Онтологические прогулки

Загубленные гении России №4

Князь П.А.Кропоткин – кузнец интеллектуальной славы России

Итак, каковы бы ни были поступки человека, какова бы ни
была линия его поведения, он всегда повинуется в своих поступках
веяниям своей природы. Как самые отталкивающие поступки, так и
безразличные и – самые привлекательные – все диктуются в равной
мере потребностями индивида.

Пётр Кропоткин

Если необходимо на живом примере показать ошибочность теории Чезаре
Ломброзо о генетической связи гениальности с психическим помешательством,
то более выразительной иллюстрации, чем жизнь и судьба князя Петра
Алексеевича Кропоткина, найти трудно. Гениальность являлась органическим
качеством его натуры, ритмом жизни и способом мышления, пульсом
творчества и нормой поведения. И если уж вести речь о помешательстве
в связи с гениальностью, то это должно относиться не персонально
к князю, а к обществу его окружающему, к людской среде, где он
вращался и к тому коллективному столпотворению, который он пытался
просветить и образумить. Ибо отдать такой самородок во власть
забвения и погубления есть несомненный симптом психического расстройства,
– с-ума-шествие здесь принадлежит обществу, коллективу,
но никак не единичному индивиду. В России никогда не вели счёт
загубленным гениям, известно только, что их немало и что нигде
гениям не жилось так худо, как в России. И всё же участь князя
П.А.Кропоткина до боли обидна: энциклопедист по своим познаниям
и прирождённый реформатор по натуре, Кропоткин внёс яркий вклад
в основные отрасли духовного творчества человечества, но ни одна
из них не почтила благодарственной памятью это имя, а общественную
известность он получил там, где его более всего исказили.

1. Интеллектуальное достояние князя П.А.Кропоткина

О таких личностях, как князь П.А.Кропоткин, невозможно писать
биографии, поскольку все основные события и явления в жизни князя
не просто аномальны, а сверхненормальны, и поражают
своей исключительностью и отклонениями от общепринятого стандарта,
то есть, они трудно объяснимы для штатных экзегетов. Открытия,
произведенные Кропоткиным во многих отраслях знания, как правило,
принадлежат к разряду шедевральных и эпохальных,
и здесь налицо совершенно непонятная, а точнее, парадоксальная
с точки зрения науковедения, мотивация, рождающая необъяснимую
ситуацию: Кропоткин не пользуется своими открытиями,
то есть не углубляет и не разрабатывает их, как положено при нормальном
исследовательском процессе, а как бы отдаёт их в безвозмездное
пользование другим исследователям, не заботясь о собственном авторском
приоритете. Поразив современников открытиями в одной отрасли,
князь тут же устремляется в другую, и такое коловращение не подлежит
логическому (рациональному) осмыслению, а только эмпирической
фиксации. Кропоткин рождён пионером, его кровообращение
и сердцебиение увлекают в мир неизвестного и
князь, по сути, является заложником неведомого.
Понятно, что столь многообразно индивидуальная и самочинная натура
не могла не только найти какой-то общественный отзыв, но и не
вызвать подозрения у государственного чиновничьего аппарата: из
царской тюрьмы Кропоткин бежит (1974 год), в Швейцарии его арестовывают
и высылают из страны (1881 год), из французской тюрьмы его освобождают
в связи с протестом общественности (1886 год); у себя на родине,
куда он прибыл в 1917 году, князь не признаёт Октябрьский переворот
исключительно из отвращения к любому виду диктатуры в обществе
и В.И.Ульянов-Ленин неприязненно называет Кропоткина «анархистом-шовинистом»,
обзывая непонятной кличкой «траншейник», а советская власть держала
его под бдительным наблюдением до самой смерти (1921 год). (Любопытно
заметить, что по приезду в Россию П.А.Кропоткин получил предложение
от А.Ф.Керенского возглавить Временное правительство, но ответил
отказом).

П.А.Кропоткин происходил не просто из аристократической среды,
а принадлежал к одному из самых древних русских родов, ведущих
начало от Рюриковичей, то есть, в родословном отношении превосходил
правящую царскую династию. Камер-юнкер царя. После окончания Пажеского
корпуса у Кропоткина все возможности для эффективной и эффектной
карьеры по военной линии. Но князь становится географом – путешественником.
Обследует район Северной Маньчжурии, где открывает группу потухших
вулканов, исследует неизвестные на тот момент северные склоны
Восточного Саяна, в неимоверно сложных условиях проводит изучение
центральной части Восточной Сибири, при котором открывает Патомское
и Витимское плоскогорья и несколько хребтов, один из которых назван
его именем. Изучив материалы о течениях и перемещениях льдов в
Баренцевом море и прилегающих частях Северного Ледовитого океана,
Кропоткин предсказывает наличие суши в океане севернее Новой Земли,
но царское правительство отказалось финансировать морскую экспедицию,
а через два года австрийские географы именно в этом месте открывают
архипелаг островов и называют его Землёй Франца-Иосифа.

