Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Окончание

Дэрриэл обычно ждала ее после записи у выхода, они вместе
поднимались в кабинет наверху, обсуждали детали – или просто пили чай,
вспоминая забавные происшествия в программе. А как это
будет сегодня? Сегодня она пробивается к выходу, расталкивая
каких-то людей и никак не может дойти до двери. Да в конце
концов – дадут они возможность выбраться отсюда или нет? Ею
овладело ощущение закрытого, зловещего пространства, из которого
нет выхода. Она должна выбраться отсюда – и немедленно! Но
не может найти дорогу. Ей показалось, что она навечно
останется в окружении совершенно посторонних людей. Что-то
радостно выкрикивающих, стремящихся к ней прикоснуться. Толпу она
ненавидела. Ей стало страшно. Она не сдержалась и закричала.
Очень громко, не пытаясь даже сделать голос приятным:

– Я прошу всех успокоиться и покинуть помещение студии! И
расступиться! Я хочу выйти отсюда немедленно! Тишина в студии!
Разойдитесь! И прекратите меня трогать! Я устала, я смертельно
устала! Непередаваемо устала! – люди притихли, расступились. Она
устремилась к выходу, пытаясь идти медленнее и даже
улыбаться. Но улыбка получилась странной – глаза выражали отчаяние.
Она не оглядывалась и не смотрела по сторонам. Никого не
видела вокруг. Коридор, лифт, снова коридор. Люди молча
останавливались, пропуская ее и провожая недоуменными взглядами.

Джоанна почти бежала, сдерживаясь из последних сил. И только
оказавшись, наконец, в кабинете, она рухнула в кресло у стола и
разрыдалась вголос:

– Мерзавец! Шаромыжник! Ничтожество!

Впрочем, почему ничтожество, если он без особых усилий сыграл
главную роль в программе и, по сути, сделал «Шоу Кеннета
Томпсона»! Из «Шоу Джоанны Джойс». В непосредственном присутствии
легендарной хозяйки. Да, он талантлив, раз ему это удалось без
особых усилий. Она играла роль, которую он для нее
предназначил. Виртуозно, ничего не скажешь! С другой стороны, ее
подвела самонадеянность, всегдашняя и уже многолетняя
уверенность, что никто не посмеет так с ней поступать. Не подготовила
шоу по-настоящему, не встретилась с участниками заранее. А
те двое, с которыми она даже не познакомилась! В результате,
только Карлотта, как свидетельство негативного влияния книги
– и Кеннет обставил ее мгновенно. А потом и вовсе разыграл
другую партию. И блестяще разыграл! Сделав Джоанну центром
внимания, любимицей публики, добрым и чутким боссом, заставив
говорить почувствованные слова. И как он угадал, что момент
верный и у нее не будет другого выхода? Он просто знал это
заранее. Знал о проблемах вчерашнего дня, точно рассчитал,
что ей необходимо утрясти разлад в коллективе. Действовал
наверняка. А она-то, почему расслабилась и пошла за ним, как
послушная овечка? Почему не нашла неожиданную линию отпора, не
перехватила инициативу? Разве не случались подобные истории
ранее, из которых она выходила с честью? Она задумалась.
Ранее – да, случались. Но так давно! Во времена начинающей
Сильвии, разве что. Это школа, которую она прошла, а учится она
быстро. Теперь Джоанна уверена, что такого рода вещи
позади. Что никто не посмеет. А он посмел – и показал, что это не
так трудно. Не трудно много лет назад с идиоткой Сильвией –
не трудно и сегодня, с Джоанной. Никакой разницы. Она легко
поддалась, будто снова превратилась в неопытную дурочку
Сильвию. По его желанию, по его велению. И он всегда сможет
щелкнуть ее по носу. Красиво, снисходительно и элегантно.
Сволочь.

