудрагоценные
камни и кожа, дерево, иногда серебро – нечто такое, что
запоминается. Фантастические и оригинальные колье, браслеты.
Она была замечательным дизайнером. Она была интересной
женщиной. Но, возможно, слишком специфической, чтобы привлекать.

Мужчины, так громко восторгаясь загадочностью, предпочитают находить
это качество в женщинах, понятных им с первого взгляда.

Да, она пересилила глухоту, но эта победа сформировала в ней такую
ни с чем несопоставимую внутреннюю силу, которая вряд ли ею
самой осознавалась в полной мере, но окружающими всегда
ощущалась. Как нечто пугающее и непонятное. К тому же, Линда
очень сложна в общении – и не только из-за того, что не слышала.
В любой момент могла сказать что-то очень колкое, в чем
сама, кстати сказать, колкости не находила. Она легко могла
обидеть, но еще легче обидеться. С ней лучше соблюдать
дистанцию. То самое расстояние вытянутой руки, которое она
предпочитала.

Стала хорошо известна ее фраза: «Я рада тебя видеть и буду также
рада видеть тебя уходящим». И это не сказано врагу, нет – это
сказано дружелюбно. Так она выказывала расположение. Не
всякий такое расположение соглашался принять. С ней с
удовольствием играли музыканты, композиторы умоляли исполнить музыку
впервые. Это гарантия успеха. Но ее боялись – боялись
приближаться и уж подавно боялись любить. Долгое время она об этом
не задумывалась. Но теперь все больше и больше ощущала
отсутствие любви и женского опыта, как главную проблему своей
жизни.

Даже бриллианты, которыми она гордилась, ей подарил не любовник и не
мужчина, упрашивающий о свидании. История ее уникального
старинного колье с серьгами проста и невероятна.

После грандиозного успеха на моцартовском фестивале в Зальцбурге, к
ней в уборную прошла величественного вида престарелая
русская аристократка, не менее пятидесяти лет живущая в Париже.
Голосом, не терпящим возражений, заявила, что она стара и
немощна и хочет подарить ей старинные российские драгоценности в
знак восхищения ее необычайным и ярким талантом: «Вы
настоящий бриллиант и сверкаете ярче, чем все драгоценности мира.
Моя дочь умерла, никого у меня больше нет. Это брильянты
моей матери. Я хочу оставить их вам и знать, что они нашли
достойную обладательницу. Примите».

В артистическую уборную постепенно просочились журналисты и на
следующее утро об этом писали газеты. Как выяснилось, бриллианты
были уникальны и стоили астрономическую сумму. Единственный
раз, пожалуй, ничего не сказано о ее глухоте. Фотографии
Линды и старой леди с драгоценностями в руках. «Вы брильянт, –
сказала русская княгиня замечательной перкуссионистке Линде
Макдорманд, преподнеся ей в дар уникальное ожерелье и серьги
времен императрицы Екатерины...».

Только один раз она не почувствовала себя снова униженной. Людьми,
которые не хотят считать ее нормальной, что бы она ни делала.
Но она добьется. Она заставит писать о себе, как о женщине.
Которая способна сводить с ума. Имя которой у всех на
устах. Она сделает это. Чего бы ей это ни стоило.

Драгоценности русской княгини Линда повсюду возила с собой. Как талисман.

Резко завибрировал воздух. Она поняла, что звонит телефон. Пара
стуков по микрофону. Три, четыре, опять два. Это их с Дэвидом
условный сигнал.

– О, привет, дорогой! Еле проснулась сегодня, прихожу в себя. Если
ничего не изменилось – в три часа я буду во второй
репетиционной студии. Мои инструменты должны быть там. Постучи дважды,
если все в порядке.

Линда приняла сигнал, что репетиция начнется вовремя и положила трубку.

Она должна быть неотразимой. Но проблема в том, что Линда совершенно
не знала, что именно для этого нужно делать. Опыт
отсутствовал. Она уже стала догадываться, что быть женщиной, которую
любят – это искусство, такое же сложное, как музыка. Но ее
никто этому не учил. А от природы она не обладала тем
изощренным чутьем, которое зовется женской интуицией.