Русское географическое общество наградило П.А.Кропоткина золотой
медалью, и он становится секретарём Отдела физической географии
Русского географического общества. Фактически князь оказывается
во главе блистательной русской географической школы,
созданной академиком Д.Н.Анучиным из целой когорты великих путешественников,
натуралистов, землепроходцев (П.П.Семёнова-Тян-Шанского, Н.М.Пржевальского,
П.К.Козлова, Н.Н.Миклухо-Маклая, А.И.Воейкова, Г.Я.Седова, М.В.Певцова,
В.И.Роборовского, адмиралов С.О.Макарова и А.В.Колчака, А.И. и
Б.А.Вилькицких и других). Отдавая должное великим зарубежным пионерам
и первооткрывателям (Г.Стэнли, Д.Ливингстону, Р.Амудсену, Ф.Нансену,
Р.Скотту, Э.Шеклтону и многим другим), нельзя не заметить особой
коллективной концентрации исследовательских усилий и необычайной
самоотверженности в служении науки представителей русской школы
географов, вынужденных функционировать не только в суровых климатических
условиях России, но и в ещё более суровой атмосфере научной апатии
и пренебрежения самодержавного царизма. В грандиозных успехах
русской географии конца Х1Х и начала ХХ веков, таким образом,
содержится немалая доля не только натуралистического, но и организаторского
дарования князя П.А.Кропоткина. Но князь не удержался в лоне географии,
– его увлекла к себе геология.

Причиной увлечения Кропоткина послужило, как можно полагать, не
совсем ординарное обстоятельство: европейская геология того времени,
стимулированная идеями и постулатами Чарлза Лайеля, стремительно,
как ни какая другая отрасль естествознания, развивалась, превращаясь
в полновесную классическую науку, тогда как в России на тот период
геология практически отсутствовала. Мотором бурного прогресса
геологических знаний служила альпийская геологическая
школа, ведомая великими геологами Эдвардом Зюссом и Гансом
Штилле, и её принципы неукоснительно распространялись на геологию
всех континентов и планеты в целом. При своём становлении альпийская
(европейская) геология разрешила множество тайн и загадок природы
и своей главной заслугой почитала изгнание из природы мистическую
сверхестественную силу. Однако наряду с этим в геологической природе
Европы было распространено явление, объяснение которому не давалось
торжествующей альпийской доктрине, а признаки потусторонней силы
в котором, казалось, были налицо.

На дневной поверхности обширных пространств северной части Европейской
и Русской равнин находятся обильные россыпи обломков пород самых
различных размеров, достигающих иногда десятков метров, и состав
которых чужд местным породам. Источник же этих пород располагается
на много десятков и сотен километров севернее в пределах Скандинавии,
Карелии и Кольского полуострова. Все обломки несут на себе следы
длительного перемещения – окатанность, штрихи, борозды и их называют
валунами. Формы рельефа здесь также своеобразны
(так называемые камы и озы) и неидентичны коренным
равнинным формам. Какая сила могла доставить сюда издалека обломки
пород и рассеять их на столь значительную площадь? Кроме морских
вод тогдашняя геология не знала силы, способной перенести обломки
на столь большое расстояние. Но наличие моря на этих территориях
исключалась и мысль об участии мистического агента просто наготове.

