Литературная критика

Злоба дня.

Знаки препинания – 60. Современные СМИ. Персоналии. Симптомы

1. Человек из ящика

Соловьев, конечно, поразительная фигура. Фигурка. Бессмысленная
и беспощадная. В стиле «ради красного словца», когда всё движется
не логикой и смыслом, но из одного голимого самолюбования. То
есть, телевизор вообще мирволит эксгибиционизму, однако, в чистом,
без примесей, виде это самое вещество встречается не часто. Случай
Соловьева – случай химически чистой саморепрезентации. Которая
заменяет всё – аналитику, прагматику, просвещение, развлечение,
информирование. Мне был неприятен Евгений Киселев, но, тем не
менее, из его передачи можно было бы узнать хотя бы олигархическое
что-то...

Из «воскресного вечера» ты не узнаешь ничего, кроме «Соловьева»
и про «Соловьева». Этакая затяжная «Жизнь Замечательных Людей»,
причем непонятно чем замечательных. Тот случай, когда «за красивые
глазки». Тот случай, когда «хороший человек» оказывается профессией.
Случайно переключил и споткнулся о слова «Я, как журналист Соловьёв».
Гы. Журнализмом здесь не пахнет. Здесь не пахнет даже развлечением
или шоу-бизнесом. Удивительная бес(з)вкусность, впрочем, легко
описываемая с точки зрения пм-парадигмы (ориентированность не
на результат, а на голую процессуальность).

Но самое интересное не это, а другая передача Соловьева – «К барьеру»,
где сходятся люди с якобы противоположной позицией. Что, разумеется,
условность, преподносимая зрителям как данность. Сам Соловьев
возникает в «К барьеру» этаким вскрытием приема, когда демонстративно
принимает ту или иную сторону и начинает активно... нет, уже даже
не «подсуживать» (это само собой), направляя обсуждение в ту или
иную сторону, но обвиняя «противную» сторону с прокурорскими интонациями.
Де, а где вы были до 17 года?

Не то, чтобы я специально отсматривал эту передачу, но натыкаешься
каждый раз и поражаешься однообразию приёма. Ещё более поражаешься
тому, что все кушают, словно так и надо. Словно субъективность,
подсуживание и нелепая агрессивность входят в обязательные условия
исполнения. Все как бы заранее согласны с тем, что единственной
информацией «К барьеру» снова является «позиция» ведущего (см.
«Воскресный вечер...»).

Все станет понятным, если вспомнить, что «Вечер» и «Барьер» должны
заполнить нишу аналитических программ, «аналитического ток-шоу»
(хотя, скорее всего, это оксюморон) и программы, аналогичной «Намедни».
Поневоле начнешь ценить одышливо-пафосного Киселева или гламурного
Парфенова за... «профессионализм».

2. Газетный гений

Мне очень нравится читать в «Коммерсанте» репортажи Андрея Колесникова.
Чаще всего он пишет про официальные события с участием Владимира
Путина. Обширные тексты с массой подробностей, которые Колесников
подает с обаятельной, ироничной интонацией. Интонация – вот что
оказывается самым важным в репортажах Колесникова. Интонация –
то, что эти тексты «держит» и не дает им рассыпаться несмотря
на то, что «простыни» Колесникова состоят из массы автономных
мизансцен.

Описывает их с единственно возможной интонацией «остранения» –
именно так Виктор Шкловский описывает приём, используемый Львом
Толстым в «Война и мир»: описание театра дано здесь глазами человека,
который первый раз попадает в театр. До Толстого прием «остранения»
использовал Вольтер, в «Простодушном» с помощью дикаря (его девственного
взгляда на просвещенный мир) Вольтер описывал свою европейскую
цивилизацию. Сначала я думал, что Колесников применяет «остранение»
из-за того, что читатель ныне пошел неграмотный и непуганый, ему
всё (сумму знаний, накопленных человечеством и очевидную для интеллигента
когда ХХ века) нужно не просто объяснять, но разжевывать, но нет,
у Колесникова нет просветительских задач. Он же летописец...