Это верно. Но она-то, она! Жизнь, опыт – просто иллюзия? В студии
собрались напористый и блестящий интриган Кеннет Томпсон и
глупышка Сильвия Трентон. Старые друзья отпраздновали встречу и
привели публику в восторг. Он – настоящий стопроцентный
мачо, а она – романтическая девушка, у которой нет никакого
опыта общения с настоящими мужчинами. Что правда, кстати.
Которую она пытается скрывать. От всех и от самой себя. И если
опытный и стопроцентный наглец вломится в жизнь, как сегодня
Кеннет вторгся в шоу – то она окажется совершенно
беспомощной. Поэтому интуитивно держится за Саймона. Он хоть и
двуличный подонок, но слаб и предсказуем. Это успокаивает. Душевная
травма после короткой истории с Кеннетом, которую она
давным-давно пережила, оказалась глубже и серьезнее, чем казалось.
Как девочка неглупая и одаренная – она стала интуитивно
избегать тех, кто может причинить сильную боль. Боль опасна.
Она хотела жить.

И не хотела, чтобы это шоу состоялось. Совсем не хотела. В этом и
причина. Она не умеет делать хорошо то, чего ей делать не
хочется. Ее вынудили согласиться. Значит, это возможно –
вынудить Джоанну Джойс делать то, с чем она категорически не
согласна. Значит, это возможно. Тогда, что вообще происходит в ее
жизни? Все достижения – иллюзия, раз владелица миллиардного
состояния, хозяйка всемирно известного телешоу, быстро
поддается давлению продюсера. Имя, ставшее символом долгосрочного
успеха, превращается в безвольную игрушку в чьих-то руках.
В средство для достижения цели. Чужой цели. Которая Джоанне
совершенно безразлична.

«Стоп, хватит. Чрезмерно глубокие погружения ни к чему хорошему не
приводят. Надо поспокойнее. Надо отвлечься. Надо», –
повторяла она про себя. Джоанна схватила со стола графин с водой,
пыталась пить прямо из него. Вода попадала в нос, текла по
щекам, по подбородку. От щекотания в носу и горле она зарыдала
еще сильнее. Попробовала налить воду в стакан, но дрожали
руки. Наконец, получилось. Залпом его опустошила. Перевела
дух.

Рыдания понемногу утихли, плечи перестали сотрясаться конвульсивными
толчками от каждой новой мысли. Джоанна прошла в ванную,
умылась. Голова раскалывалась на части, которые невозможно
соединить. Она решила не принимать таблетки, утром ей совсем не
понравилось их действие. Размягчающее, отупляющее. Пройдет.
Срочно в Хэмптон. Отключиться от этих мыслей, запретить
себе думать. Довольно. Там люди, которые ее любят. Зельма, Пит.
В Хэмптон и немедленно!

Джоанна нажала кнопку, вызывая Женни в кабинет.

Та вошла, растерянно улыбаясь:

– Джоанна, я не хотела беспокоить, но есть проблема и я не понимаю,
что делать. Роберто собрал коллектив. Объявил, что вы
намеревались устроить последний вечер для Дэрриэл. Но Дэрриэл
сообщила, что идти туда не собирается. Ждут вас. Что передать? –
Женни смотрела на нее вопросительно, явно не понимала, что
происходит.

– Передай, что я плохо себя чувствую. Очень плохо и должна срочно
ехать домой. Присутствовать не смогу. Передай, что мы
переносим этот вечер на конец следующей недели. С понедельника я
беру небольшой отпуск. Когда появлюсь в студии, мы обсудим
дату. Передай, что я признательна за хорошую работу сегодня.
Роберто Санчесу привет и наилучшие пожелания. Вызови мне
шофера, срочно. – Джоанна помолчала.– И соедини меня с Дэрриэл.
Если она еще не ушла.– Женни кивнула и вернулась в приемную.
Через несколько минут по громкой связи раздался голос
Дэрриэл:

– Джоанна? Что-то случилось?

– Нет. Спасибо тебе за сотрудничество. Сегодня ты, как всегда,
работала безукоризненно.– Она помолчала. – Я хочу уточнить,
придешь ли ты завтра в Хэмптон.

– Не знаю. Я, возможно, уеду завтра утром.

– Надолго?

– Меня здесь ничего не держит. Ты это знаешь. Куплю дом где-нибудь.
Подальше от суеты. – Молчание. Обе женщины молчали, не
находя слов. Или сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего.