В 1876 году в своём обстоятельном трактате «Исследование о ледниковом
периоде» Кропоткин блистательно разрешил эту природную мистерию
и открыл новое исследовательское направление в классической геологии.
Князь доказал, что в раннечетвертичное время Скандинавия и Кольский
полуостров были покрыты, наподобие Гренландии, мощным ледниковым
щитом, который неоднократно перемещался в южном направлении, занимая
северную часть равнинных областей Европы и России. Впоследствии
ледник растаял, оставив после себя огромные россыпи скандинавских
и кольских пород и рельефные специфические формы. С тех пор идея
Кропоткина о материковом оледенении стала самым твёрдообоснованным
тезисом геологической теории и легла в основание целого ряда естествоиспытательских
дисциплин – гляциологии, климатологии, четвертичной геологии,
геоморфологии. Выступление Кропоткина с радикальной геологической
идеей было воистину судьбоносным для русского естествознания,
ибо оно, помимо всего прочего, стало отправным для другого замечательного
учёного – В.В.Докучаева. Вот как излагают этот момент биографы
Докучаева И. и Л. Крупенниковы (1949): «Осенью 1873 года на многолюдном
собрании членов Русского географического общества Кропоткин сделал
доклад: «Общий очерк ледникового периода в северных странах».
Яркими красками нарисовал он картину широкого распространения
в прошлом материковых льдов не только в северной и средней России,
но и в Канаде и некоторых районах Соединенных Штатов Америки.
Глубокое обоснование новой теории обеспечило ей заслуженное признание
и явилось смертным приговором старой ошибочной «морской гипотезе»,
согласно которой ледниковые валуны получили свое распространение
путем разноса их плававшими по морям льдами. Материал для своих
выводов Кропоткин собрал в значительной степени во время экспедиций
в Финляндию, в период с 1871 по 1873 год. Взгляды Кропоткина нашли
живой отклик у Докучаева, который в эти же годы обследовал южную
часть Финляндии, усиленно изучал ее ландшафт и ледниковые формы
рельефа. На основе теории Кропоткина Докучаев обобщил для себя
те разрозненные наблюдения и факты, которые накопились у него...».
А Докучаев впоследствии на базе созданной им почвенной теории
основал специфическое и уникальное направление русского дарвинизма,
о чём будет сказано далее.

Эти заслуги русского князя на виду у аналитиков, хотя «Исследование
о ледниковом периоде» Кропоткина давно стало библиографической
редкостью и современным специалистам попросту не известно. А эта
работа обладает ещё значением, какое не упоминают даже дотошные
аналитики: своей смелой геологической гипотезой Кропоткин пресёк
монополию альпийской доктрины в геологии и тем создал предпосылки
для появления в России Геологического Комитета (1882 год) – «откуда
есть пошла» русская геология. Но Кропоткин как основатель русской
геологии не фигурирует ни в одной из многочисленных сводок по
истории геологических знаний в России, принятых в советской геологии.
Классовое чутьё социального института не позволяет оказание такой
чести высокородному аристократу, противнику Маркса и Ленина, а
родоначалие русской геологии единодушно числится за потомком поморских
рыбаков Михайлой Ломоносовым, легкомысленно отмахиваясь от непреодолимых
сложностей, возникающих в связи с этим.

Однако князь, основав фактически целую науку в русском естествознании,
не остался в геологии, а точнее сказать, его ноуменальный аппарат
был занят не только проблемами естествознания, но и историческими
таинствами: без малого четверть века трудился Кропоткин над монументальной
«Историей Великой Французской революцией»(1909 год). В европейской
историографии, кажется, нет объекта более изученного, чем Великая
французская революция (1789-1794 г.г.), а после того, как сей
объект был осмыслен таким гением аналитического мастерства, как
Томас Карлейль, стало как бы неоспоримо, что найти что-либо новое
в этой теме просто невозможно. Но Кропоткин находит и выставляет
ноуменальное новшество, какое вступает в полный разлад с утвердившимся
понятием о революции в целом, и не только французской. Своим радикализмом
князь настолько противопоставился академической истории, что его
вывод полностью проигнорирован в большой науке (по крайней мере,
мне не встречался исследователь, какой ссылался бы или использовал
эту мысль Кропоткина).

Кропоткин пишет: «Действительно, когда мы более детально познакомимся
с событиями Великой французской революции, мы не можем не поразиться
необычайной смелостью действий и поступков наших предков и вместе
с тем робостью и умеренностью их мысли. Крайние революционные
приёмы борьбы и робкие, почти консервативные, идеи. Мы видим чудеса
храбрости, энергии, высшее презрение к жизни, и наряду с этим
мы наблюдаем невероятную умеренность по отношению к будущему».
И ещё: «И между тем в продолжение всей этой грандиозной драмы
мы видим необычайную робость в области идей, отсутствие смелости
в построениях будущего. Посредственность мысли убивает благородный
порыв, великие страсти и огромное самоотвержение...Грозные революционеры,
не склонившие свои головы перед мощными силами реакции, с которой
они боролись, не имели революционной идеи. Они
знали лишь революционные способы борьбы, способы, состоявшие,
по их мнению, в том, чтобы обратить против старого правительства
то оружие, которое это правительство употребляло до этого времени
против своих врагов». Приниженность фактора мысли в революционной
динамике есть прямое следствие умаления значения индивидуальной
константы в революции; революция есть исключительно коллективное
(народное) явление.