Кажется, Надежда Яковлевна Мандельштам советовала кому-то – если
не знаешь, какой выбрать тон (при описании сталинских лагерей),
ты просто начинай описывать и всё. Шаг за шагом, событие за событием.
Вот Колесников и описывает, что видит. Хотя, разумеется, он не
акын («что вижу – то пою»), у Колесникова есть ко всему описываемому
своё особенное отношение. Оно выражается в необязательных синтаксических
и стилистических конструкциях, которые легко (без ущерба для сути
описываемого) срезаются из репортажа. Самое важное для Колесникова
– передать ощущение личного присутствия, для чего сам он, Колесников,
должен быть прозрачен. Посреднический процент Колесников берет
с помощью этих самых стилистических колоратур и ремарок, являющихся
главным хранителем его иронии. То есть, прагматически эти «непрозрачности»
тоже оправданы – без них текст оказался бы выхолощенным и скучным.
Ирония оживляет сухие протокольные события. Оказывается, что без
утепления личной интонации (посреднического процента) писать нельзя.

Я думал, что эта интонация нужна Колесникову для описания официоза,
но вот с некоторого времени он пишет колонки про своих детей в
пятничном приложении. И снова точно та же рецептура – остранение
и разжевывание. А теперь, уже неделю, читаю ежедневные отчеты
Колесникова с Зимней Олимпиады и понимаю, что на самом деле, Колесникову
всё равно о чём писать – о детях, о Путине или о спортсменах,
обо всех он пишет с одинаковой степенью дистанцированности. Главным
оказывается нахождение событий и ситуации когда ничего не происходит
(вот Колесников пошел с фигуристами проходить допинг-контроль,
вот разговаривает с директором пушкинского музея про хоккейный
турнир) – через наделение «статусом события» чистой воды описания.
Как в греческом эпосе, где нет главного и второстепенного (щит
Ахилла описывается с немыслимой подробностью), здесь тоже нет
главного и второстепенного – всё уравнивает интонация. Именно
интонация создает «событие» и наделяет «статусом события» любое
описание. Любое! Экономная, энергоёмкая технология, позволяющая
работать в стахановском режиме самыми ударными темпами, при этом
выдавать высококачественный (с кем сравнить?) журналистский продукт.
Энергоёмкость заключается в том, что не нужно выдумывать остроумные
концепции, нужно просто описывать всё, что происходит – и всё.
Лить воду, гнать волну (строку) в необходимом количестве, потому
что если что-то не влезло в сто (десять тысяч) строк – это проблема
не материала, но события. Точнее не-события.

Остранение работает в современной культуре из-за предельной концентрированности
символического. Любое, даже самое простое слово (понятие) обрастает
таким количеством коннотаций, автоматически вытягивающихся при
употреблении слов (понятий), что слова в простоте сказать уже
невозможно. Любое высказывание автоматически является метафорическим
– в разрыв между означаемым и означающим набивается масса информационного
мусора. В такой ситуации любая литература, литературность кажутся
избыточными. Дополнительная симфолизация не нужна – язык сам,
механически вырабатывает ощущение тотальной суггестии, заговора
подтекстов и вторых-третьих планов. Символизм сегодня оборачивается
дурновкусием, тарковщиной-сокуровщиной. Лет десять назад я сформулировал
наблюдение-правило – для того, чтобы сегодня произведение искусства
(роман, балет, картина) являлись действенным явлением искусства
(романом, балетом, картиной) они не должны быть произведением
искусства (романом, балетом, картиной). В этом смысле, газетные
обозреватели (Колесников, Ревзин, Манцов, Топоров, Кашин, Пищикова)
являются сегодня самыми актуальными и сильными писателями земли
русской. А отнюдь, скажем, не романисты, не романтики-рассказчики,
поэты-рифмачи, etc.