– Не надо уезжать.– Джоанна прервала паузу, наконец. – Или уезжай
просто на недельку.– Она говорила очень спокойно. –
Развеяться. А потом возвращайся – и все будет по-прежнему, обещаю. Не
отвечай ничего. Подумай.

– Ничего не бывает по-прежнему. Ты это знаешь лучше меня. Но я
подумаю. Если завтра не приду – это ничего не означает. Объясни,
что я нездорова. Возраст. Привет всем. Да, очаровательную
Хезер поцелуй от меня. И – удачной вечеринки.

– Спасибо, непременно, – ответила Джоанна и отключила связь. Еще
одно пожелание удачи, автоматически отметила она про себя.
Правда, удачной вечеринки еще никто не желал.

Вошла Женни и объявила, что машина ждет у центрального входа.

– Прекрасно, – Джоанна встала из-за стола, взяла сумку, проверила
наличие ключей, блокнотов, портмоне, надела огромные
солнцезащитные очки, закрывшие пол-лица, схватила со спинки кресла
широкий шифоновый шарф нежно-абрикосового цвета, набросила на
голову и, старательно укладывая фалдами легкую ткань, вышла
из кабинета.

С шофером Джеком – молчаливым черным здоровяком неопределенного
возраста, открывшим перед ней дверцу черного, блестящего лаком
лимузина, Джоанна даже не поздоровалась, только кивнула. Он
работал у нее много лет, привык к любым настроениям хозяйки.
«А действительно, сколько ему лет? – подумала Джоанна. Вроде
молод, а вроде и не очень. Впрочем, это неважно.»
Оказавшись внутри махины, служившей и кабинетом, и комнатой отдыха на
колесах, она первым делом задернула шторки. Чтобы никаких
лиц, никаких дорожных впечатлений. Ее никто не должен видеть.
И она никого не хочет видеть. Это так замечательно, –
больше двух часов никого не видеть! Она выключила телефон,
достала из мини-бара бутылку диетической кока-колы. Холодная,
пенящаяся жидкость наполнила стакан. Стыдно, наверное, но она
обожала кока-колу. И чипсы, которые здесь всегда наготове.

Впервые она оценила достоинства лимузина давно, когда отношения с
Саймоном только начинались. Бурные признания, клятвы.
Выяснения отношений. Его требования видеться чаще, меньше работать.
Джоанна наняла этот корабль мегаполисов просто для того,
чтобы они могли поговорить наедине. Там, где их никто не видит.
И никто не узнает. Они катались по городу пять часов.
Пожалуй, самое запоминающееся свидание. Потом он как-то не
сдержался, орал: «Ты не можешь взять меня в аренду, как лимузин!»
В отместку, она купила эту машину вместе с шофером. Чтобы не
брать в аренду. Смешно. Как все это смешно. Джоанна достала
из мини-бара небольшую бутылочку виски, добавила немного в
стакан с колой. В конце концов, пора успокоиться. Снять
напряжение, уныло пульсирующее у бровей, мерным ритмом тычущее
где-то за ушами…