Угнетение личности, будучи родовой чертой революции, не только
ведёт к скудости мыслительного аппарата и отсутствии революционных
идей, но и к сужению, а то и полному вытеснению созидательных
установок в революционном процессе. Следовательно, революция
суть разрушительная стихия. Таково первое противопоказание
Кропоткина узаконенному убеждению, генерированному крылатым
марксовым тезисом, что революция есть локомотив истории. А между
тем практически все крупные революции заканчиваются эпохами
реставраций и пример Великой французской революции настолько
красноречив, что превращает данное положение в закономерность.
Следование коллективным канонам революции необходимо предусматривает
ущемление критериев личности и на практике всегда осуществляется
через борьбу с инакомыслием. Это последнее вменяют
себе в обязанность революционные лидеры и вожди, которые, будучи
не в состоянии создавать революционные идеи,
видят свою миссию в подавлении инакомыслия, причём не только в
классовом порядке, но и среди своих сподвижников, – потому-то
самоистребление революционных лидеров является
типичной чертой любой развитой революции.

Но это не всё и даже не самое главное. Кропоткин устанавливает:
«В то время как революционный дух и революционные стремления охватывали
народные массы и поднимали их, революционные вожди стремились
найти свой идеал будущего строя в прошлом. Вместо того, чтобы
думать о новой революции, революционеры воодушевлялись
примерами прошлого» и продолжает в порядке обобщения: «Когда мы
ближе и внимательнее присмотримся к современным нам революционерам
– марксистам, поссибистам, бланкистам и к их разновидностям в
других странах (потому что хотя в других странах революционные
партии и носят другие названия, чем во Франции, но тем не менее
всюду мы встречаем почти те же характерные различия среди этих
партий, как и во Франции), когда мы будем изучать их идеи, цели
и средства борьбы, то мы должны будем признать, что взор всех
этих революционеров обращён назад, в прошлое; каждый из этих революционеров
готов повторить Луи Блана, Бланки, Робеспьера, Марата и т.д.»
(1999, с.с.682,683,685,690,691-692). А русскую революцию Н.А.Бердяев
назвал сплавом Карла Маркса и Стеньки Разина.

Таким образом, в противовес укоренившемуся в общественном мнении
образе революции как самого эффективного средства перехода от
старого к новому (к примеру, в «Советском энциклопедическом словаре»
(1985) в статье «Революция» сказано: «...способ перехода от исторически
изжившей себя обществ.– экономич. формации к более прогрессивной,
коренной качеств. переворот во всей социально-экономич. структуре
об-ва»), Кропоткин представляет революцию как метод возрождения
прошлого. Главное для всей силлогистики Кропоткина тут
выкристаллизовывается в понимание, что революция есть по своей
природе деструктивным и регрессивным потрясением общества
и как таковая она суть антиисторическое явление. (Хотя
Кропоткин имеет в виду общественную (социальную) революцию, но
этот смысл распространяется на все другие области, – так, широко
бытующее понятие «научная революция» с этой точки зрения есть
non sens (нелепость), а лексически относится к антонимам). В этом
богатом последствиями открытии заключено второе противопоказание
Кропоткина.

А третье противопоказание Кропоткина скрывает
в свёрнутом виде цельный мировоззренческий принцип, хоть и переданный
вольной эмоциональной формой, и оно гласит: «Каждый революционер
мечтает о диктатуре, будет ли это «диктатура пролетариата», т.е.
его вождей, как говорил Маркс, или диктатура революционного штаба,
как утверждают бланкисты; в общем это одно и то же. Все мечтают
о революции как о возможности легального уничтожения своих врагов
при помощи революционных трибуналов, общественного прокурора,
гильотины и её слуг – палача и тюремщика. Все мечтают о завоевании
власти, о создании всесильного, всемогущего и всеведущего государства,
обращающегося с народом как с подданным и подвластным, управляя
им при помощи тысяч и миллионов разного рода чиновников, состоящих
на содержании государства; Людовик ХУ1 и Робеспьер, Наполеон и
Гамбетта мечтали об одном и том же – всемогущем государстве. Все
мечтают о представительном правлении, как «об увенчании» социального
строя, который должен родиться из революции после периода диктатуры.
Все революционеры проповедуют абсолютное подчинение закону, изданному
диктаторской властью. Все революционеры мечтают о комитете ««Общественного
Спасения», целью которого является устранение всякого, кто осмелится
думать не так, как думают лица, стоящие во главе власти. Революционер,
осмелившийся думать и действовать вопреки революционной власти,
должен погибнуть» (1999, с.692). Итак, революция в своём целокупном
виде есть духовная деспотия: революция рождается из насилия
и порождает насилие. Эта сентенция, бытующая в среде русской
духовной философии в качестве умозрительной априорной истины,
получает из рук князя Кропоткина весомое подтверждение в форме
исторического доказательства.