Но она преодолеет это, как все и всегда. Как преодолевала страх при
езде на мотоцикле, которого она боялась, но на котором
гоняла в Амстердаме вовсю, рассказывая, что мотор мотоцикла
озвучивает пространство вокруг и необходим ей, как гимнастика
слуха.

Как училась бизнесу, ненавидя цифры и подсчеты. Просто из нежелания
быть женщиной, которую обманывают – когда задумала
«Экзотик», сеть своих собственных кафе в Голландии. И открыла их –
декорируя инструментами перкуссии, деталями мотоциклов,
африканскими символами войны, любви, ненависти – всем, что смогла
привезти из фольклорных экспедиций. Там звучала ее музыка,
соответствующим образом записанная. Звуки мягко проникали во
все уголки помещений и Линда по праву считала, что в
интерьерах ей удалось воспроизвести лабиринты своего сознания.

В результате удавалось все. Если она еще не знает, как вести себя,
чтобы быть любимой, она этому научится. В любом случае,
отныне она будет много об этом думать. А сейчас она просто
отомстит. Тщательно. Творчески. Вдохновенно.

Линда надела коричневую юбку, зеленую блузку с широкими рукавами и
желтые бусы из янтаря с тремя большими браслетами, плотно
фиксирующимися на запястье. Зеленые с желтыми отворотами сапоги
на невысоком каблуке. Оглядела себя в зеркало в сотый раз
за этот день. Такой она себе нравилась. Черное клетчатое
пальто с широким зеленым шарфом завершило общую композицию. Она
готова к встрече с неотразимым Дэвидом Луччи.

8.

Репетиционная студия в Альберт Холле – это огромная комната, с будто
позабытыми здесь инструментами – контрабасы, арфы, рояль.
Все то, что трудно перемещать. Инструменты Линды тоже были
перенесены сюда, сразу после вчерашнего концерта, за этим она
проследить успела. Преднамеренно опоздав на семь минут, она
вбежала в студию.

Дэвид был уже там, он сидел за роялем. Партитура пятичастных
«Фейерверков для оркестра и перкуссии» американца Джо Грэхема
стояла на пюпитре. Линда остановилась, опознавая звучание.
Звучала поэтичнейшая средняя часть.

Линда села на стул, принялась медленно стягивать с себя сапоги, не
глядя на Дэвида. Он остановился, подошел к ней.

– Я должна разуться, чтобы слышать. Ты же знаешь.

– Здравствуй, Линда.

– Здравствуй, Дэвид. Ты посмотрел, они все правильно переставили?

– Кроме тебя никто не знает. Ты прекрасно выглядишь сегодня.

– Вчера я так устала! Сегодня, надеюсь, будет проще. Рада тебя видеть.

– Начнем?– спросил он, усаживаясь у рояля снова.

– Нет, не торопись, мне надо все проверить. – Она раскрыла ноты. –
О, во второй части виброфон, концертные колокольчики и
деревянные пластины. Практически одновременно! И высота звука
прописана. Я должна все переместить, минуту подожди. Вот так,–
она установила ноты на пюпитр и посмотрела на него, улыбаясь.

Ее лицо прямо перед ним, они могли видеть друг друга в просвете
между крышкой рояля и струнами.

– Я, кажется, готова. Приступим.

Дэвид испытал потрясение. Он никак не ожидал от Линды такого
самообладания. Она была совершенно естественна! Он ожидал, что ему
придется что-то объяснять. Вид абсолютно спокойной Линды его
сбил с толку.

Он сыграл вступление струнных, поддерживаемое репликами духовых.

– Линда, если ты слышишь – начал Дэвид, но она не дала ему договорить:

– Я слышу.

– Я имею в виду, что эту фразу я хочу ритмически расширить, сделать
только флейты акцентированными – и тогда твое вступление
будет почти из тишины, но тембр флейт важно подчеркнуть. Та же
краска, тот же звук. Начиная с пятой цифры, – он заиграл
кусок партитуры, подготавливая ее вступление. Девятый такт –
малеты задвигались по поверхностям маримбы, полилась звуковая
волна. Как точно она поняла его! Следующая фраза. Еще одна,
еще. Перекличка струнных и духовых – и вот одновременно
ожили виброфон и барабаны с там-тамами, бонгос и металлические
цимбалы – в завершение. Глуховатый стон гонга – уже угасая,
звук повис, как бы обессилев.