Виски слегка обжег горло и откликнулся в желудке приятным
расслабляющим теплом. Как хорошо. И никого вокруг. Нет Кеннета с
искренним взглядом и элегантно лысеющей макушкой, нет теток,
желающих худеть, нет женщин, сидящих на пособии, с которыми она
регулярно встречается в студии, вникая в то, как тяжело им
живется. Какая разница? Они ничего не могут – вот и все. Ей
нет до них никакого дела! Она, добившаяся всего
самостоятельно, умудрившаяся сколотить огромное состояние – всхлипывает
вместе с лузерами и вытирает им сопли. Как сегодня смешной
дурочке Карлотте, которая придет к ней трудиться ассистентом,
получать какие-то деньги и будет безумно признательна! И
хорошо еще, если признательна. Если не примется снова за
организацию забастовок. Может даже подружиться с Санчесом,
например. Ведь люди никогда не чувствуют благодарности. Они просто
ничтожны. И смешны. А она занята круглосуточно. Не может
остановиться, почувствовать радость бытия. Потому, что
смертельно боится, что публика забудет Джоанну Джойс и завтра она
никому не будет интересна. И не будет страха перед папарацци,
пресса перестанет трепать ее имя. Никто даже не вспомнит,
что Джоанна Джойс существует. Какое такое удовольствие она
собирается получать от денег, если понятия не имеет, что делать
и как жить, не будучи популярной? Проклятый и порочный
круг, из которого нет выхода. Благотворительностью заниматься
скучно. «Фонд Джоанны Джойс» построил железную дорогу в районе
последнего урагана и провел аукцион по продаже работ
Пикассо в пользу неимущих Африки. Тоска зеленая, надо сказать.
Неинтересно. Она приговорена крутиться, как белка в колесе,
работая на рейтинг шоу, она боится выйти в тираж, хотя ей не
нужны деньги. Специфика телевидения такова, что ты не делаешь
ничего, что станет достоянием вечности. Ты не производишь
истинных ценностей. Ты работаешь, как механизм, делая то, что
востребовано один день. Сегодня. И завтра ты что-то делаешь
снова. И снова. И не можешь остановиться. Потому, что у тебя
ничего и никого нет. Кроме работы. Нет ни ребенка, ни
козленка. Тебя никто и нигде не ждет. Тебе не к кому придти
выговориться, не у кого остаться на ночь. Просто так,
легкомысленно остаться на ночь. Ты потеряешь имидж. Поэтому ты не
имеешь права на чувства. На сиюминутные увлечения. Сделать
глупость и покаяться. Нет, тебе нельзя. Ты раба растреклятого
имиджа. Двадцать четыре часа в сутки и много лет подряд.

«Не надо об этом думать. А как остановиться?» – Она усмехнулась.
Только одно противоядие. Съемки. Проекты. Сметы. Переговоры и
встречи с нужными людьми. С которыми вести себя нужно
правильно.

Тогда в чем ее свобода? В чем хоть какая-то польза от миллионов? От
жизни? Что ценного она сообщает людям, многомиллионной
аудитории, на полном серьезе ждущей облегчения от просмотра «Шоу
Джоанны Джойс»? Или десяткам тысяч женщин, которые надеются
на кардинальные перемены в судьбе после участия в нем? Зачем
она продолжает выматывающую карусель? Жизнь превратилась в
натужную работу по созданию царственного образа.
«Не-вы-но-си-мо!» – она почти взвыла, как раненый зверь оттого, что это
и впрямь невыносимо. Безумие – снова и снова
демонстрировать, как она счастлива, успешна, победительна. «Зачем? Ради
чего?». И сама ответила: «Потому что такой тебя признают и
обожают. Ты не можешь жить без обожания. И тебе не нужна любовь
одного конкретного человека. Не нужны чувства. Тебе нужна
иллюзорная и бессмысленная любовь многомиллионной зрительской
аудитории. Ты сумасшедшая.»

Она снова попыталась остановить поток мыслей. Ужасных, убивающих
мыслей. Коротко взглянула в большое зеркало над мини-баром.
Уверенная женщина в расцвете сил и красоты. Совсем, как Юла в
фолкнеровском «Особняке». Только одно: не так желанна для
мужчин. Впрочем, успех у мужчин не помешал Юле в расцвете сил
красоты застрелиться. Даже способствовал. Джоанна подумала об
этом почти спокойно. Поглядела еще раз на женщину в
зеркале. Вспомнила, что когда-то Сильвия мечтала стать именно
такой. А еще Сильвия искренне мечтала не жить долго. Маленькая
Сильвия считала, что это ни к чему. Лишние хлопоты. Жизнь надо
отпраздновать, отшуметь, отгулять, непременно остаться в
памяти на многие годы вперед, но уйти вовремя. В расцвете. И
еще она вспомнила, как Сильвия …

Нет, эти воспоминания она себе запретила. Раз и навсегда. Но,
наверное, где-то глубоко-глубоко внутри, помнила постоянно. И
суматоха этих дней помогла ни разу не расслабиться настолько,
чтобы осознанно вспомнить. А красной нитью бликующее «тогда, в
Цинциннати» стало напоминанием. Возникали невнятные образы,
– режущие, скребущие, саднящие душу при каждом повторении.