Главнейшим итогом исторического исследования князя П.А.Кропоткина
стало, таким образом, не столько обозрение поступательного хода
французской революции во времени, сколько познание сути революции
как общественного феномена и, главное, громогласное извещение
об открытии того, что насилие
не является определяющей функцией в историческом процессе. Таким
способом князь решительно встал в оппозицию ко всем течениям академической
историографии, – тем, которые преподносят дворцовые перевороты,
войны и династические конфликты как исторические генераторы; марксистам,
которые ставят насилие как метод исторического
прогресса по рецепту д-ра К.Маркса: «Насилие является повивальной
бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само
насилие есть экономическая потенция» (1983, т.1,с.761); и особенно
в отношении ленинской системы, равно социального института, которые
превратили насилие из метода в теорию, возведшую
диктатуру пролетариата в божество, в политическую самоцель, в
гражданского демиурга (В.И.Ульянов-Ленин: «диктатура пролетариата
есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная,
военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против
сил и традиций старого общества»).

Будучи подлинным творцом, Кропоткин не может ограничиться пассивной
отрицательной критикой революции как таковой и, как и во всех
других отраслях науки, в данном историческом пассаже князь кладёт
отрицательные знания в основу утвердительного гнозиса. «Печально
было бы будущее революции, если бы она не имела других средств,
чтобы обеспечить своё торжество, кроме террора. – умозаключает
Кропоткин. – К счастью, в руках революции имеются другие, более
могущественные средства». Из этих средств русский князь называет
широкоизвестную панацею – эволюцию и указывает,
«...что революции являются лишь существенной частью эволюции:
никакая эволюция в природе не происходит без катастроф, без потрясений.
За периодами медленного изменения следуют неизбежно периоды внезапных
ускоренных перемен. Революции также необходимы в процессе эволюции,
как и медленные изменения, которые её подготовляют» (1999, с.с.697,687).
При этом Кропоткин допускает методологическую небрежность,
явную при столь глубокомысленном изучении и препятствующую правильному
восприятию его радикальных исторических экзерциций: мыслитель
называет одним термином «революция» два функционально разные типа
– революцию как сугубо разрушительную стихию и революцию как эволюционный
момент сотворения, как разрушение во имя созидания;
сам Кропоткин говорил: «Есть борьба, есть столкновения, которые
убивают, и есть такие, которые двигают человечество вперёд» (1999,
с.643)

Будь эти последние обособлены хотя бы терминологически, сразу
бросилась бы в глаза близость с пульсациями Н.Е.Мартьянова и тождество
с динамическими состояниями («эволюция эволюции») В.И.Вернадского,
то есть, воочию явились бы связующие нити с русской наукой в её
неклассической модификации. Эта связь характеризовала бы прежде
всего образ мышления и мировоззрение князя, нашедших выражение
в его исторических постижениях, к тому же проще осуществился бы
переход к понятию «анархия», для обоснования чего задумывалась
историческая процедура Кропоткина. Без такой же типологии силлогистика
Кропоткина движется по наезженной колее: эволюционный путь развития
– революционный путь развития, не взирая на целый ряд откровений
Кропоткина, выплёскивающихся из этой колеи.

И тем не менее этот методологический недостаток вовсе не отвращает
глубокомыслие Кропоткина от специфически русской мыслительной
традиции, ибо связывающие моменты тут располагаются глубже методологического
уровня. Ярым неприятием насилия и террора во всех его видах князь
демонстрирует горячую приверженность свободе,
и именно свободе личности, а такое трепетное
и эминентное отношение к свободе личности изобличает
в князе типично русское воспитание. Русская мелодия о личной свободе
настолько сильна в духотворчестве Кропоткина, что он, опять-таки
чисто по-русски, придаёт ей собственное звучание и строит на этой
базе историческую перспективу будущего. Дефиницию свободы князь
формулирует следующим образом: «...мы не можем дать свободе никакого
другого определения, кроме следующего: Свобода есть возможность
действовать, не вводя в обсуждение своих поступков боязни общественного
наказания (телесного, или из страха голода, или даже
боязни порицания, если только оно не исходит от друга). Понимая
свободу в этом смысле – а я сомневаюсь, чтобы можно было дать
ей другое, более широкое и вместе с тем конкретное (вещественное)
определение – мы должны признать, что коммунизм, конечно, может
уменьшить и даже убить всякую личную свободу (во многих общинах
так и делали); но что он также может расширить
эту свободу до её последних пределов; и что только при этом условии
– расширении личной свободы – он сможет утвердиться в человеческих
обществах» (1999, с.611). Свободная личность есть не
просто единый материнский субстрат, откуда произросли материализм
Плеханова, наука Вернадского и радикализм Кропоткина,
это прежде всего гносеологическое ядро русской либеральной
науки, которой ещё нет в реальности, но наличествуют мыслители,
мыслью которых она движет.