Воцарилась тишина. Совершенно другие люди сидели сейчас в студии,
Они пережили нечто, что изменило их. Репетиция все больше
превращалась в акт их безраздельного слияния.

Никогда и ни с кем Дэвид не чувствовал такого взаимопонимания в
музыке. Так необъяснимо. Так прекрасно. Он вдохновился, горящие
глаза Линды помогали играть, вести за собой. Или это она
вела за собой – трудно понять. Творчески они понимали друг
друга превосходно. Даже совместно чувствовали.

– И в пятой части у меня были вопросы, седьмая цифра. Твое тремоло
вначале и тромбоны с трубами – короткими репликами. Тремоло
нарастает, духовые становятся настойчивее. Я себе это плохо
представляю. Давай попробуем.

Он дал вступление, Линда заиграла – и Дэвид попытался сделать
синкопированный ритм струнных, очень сложный в данном случае.

– Снова седьмая цифра, пожалуйста.

Ее глаза отвечали каждому его жесту. Пушистые наконечники палочек,
розовые и голубые мелькали над металлическими пластинами, как
трудолюбивые бабочки. Нет, как беззаботные бабочки. Как
восхитительные и беспечные бабочки. Она прижимала щепотью
ладони края тарелок и звук сникал. Она касалась коровьих
колокольчиков – деревянных плоских полых внутри раковин из дерева с
отверстиями в форме губ – и получался совершенно новый
инструмент, которого не знали оркестры мира. Движения казались
колдовским наговором над предметами, черной магией. Но она
всего лишь играла по нотам. Это написано композитором! И она
чертовски точна.

Звуковая линия становилась понятнее и яснее, но еще шесть раз они
возвращались к началу этого эпизода.

– Спасибо, снова – и если все получится, попробуем пройти весь
финал. Мне нужно нагнетание все более зловещего ритма – фейерверк
у Грэхема мрачный, эмоциональное развитие идет в обратную
сторону, от позитива к негативу.

– А ты не думаешь, что это не надо подчеркивать? Почему не сделать
беззаботно, игриво даже, настроение сарказма от этого будет
только усиливаться. Вот смотри, – она показала ему кусок
своей партии. – Как ты думаешь?

– Пока не согласен, но давай попробуем. Десятая цифра, шестой такт.

Дэвид начал мелодию. Басы рояля показывали пунктирную линию
контрабасов. Подключилась Линда. В том месте, где мелодия оркестра и
перкуссии сливались воедино, ему показалось, что они играют
на одном инструменте, он перестал слышать разницу. Они
дышали и двигались вместе. «Как она это делает? – подумал он.
Хотя – как я это делаю? И какая разница. Главное – ее не
терять.» – подумал он, имея в виду общую линию развития музыки.
Но получалось, что он не хочет терять Линду. Это наваждение,
но он снова думает о ней, как о женщине.

Финальную каденцию она сделала блестяще. Считанные замечания, скорее
просто дирижерские корректировки. Для игры с оркестром надо
разметить партитуру специально.

Они прошли четвертую и пятую часть «Фейерверков» снова. Неожиданно
Дэвид понял, как именно он будет делать эту музыку. Его
переполняло чувство восторга. Линду он снова обожал.

– Пожалуй, все на сегодня, – сказал он. Ты не возражаешь, если я тебя провожу?

– Дэвид, я не возражаю. Это так трогательно с твоей стороны, ты даже
забыл, что мы живем в одной гостинице.

– Нет, я не забыл. Я не хочу с тобой прощаться. Превосходная репетиция, спасибо!

Они вышли на улицу и он поднял руку, останавливая такси. Машина
остановилась, он помог Линде сесть.

– Где тебя ждут твои дамы?

– Они сейчас в театре. Театр рядом с гостиницей, на Пикадилли, там
«Мэри Поппинс» идет. Мэри обожает мюзиклы. Мы завтра улетаем.
В полдень, билеты уже принесли.

Линда даже обрадовалась. Но все-таки спросила:

– То есть, завтра я репетирую одна? Без оркестра и без дирижера?