Тогда, в Цинциннати, Сильвия залетела с одной ночи, забеременела
мгновенно, как кошка – а отец ребенка, бравый развозчик пиццы
Кеннет Томпсон, просто смеялся над нею и видеть не хотел. Она
так и не призналась ему. Впрочем, как можно признаться
тому, кто тебя в упор не видит? Отвергнутая Сильвия мучилась
непереносимо. Ощущала себя неполноценной. Ошибкой природы,
родившейся просто по недоразумению. В какой-то момент она
поняла, что сходит с ума от постоянных слез и самобичевания, даже
пыталась покончить с собой. Но выжила. Зато сильно
перепугалась и быстро решила проблему – нашла врача и деньги. Ей
сделали подпольный аборт. Лишь чудом не закончившийся трагически
– на следующий день началось сильное кровотечение,
поднялась температура. Врач прибыл снова, мучительная процедура
чистки повторилась – практически без наркоза. Сильвия дико орала
от боли, но летального исхода удалось избежать. Но не
удалось избежать необратимых последствий. Она потеряла
способность забеременеть снова. Стала бесплодной. Что нигде и никогда
не упоминала, не произносила вслух. Просто женская жизнь
превратилась в череду несуразностей. Не вполне женщина,
благодаря славному малому Кеннету. Ныне писателю, рьяному защитнику
обиженных, примерному мужу и образцовому отцу. Глупо все
получилось. Тогда глупо. А теперь бессмысленно и непоправимо.
И навсегда – ощущение неполноценности, так тщательно
скрываемое. И даже сейчас, при одном воспоминании – просыпается
незабытая давняя мука. И невыносимая, резкая и острая боль
внизу живота – совсем, как тогда, в Цинциннати...

Два с лишним часа поездки, наконец, закончились. Под колесами машины
заскрипел гравий на дорожках хэмптоновского дома Джоанны.
Машина затормозила, продолжая медленно приближаться к
парадному входу – хозяйка любила подъезжать прямо к почти плоским
ступенькам широченного крыльца. Голос Пита, вышедшего
навстречу. Приехали. Она раздвинула шторки, опустила окно и устало
выдохнула:

– Наконец-то! – Шофер открыл перед ней дверь. Джоанна вышла,
постояла на крыльце празднично светящегося огнями дома. Вид,
открывшийся взору, пусть ненадолго, но заставил отвлечься от
мрачных мыслей:

– Боже, какая красота! – почти непроизвольно вырвалось у нее.

– Освещение репетируем. Для завтрашнего приема. Нравится? – Пит
Кончевски, верный партнер, юрист, хранитель финансов и
распорядитель на все случаи жизни, – обвел широким жестом
разноцветную партитуру иллюминации. И впрямь, партитура. Через
мгновение пространство наполнилось звуками, подчеркивая музыкальную
природу освещения, задуманного модным дизайнером.

– Пит, ты просто волшебник! Как всегда. Все продумано. И ты не
хочешь меня поцеловать? – она подставила щеку, которую он неловко
чмокнул. Тогда она сама расцеловала его. В обе щеки. Он
совсем смутился. Посмотрел на нее – сложным, встревоженным
взглядом. Впрочем, он всегда на нее так смотрел. Джоанна
привыкла сознавать, что в глубине души он любит ее. Просто не
решается проявить чувства. Она не раз смеялась про себя, что не
все потеряно. Пит придет к ней на зов в любую минуту.
Впрочем, у каждой женщины есть такие обожатели, не решающиеся
проявить чувства. И когда им предоставляют эту возможность, они
пугаются и предпочитают сбежать, спрятаться, отсидеться
где-нибудь – все, что угодно, лишь бы оставить все, как есть.
Джоанна это понимала. Пользовалась услугами и профессионализмом
Пита, никогда не скупилась, выражая признательность, а он
оставался верен, как собака. Когда-то его жена Келли
поработала личным стилистом Джоанны Джойс. Очень недолго. Творческий
союз оказался малоудачным. Джоанна в тот год вошла в
десятку наиболее дурно одетых звезд. Келли она уволила – на первый
взгляд, рискуя, но на самом деле, даже не опасаясь, что
незаменимый Пит перестанет сотрудничать. Знала, что он предан
прежде всего ей. И для него важно ничего не менять. Умный,
точный и обязательный Пит выполнял обязанности, по меньшей
мере, пяти сотрудников. Хотя, подсчитать трудно, может, и
десяти. Или двадцати – все индивидуально. Невысокий и сухощавый,
с длинным лицом и короткими седыми кудрявыми волосами,
всегда в сером костюме с неизменным с галстуком– бабочкой. Тоже
серой. И светлыми глазами. Кстати, за столько лет она не
удосужилась понять, какого они цвета. Серые или голубые. Или
зеленоватые. Джоанна приблизила лицо к Питу вплотную.