В сочинениях Кропоткина немало места занимают рассуждения о государстве,
но нельзя сказать, однако, что князь развил собственное учение
о государстве, праве и власти, – скорее всего он создал историческую
преамбулу для такого учения, которая изобилует немалым количеством
тонких и оригинальных наблюдений и выводов. Но центральная идея
его творческого порыва в этой сфере подана сочно, темпераментно
и во многих ракурсах: государство суть орган, механизм и генератор
насилия и как антагонист свободы личности должно
быть уничтожено. Кропоткин толкует государство как
«самое серьёзное препятствие для развития общества на началах
равенства и свободы, так как государство представляет историческую
форму, выработавшуюся и сложившуюся с целью помешать этому развитию.
Люди, стоящие на такой точке зрения, стремятся поэтому, не преобразовать,
а совершенно уничтожить государство» (1999, с.617». Тезис Кропоткина
об уничтожении государства сделался излюбленным объектом аналитического
внимания и критерием для выведения отрицательной роли государства
в общественном движении не только русского, но и общеевропейского
масштаба. Крайне негативная оценка анархического беспорядка и
хаоса, прямо исходит из невольного, а чаще всего, преднамеренного
искажения смысла положения Кропоткина об уничтожении государства.
Особенно в этом преуспели агитаторы и пропагандисты марксизма
как социалистической теории государства.

А между тем именно в лоне последней идея об уничтожении государства
рефлексируется в порядке конструктивной детали социалистической
теории государства. В.И.Ульянов-Ленин, самый ярый доктринёр марксизма,
излагает мнение последнего: «По Марксу, государство есть орган
классового господства, орган угнетения
одного класса другим, есть создание «порядка», который узаконяет
и упрочивает это угнетение, умеряя столкновение классов» и далее:
«если государство есть продукт непримиримости классовых противоречий,
если оно есть сила, стоящая над обществом и «всё
более и более отчуждающая себя от общества», то явно,
что освобождение угнетённого класса невозможно не только без насильственной
революции, но и без уничтожения того аппарата государственной
власти, который господствующим классом создан и в котором это
«отчуждение» воплощено. Этот вывод, теоретически ясный сам собою,
Маркс сделал...с полнейшей определённостью на основании конкретно-исторического
анализа задач революции» (1949, т.25, с.с.359,360).

Положение о разрушении государства, номинально идентичное в марксизме
и у Кропоткина, служит, однако, не показателем схожести, а напротив,
критерием принципиального расхождения этих воззрений. Марксистское
понимание, догматизированное в ленинизме, всецело зиждется на
классовой основе, то есть, во главу угла ставится коллективный
фактор, а потому идеологически оно примыкает к западной
концепции человека как члена человечества. Ликвидация
государственной общественной формации положена в марксизме как
историческая цель и возникновение бесклассового,
а тем самым, безгосударственного общества занимает
весь перспективный горизонт марксистского будущего для человечества
(плакатный лозунг: «коммунизм – светлое будущее мира»). При этом
насилие признаётся как форма революционного способа
разрушения государства и считается не только допустимым, но и
единственным средством прогресса в классовом обществе, – отсюда
необходимость диктатуры пролетариата.

Отвержение государства, выполненное П.А.Кропоткиным, есть онтологическое
воплощение полного неприятия принижения и угнетения индивидуальной
величины – свободы личности, то есть, идеологически
оно питается соками русской концепции человека. В своих
извещениях Кропоткин ратует за уничтожение государства не как
своеобразной организации людского общежития в целом, как в марксизме,
а только той его формы, которая базируется на ущемлении личностной
ценности, но именно таким органом подавления личности выступает
всякое государство в реальной действительности, как исторической,
так и современной. Кропоткин интуитивно, как врождённый творец,
предощущает альтернативу марксистскому деструктивизму
и нелепости безгосударственного общества, а потому едко иронизирует
над попытками превращения современного угнетающего государственного
устройства в «светлое будущее мира» посредством его уничтожения:
«Из государства, самый смысл существования которого заключается,
как мы видели, в подавлении личности, в уничтожении всякой свободной
группировки, всякого свободного творчества, в ненависти ко всякому
личному почину и в торжестве одной идеи (которая
по необходимости должна быть идеей посредственности), – из этого
механизма хотят сделать орудие для выполнения гигантского превращения!
Целым общественным обновлением хотят управлять путём указов и
избирательного большинства!...Какое ребячество!» (1999, с.673-674).