– Мэрил капризничает, говорит, что она хочет видеть меня на ее
концерте. Это послезавтра, она поет в детской опере. Зверушку
какую-то. Смешно и забавно, я и не слышал ее поющей, а она
занималась полгода в детском театре. Мы сегодня так много
сделали! Я мог только мечтать о такой ясности. Спасибо тебе, моя
дорогая Линда.

Они уже вошли в лифт. Как бы счастлива была Линда, если бы все это
происходило днем раньше. Вчера! Ею не владело бы гнетущее
чувство безысходности. А сегодня они направляются в ее номер –
и нет в этом никакой радости. Как вообще в жизни – нет
радости. Ни в чем, кроме музыки. Как хорошо, что она заставила
себя ее слышать.

– Дэвид, проходи, я тебя не задержу, но кофе мы заслужили. Я сама
тебе его сделаю, здесь прекрасная машина, которая делает
потрясающий кофе! Садись в это кресло – удобно?

Линда отправилась в ванную, наполнила водой кофейник. Молниеносная
идея, которая пришла к ней в голову, потрясла ее своей
простотой.

Она включила машину. Потом прошла к огромному шкафу и достала из
саквояжа заветную коробочку.

– Дэвид, посмотри, я так давно никому не показывала. Это мой талисман.

Она положила сверкающие камни на столик прямо перед ним.

– Я получила их в подарок после концерта. Никогда не ношу. Тебе хочу
показать. – Она, с трудом справляясь с застежками, стала
надевать бриллианты.

– Какая красота! Но ведь это миллионы, я уверен! – воскликнул Дэвид.

– Красота важнее, не так ли? – заметила Линда, приближаясь к нему.

Он попытался помочь ей застегнуть колье, в конце концов у него это
получилось. И он не смог удержаться. Он поцеловал Линду.
Сейчас она казалась ему божественно прекрасной. Он забыл обо
всем, кроме нее.

Вдруг он понял, что никогда не знал такой женщины, как Линда.
Неповторимой, как это ожерелье на ее шее. Мистика. Он не владел
собой, но совсем иначе, чем обычно, во время кратких романов.
Он растворялся в обожании ее сути, которое позволял себе
понимать только украдкой, пряча это понимание как можно дальше
вглубь сознания.

– Линда, милая Линда, я не могу без тебя! Прости меня, что я не так
свободен, как я думал. Но я был искренен с тобой!

– Да, конечно, Дэвид – ответила Линда, задумчиво проводя рукой по
его волосам. – Почему я должна тебе верить?

– У меня есть чудный дом в Джерси-сити. Я объясню адрес, дам тебе
ключ. Когда приедешь – сделай милость, приди туда. Жди меня.
Или я буду тебя ждать. Я обещаю. Там все будет так, как
должно быть. Между нами. Я нарисую тебе, как найти. – На одном из
листков, лежащих на столе он двумя-тремя линиями нарисовал
план, дал названия улиц, номер дома, обвел кружочком место
его расположения.

– Видишь, это очень просто найти. Удобнее всего от метро, сразу
прямо, потом сворачиваешь налево и третий от угла – мой дом.

Он снял маленький ключ со своей связки, передал ей.

– И помоги мне снять брильянты, пожалуйста. Здесь такой сложный замок.

Дэвид расстегнул колье, осторожно вынул серьги из ее ушей. Она
протянула ему коробочку и он положил туда драгоценности.

– Я никогда не умею делать это аккуратно. У тебя так бережно
получается. – сказала Линда и закрыла крышку.

Дэвид помедлил, потом встал с кресла:

– Мне пора. Но я буду тебя ждать. А потом мы превратим наш концерт в
грандиозное событие! Ты великолепна! – он ушел. Она стояла
в дверях, гладя ему вслед. Он постоянно оборачивался на нее,
пока не пришел лифт.

«Даже сейчас он не смог удержаться от радости, что мы замечательно
сыграем вместе!» – подумала Линда устало.

Она только сейчас вспомнила о кофе. С чашкой дымящегося напитка
вернулась к столу. Посмотрела на клочок бумаги, оставленный
Дэвидом.

Странно. Мужчины всегда расчерчивают то, что женщины без трудностей
объясняют словами.

(Продолжение следует)