– Фейерверк мешает разглядеть. У тебя глаза серые или голубые? –
спросила она с искренним интересом.

– Когда как. Иногда серые, а иногда голубые, – ответил он просто,
даже не меняя выражения лица. Потом добавил тихо: – Что-то
случилось? У тебя странный взгляд.

– Ничего. Все в порядке.– Она растерялась, даже смутилась.
Вспомнила, почему взгляд кажется странным. Вспомнила – и чуть не
скорчилась от боли внизу живота. Но сдержалась. Почти без
напряжения в голосе добавила

– Просто очень устала. И голова болит. Я пойду в кабинет. Мне надо
побыть одной. Скажи Зельме, что я не голодна. Хорошо? – она
нежно положила руку на плечо Пита, будто хотела ободряюще
хлопнуть, но получилось как-то неловко и многозначительно,
потом рассеянно улыбнулась и прошла в дом.

– Да, конечно. Но потом я бы хотел, – начал он, глядя на нее
несколько обескураженно. Столько распоряжений сделано, ему хотелось
отчитаться, посоветоваться.

– Я спущусь, – уже на ходу обернулась Джоанна. – Очень скоро.
Полчаса, от силы час. Приду в себя и вернусь, мы договорим.
Обещаю. Попей пока чаю. Или освещение порепетируй. Просто здорово,
как переливается! Даже голова кружится. Немного. – Джоанна
еще раз оглядела светящийся дом и праздничные огни в саду:

– Красиво так! – выдохнула она и поняла, что не хочет ничего
говорить. И не хочет никого видеть. В холле возились
девушки-горничные, наводя последние штрихи марафета. Джоанна постаралась
как можно быстрее дойти до кабинета и тут же повернула ключ,
запирая дверь изнутри. Внезапно почувствовала, что нет
никакого желания даже пошевелиться. Затуманенным взглядом
оглядывала помещение, обессилено прислонившись к деревянной
поверхности двери. Массивные дубовые шкафы, огромный стол.
«Основательная и серьезная мебель для обстоятельных и серьезных
людей», – вдруг вспомнила, как они смеялись с Саймоном, когда
увидели этот слоган в каталоге. Сначала понравился слоган,
потом шкафы и стол. «Действие действительно действенной
рекламы» – тараторили оба, соревнуясь в скорости и отчетливости
выговаривания. Победитель целовал побежденного. Или наоборот.
Она уже не помнила. Неважно. Столько времени прошло. Кабинет
– единственная комната в доме, где в течение этой недели
никто не усердствовал, приводя обстановку в надлежащий вид.
Горничная лишь слегка смахивала пыль. К вещам в кабинете
запрещалось даже притрагиваться

Взгляд Джоанны блуждал, она почти машинально подошла к полкам
витрины, открыла стеклянную дверцу. Из высокой бутылки плеснула
немного виски в кристально-переливающийся стакан. Огненного
цвета жидкость так красиво заискрилась. Сделала большой
глоток. Теплота прошла по телу – приятная, расслабляющая.
Наконец-то. Можно никуда не спешить. Просто сесть в кресло и
выдохнуть. Подумать. Образ огромного колеса, крутящегося
безостановочно, бесцельно и угрожающе, снова возник в сознании. Думать
не получалось. Да и зачем? Все и так ясно. Она не владеет
ситуацией, ее можно дергать за веревочки. Власть и свобода –
лишь ширма, за которую она прячется. Нестойкое сооружение
рассыпается при первом порыве ветра. Королевство кривых
зеркал, из которого никогда не выберется! Когда-то она в шутку
просила Бога: «Господи, пошли мне возлюбленного! И пусть он
будет хорош собой, а если щедрость твоя безгранична – сделай
так, чтобы он был высоким!» Насмешка судьбы. Нет, не насмешка,
а приговор. Бог услышал молитву и отнеся к просьбе
серьезно. Она получила Саймона. Красивого и высокого. Мужчина,
которого она много лет настойчиво представляет миру, как жениха –
законченный гомосексуалист. И она привыкла иронизировать по
этому поводу.