Хотя в умозрении и умозаключениях князя отсутствует онтологически
зримый образ данной альтернативы (а его объективно
и быть не может, поскольку как альтернатива она адресована будущему
времени), но в ней присутствует самое существенное: превалирование
созидательной функции и категорическое исключение насилия в любой
форме. Главным героем мечтаний Кропоткина является свободная
личность и как таковая она обладает правом выбора, что и
предрекает русский мыслитель: «Одно из двух. Или государство должно
быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникает в тысяче
центров на почве энергетической личной и групповой инициативы,
на почве вольного соглашения. Или же государство раздавит личность
и местную жизнь; завладеет всеми областями человеческой деятельности,
принесёт с собою войны и внутреннюю борьбу за обладание властью,
поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный
конец – смерть! Выбирайте сами!» (1999,с.675-676). Здесь требуется
совсем немного усилий, чтобы иллюзорную альтернативу Кропоткина
(«энергетическая и групповая инициатива», «вольное соглашение»)
идеологически увязать с ноосферой Вернадского-Плеханова и увидеть
подтверждение со стороны независимого источника, как альтернативы
Кропоткина со стороны ноосферы Вернадского-Плеханова, так и наоборот.
Но более того, – это обстоятельство даёт основание для заключения,
что сама идея ноосферного общества будущего и кропоткинская альтернатива
будущего заявляют о себе как теоретическое ядро русской
либеральной науки.

Однако воззрение Кропоткина связано с русской научной тенденцией
не только опосредованно или логически, – в лице князя возможно
увидеть одного из активных разработчиков той идеи, которая делает
русскую парадигму (совокупность научного и духовного
успеваний) наиболее радикальным созданием мирового значения. Этот
духовный подвиг князь П.А.Кропоткин совершил уже в другом когнитивном
пространстве – в лоне биологии. В 1907 году появился русский перевод
книги П.А.Кропоткина «Взаимная помощь как фактор эволюции», где
князь в присущем ему стиле обнародовал нетривиальные и оригинальные
витийствования по поводу «взаимной помощи». Эту последнюю Кропоткин
выставляет на правах закона как антипод, антагонист и антитезис
закону борьбы за существование. Уже только декларация этого лозунга
делает князя еретиком в интеллектуальной европейской ассамблее,
ибо борьба за существование конституировала не только биологическую
отрасль знания, но и определяла собой общее научное мировоззрение,
будучи, по признанию всех авторитетов, производным дарвинизма,
который помещался в авангарде общемирового научного прогресса.
В изъявлении закона взаимопомощи Кропоткин, однако, отнюдь не
был первопроходцем, – авторский приоритет здесь принадлежит русскому
зоологу К.Ф.Кесслеру (1880 год), а первым его потребителем в науке
стал великий почвовед В.В.Докучаев. Кропоткин расширил поле предикации
этого закона и распространил его влияние на духовно-нравственную
область, создав таким образом предпосылки учения об анархизме.
В совокупности закон взаимопомощи стал фундаментальной базой особого
научного течения – русского дарвинизма, о чём
подробно будет изложено в очерке об академике Н.И.Вавилове.

Кропоткин постигает: «Если же принять во внимание бесчисленные
факты, которые все говорят за поддержку этого взгляда, то с уверенностью
можно сказать, что взаимная помощь представляет такой же закон
животной жизни, как и взаимная борьба. Более того. Как фактор
эволюции, т.е. как условие развития вообще – она, по всей вероятности,
имеет гораздо большее значение, чем взаимная борьба, потому что
способствует развитию таких привычек и свойств, которыя обеспечивают
поддержание и дальнейшее развитие вида, при наибольшем благосостоянии
и наслаждении жизнью для каждой отдельной особы, и в то же время,
при наименьшей бесполезной растрате ею энергии, сил». В продолжение
мысли следует: «Если бы мы не были знакомы ни с какими другими
фактами из жизни животных, кроме тех, которые известны о муравьях
и термитах, мы могли бы уже с уверенностью заключить, что взаимная
помощь, (ведущая к взаимному доверию, – первому условию мужества)
и индивидуальная инициатива (первое условие умственного прогресса)
являются двумя условиями, несравненно более важными в эволюции
мира животных, чем взаимная борьба»(1907, с.с.18,26-27).