3. Синдром Пригова

А с главным обозревателем, колумнистом и фельетонистом «Известий»
Максимом Соколовым произошла странная история человека, превратившегося
в машинку по изготовлению текстов. Назовем это «синдромом Пригова».
Когда всё оказывается подкожным кормом для текстуального бешенства,
очень скоро теряешь ориентиры в пространстве, буквы начинают казаться
реальнее реальности. Типа – всё так, как ты сказал. И если сказал,
значит, изменил, поменял реальность. Такая форма бытовой магии.
Заговаривание невроза. Для чего нужно высказываться по всем поводам
подряд, главное – не останавливаться, пока буковки кровавые в
глазах не встанут.

Крайняя форма бегства от действительности. Романисты еще не такие
бегляки, как эти самые пламенные публицисты, ибо сочиняя сочинение
ты знаешь, что это игра, вычура, придуманное. А вы только представьте,
что происходит в голове человека, который пишет по нескольку текстов
в день, текстов, посвященных актуальной актуальности. Ты вышиваешь
тексты параллельно реальности, замещая реальность этими самыми
текстами. Типичный пример тотальной симулякризации, к Деррида
ходить не надо. Многопись оказывается первым признаком постмодернитского
модуса чувствования. Поэтому на таких людей даже обижаться не
стоит. Нет в их писанине ни эллина, ни иудея, одна вода из февральской
лужи.

4. Сериальное золото самоварное

Я всё время не понимал – что же у меня свербит из-за всех этих
фильмов последнего времени. «Мастер и Маргарита», «Золотой теленок»...
Словно бы внутри заложено некое несоответствие, во-первых, не
позволяющее правильно оценивать увиденное, во-вторых, сопровождающее
просмотр душевным дискомфортом. А сегодня наткнулся на интервью
сценариста «Золотого теленка» Ильи Авраменко в «Комсомолке»

Важно здесь даже не сенсационное разоблачение съемочной группы,
а комментарий после интервью, которое дал продюссер фильмы. Который
говорит, что «с точки зрения продаж» фильм себя оправдал. Понятно,
что продукт. Понятно, что под продажу. Однако, несоответствие
возникает из-за того, что мы воспринимаем и «Теленка» и «Мастера»
как экранизацию, тогда как ленты сняты в жанре сериала.

Что такое сериал – полая внутри форма, выхолощенность, голая процессуальность.
Следование сюжетной канве. Суть выплескивается вместе со смыслом.
В «Теленке» всего десять серий, а если в фильме сорок или сто?
Такой безразмерный глист, который можно в любой момент остановить
или с любого места продолжить. Кино для ушей, движущееся радио
– главное, чтобы от жизни не отвлекало, от борщей всяких. Все
знают, что оперу смотрят, а сериалы – слушают. Тогда как сценарист
сокрушается об отсутствии крупных планов.

Экранизация – это всегда концепция, интерпретация, герменевтика,
однако. Какая герменевтика может быть у сериала.

Вот и возникает промежуточность, межумочность – ни себе, ни людям:
с одной стороны – чистый оксюморон: главные сокровища нашей духовки
– классика скрещивается с тв попкорном. С другой – окончательно
превратить высокую прозу в низкосортное мыло совесть не позволяет.
Выходят хилые и нежизнеспособные мутанты. В этом смысле интересный
случай – «В круге первом», чье занудство – родовая черта самой
прозы Солженицына, с которой не совладал даже высокопрофессиональный
Панфилов. Многие пишут о непредсказуемых смыслах (фильм неожиданно
оборачивается апологетикой сталинщины, советчины и т.д.), которые
вдруг поперли из аккуратной экранизации. В том-то и дело, что
«В круге первом» – экранизация, а не сериал. Впрочем эффект всё
тот же.

С нетерпением жду «Доктора Живаго». Держа в голове снежную вампуку
с Омаром Шерифом. Внутри романа Пастернака зашиты вполне себе
сериальные ходы и совпадения. Что-то будет.