Все правильно. Достижения бесценны, потому что фиктивны. Ее просто
нет на самом деле. И мучают несуществующие, фантомные боли
воспоминаний. Джоанны Джойс нет. Фантомная женщина – просто
имя, оболочка. Движется, действует, притворяется живой,
властной, успешной. И счастливой. Стоп, а как на самом деле ее
зовут?

Альбом со старыми фотографиями на столе. Она открыла его. Прекрасное
лицо бабушки Анны. Задорная, полная веселой энергии
Сильвия. Полная надежд и ожиданий. И все сбылись, что интересно.

И вдруг ясно возникла мысль. Четкая и простая.

Джоанна Джойс должна умереть.

Она поднялась из-за стола, снова подошла к витрине. Нащупала стоящую
в глубине маленькую бутылочку. Сначала только прикоснулась
к заветному африканскому пузырьку. Потом ухватила крепче,
придвинула и решительным жестом выдернула крепко сидящую
пробку. Налила немного жидкости в чистый стакан, стоящий рядом на
полке. Золотисто-коричневый сок заиграл в хрустале.
Удивительно – выглядел в точности, как виски. Со стаканом в руке,
она стояла посреди кабинета. Глаза загорелись, как перед
съемками нового варианта шоу. Джоанна всегда возбуждалась при
появлении свежих идей. Мозг работал интенсивно, но не вполне
адекватно происходящему. Ведь смерть – это просто слово,
известное каждому. Мысль о самоотравлении не вполне увязывалась
в сознании с тем, что жизнь на этом закончится и наступит
полная темнота, молчание, бездействие. Небытие. Она устала от
самобичевания и просто хотела прекращения боли. Впрочем,
самоубийства часто совершаются от усталости. Изможденные
внезапными открытиями страдальцы практически не осознают, что
страдания и жизнь прекратятся одновременно. Навсегда
прекратятся. Для суетного человеческого эго слово «навсегда» –
неприемлемо. В полной мере для понимания недоступно.

Она подумала, как завтра будут потрясены многочисленные гости.
Убитые горем лица. Собравшиеся скорбят о потере, искренне
переживают. Идея нравилась ей все больше и больше. Умереть накануне
хорошо организованного юбилея – это гениально!

Но вдруг она резко взвилась, как взвыла, – от странной,
пронзительной мысли. Она совсем забыла, что останутся деньги. Огромное
состояние, которое заработано за долгие годы может быть, не
очень осмысленного или одухотворенного труда – но честно.
Кровью и потом. Деньги с неба не валятся. И достаются очень
трудно. Сейчас уже не время думать, это везение или особый дар.
Не имеет значения. Неважно.

Джоанна села за стол, взяла лист бумаги и вывела четкими большими
буквами: «Завещание», – и впервые ясно и отчетливо поняла, что
завещать состояние некому. Забавно звучит: «ни ребенка, ни
козленка, ни мужа, ни матери». Вроде как нормально.
Привычная шутка одиноких дам, которые много работают. А ведь правда!
« Ни ребенка, ни козленка.» Одна. Кругом одна. Полноценна
или неполноценна – чушь, не имеет значения. Деньги реальны. И
она не имеет понятия, что с ними делать.

Джоанна даже оживилась.

Действительно, в случае внезапной смерти – кому достанутся
миллиарды? Не отцу же, гуляке и игроку! С милыми детками и
добропорядочной женой. Да, он остепенился в последнее время, но какое
это имеет значение? Это он от безденежья остепенился.
Свалятся на него миллионы – обезумеет. И дело даже не в этом.
Неправильно. Уж лучше завещать деньги университету, в котором
она учредила стипендию. Она войдет в историю, как человек,
который посвятил жизнь работе на благо людей и составил
завещание в пользу молодых ученых. Талантливых, полных сил!
Внезапно вспомнился Кеннет Томпсон. Он тоже талантлив и полон сил,
без сомнения. И вот такие Кеннеты Томпсоны, – безжалостные,
произносящие лживые лозунги, – будут учиться на ее деньги?
Не испытывая ни капли благодарности к ней, Джоанне, которая
эту возможность предоставила? Даже не вспоминая. Фальшивые
слова благодарности на какой-нибудь мемориальной доске.
Единожды в год будет устраиваться нечто вроде поминального бала.
«День памяти Джоанны Джойс», например. Ужас. Нет, никогда.
Это нужно правильно организовать. Пит Кончевски? Он может
организовать все, что угодно. Но завещание на его имя, даже
детально расписанное – полная чушь! Кто знает, как он поведет
себя после ее смерти? Он умен, хитер – и, в конце концов,
никогда так и не высказал вслух чувства, которые испытывает!
Если только вообще что-то испытывает. Все фантазии. Кто знает,
что будет делать верный пес, оставшийся без хозяина?

И, кстати, – любое завещание составляется в присутствии адвоката,
заверяется соответствующими подписями по всем правилам, иначе
это лист бумаги, на котором что-то написано. Нет, это
невозможно. Не время думать о самоубийстве. Вначале нужно привести
в порядок финансовую сторону вопроса, в этом нет никакого
сомнения. Иначе, – как она будет выглядеть в глазах людей?
Что о ней скажут?

У нее масса времени впереди. Она наладит жизнь заново. Исправит
ошибки, найдет хорошего мужа, помирится с Дэрриэл, успеет
закончить полезные начинания. Будет работать, как мать Тереза. С
любовью к людям. Добьется принятия поправки к Закону –
«Обязательное и бесплатное лечение детей – наркоманов». Создаст и
возглавит Фонд спасения от наркотической зависимости. Вот
прекрасное применение для денег! Деятельность, вызывающая
уважение. Скептики онемеют. Она знает, что делать, она в
порядке! В воображении опять возникла толпа гостей юбилейной
вечеринки. Лица из скорбных превратились в радостные. Оживились.
Приглашенные улыбаются, наперебой произносят комплименты,
желают долгих лет. Восторженно поздравляют. Пусть даже они
говорят это неискренне. Ну и что?

Ей снова захотелось виски.

Она потянулась к стакану, оставленному на столе, поднесла его к
губам и одним глотком выпила, – как опрокинула, пришлось даже
слегка откинуть голову назад. Какой резкий и странный аромат у
виски!

Она поняла, что запах у виски неестественный. Но поняла поздно.
Когда увидела дно пустого стакана. Пронеслись в памяти слова
высохшей черной старухи, вручившей пузырек с таинственным
соком:

– Не открывай пузырек понапрасну. Только пока он закрыт – ты жива.
Откроешь – выпустишь смерть наружу. Помни, дочка. Это и
спасение, и погибель одновременно.

Шум собственного падающего тела показался ей далеким и гулким.
Просто звук – она ничего не почувствовала. Нет веса, нет тяжести,
только еле слышно, где-то очень высоко звенит легкими
колокольчиками умиротворяющая тишина. Она хотела смеяться от
ощущения беззаботной легкости. Но смеяться не получалось. Она
снова пыталась, но губы оставались неподвижны.

– Это спасение, – последняя мысль растеклась в сознании Джоанны.
Раздирающие душу откровения исчезли, рассеялись в пространстве.
Она почувствовала освобождение. Боль кончилась. Блаженное
состояние истинной свободы и счастья. Джоанна, впервые за
долгие-долгие годы судорожной маеты, ощутила мир и покой.

У нее все-таки получилось просто улыбнуться. На мгновение знаменитая
улыбка Джоанны Джойс появилась на лице, а потом будто
впечаталась и застыла. Уже навсегда.