Кстати, еще один симптоматичный поворот темы: обнародуя интервью
Авраменко для «Комсомолки», «ПолитРу» перепечатывает его практически
полностью, снабжая оригинальным заголовком и вынося в рубрику
«самые посещаемые материалы» портала. Собственно, там я его и
нашёл. Нет, всё нормально -политес соблюдён: на «Комсомолку» ведёт
самая что ни на есть прямая ссылка, я про иное – про будничность
операции: берется оригинальный текст и пересказывается своими
словами, обильно цитируется. Так создается информационный повод.
Особенно это заметно в поисковиках, когда все начинают цитировать
одни и те же пресс-релизы. Извивы профессии: когда верхом профессионализма
оказывается максимальное отступление от текста пресс-релиза. Мастерство
заштукатуривать первоисточник. Почти уже не замечаем. Почти уже
перестали замечать.

5. Бесполезность просвя(е)щения

Давно заметил изменение дискурса, которое незримо
сказывается на технологии. Понял это, сочиняя очередную колонку.
Ныне большая часть усилий уходит на то, чтобы сказать какие-то
очевидные для себя вещи. И дело не в концептуальном усилии, которое
нормально, которое есть ты и которое кроме тебя никто не расскажет.
Ныне оказывается, что твоим содержанием, в том числе, является
и знание. В своих нынешних статьях приходится проговаривать то,
что ты знал и знаешь. Раньше это знал и твой читатель, теперь,
когда единство информационного поля разрушено окончательно и бесповоротно,
очень важно прописывать контекст, ставить колонку на прочный и
всем понятный фундамент. Что лишает тексты лёгкости и изящества.

Этим, кстати, нынешняя культурная публицистика и журналистика
отличаются от культурной публицистики и журналистики 90-х, которая
вся жила постоянным концептуальным приращением – ты двигал текст
не за счёт фактуры, но за счет оригинальности концепции. Тогда
именно что красота и остроумность ценились, движение вперед за
счёт того, что не существовало до начала твоего текста. Теперь
без ликбеза никуда. Ты замечаешь очевидные факты и всем известные
фразы и они воспринимаются как откровение. Как нечто новое. Общие
места становятся едва ли не эксклюзивом. На чём и горят многие
нынешние обозреватели. Когда Данилкин хвалит вторичную «Кысь»
становится понятным, что он просто Стругацких (и много ещё кого)
не читал. Когда люди восхищаются «Девятой ротой» это означает
только то, что они в перестройку на Кубрика и Копполу не бегали
и знают их только в «скучном» телевизионном формате.

Раньше все читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы,
единая апперцепционная база возникала по умолчанию, авторов ценили
за новое, за интеллектуальные новости. Теперь достаточно проговорить
азбучные истины. Из нынешнего времени обычный российский интеллигент
конца прошлого века выглядит энциклопедистом и ренессансно разнообразным.
Большая редкость встретить такого человека, которому не
нужно объяснять. Понимание с полуслова... чаще всего
такие моменты встречаются именно при личном общении, а когда ты
выходишь на широкую аудиторию, то позволить себе этого уже не
можешь: нельзя. Читатель изменился.

Произошёл интересный парадокс: все 90-ые на нас сыпались интеллектуальные
изыски из самых разных сфер человеческого знания. Искусственно
сдерживаемые интеллектуальные плотины оказались прорваны и сметены.
До сих пор все эти богатства оказались неосвоенными и неусвоенными.
Каждый знает о полках непрочитанных книг, вопиющих медленного
и пристального изучения. А некогда. Не в этой жизни. Вот на пенсию
выйдем, и... Плюс, телевизор. Плюс, интернет. То есть, переориентация
с текста на изображение. Другие. Другое. С другой стороны – упрощение
и опрощение среды, которая требует азбуки. Незримый гандикап –
заворот кишок от запредельного умничанья при закрытых дверях и
рвотный рефлекс, когда ты сталкиваешься с реальным уровнем сегодняшних
СМИ.

Лишь недавно смог побороть в себе стыдливость просве(я)тителя.
Ведь всё время «делаешь азбуку» не без внутреннего усилия, внутреннего
зажима. Потому что если без скидок, то счёт идёт на единицы, ты,
да я, да мы с тобой.