Итак, Кропоткин, как, впрочем, и первовестник закона взаимопомощи
Кесслер, не отвергают борьбу за существование (Кропоткин называет
эту борьбу «состязанием») в целом, а ставят её моментом взаимной
помощи при динамическом и идеологическом доминировании последней.
Тут приобретает особую важность иной ракурс закона взаимной помощи:
взаимная помощь, взятая Кропоткиным в качестве духовного
параметра, раскрывается во взаимное до-верие как
равноправное со-общение духов (или поведенческий норматив)
и предполагает индивидуальную инициативу в
виде динамического знака самоуправной личности («каждой
отдельной особы»). В совокупности эти критерии адресуют данный
параметр прямым курсом в область русской духовной философии, где
он находит единственное, но и безупречное философское обоснование.
Один из ведущих теоретиков русского воззрения Н.О.Лосский формулирует:
«Но превосходство взаимной поддержки над взаимною борьбою, как
фактора эволюции заключается в следующем. Взаимная помощь ведёт
к сохранению особей с самыми разнообразными свойствами, как биологически
сильных, так биологически слабых; она содействует богатству и
разнообразию жизни в целом» (1991,с.79-80).

В биологической теории борьбы за существование, которая неоправданно
названа дарвинизмом, стержневым является понятие о приспособлении
(адаптации) организма к внешней среде, а сама суть существования
открывается в борьбе приспособленных с неприспособленными, «биологически
сильных» с «биологически слабыми», большинства с меньшинством,
а в общем философском контексте борьба за существование есть не
что иное, как диктат сильного над слабым. Закон взаимной
помощи, впитавший в поле русской духовной школы главным атрибутом
русскую идею о самозначимости любой индивидуальной
личности, отметает на корню весь концептуальный арсенал принципа
адаптации (приспособления) и диктата сильного, а потому становится
новой идеологией. Проникнувшись этой идеологией, Кропоткин
просто и непринуждённо совершает важный и сложный шаг: взаимную
помощь, эмпирически познанную в недрах животного мира, распространяет
в качестве действующего закона на человеческий мир. И он написал:
«К счастью, состязание не составляет общаго правила, ни для животного
мира, ни для человечества. Оно ограничивается, среди животных,
известными периодами, и естественный подбор находит лучшую почву
для своей деятельности. Лучшия условия для прогрессивного подбора
создаются устранением состязания, путём взаимной помощи и взаимной
поддержки. В великой борьбе за существование – за наиболее возможную
полноту и интенсивность жизни, при наименьшей ненужной растрате
энергии – естественный подбор постоянно выискивает пути, именно
с целью избежать, насколько возможно, состязания. Муравьи объединяются
в гнёзда и племена; они делают запасы, воспитывают для своих нужд
«коров» – и таким образом избегают состязания; и естественный
подбор выбирает из всех муравьёв те виды, которые лучше умеют
избегать внутренняго состязания с его неизбежными пагубными последствиями»
(1907, с.85-86).

Уже говорилось, что в ленинской системе воинствующего материализма
тезис «борьба за существование» значит нечто большее, чем научная
максима, а суть мировоззренческая категория, подпадающая под принцип
партийности и генерирующая главный стимул системы – непримиримое
противоборство материализма и идеализма. Один из лидеров социального
института в биологической парафии К.М.Завадский передал этот стимул
на научном языке, выделив его петитом: «Теперь нам известно, что
все формы противоречий в конечном счёте преломляются и проявляются
через внутрипопуляционные и внутривидовые противоречия, связанные
с активными или пассивными формами биологической конкуренции (т.е.
соревнования или состязания по степени приспособленности)». Понятно,
что подобная силлогистика не приемлет даже намёка на какую-либо
помощь, по определению отклоняющую такие параметры,
как противоречие, конкуренцию или состязание «по степени приспособленности».
В силу чего уложение К.Ф.Кесслера числится в академической биологии
в ряду самых порицаемых и тот же Завадский поясняет: «Но Кесслер
пошёл дальше – противопоставил борьбу (т.е. противоречия) гармонии
(т.е. взаимопомощи) и объявил, что развитие и прогресс связаны
не с противоречиями, а с гармоническими отношениями внутри вида.
Такая позиция была отрицанием сущности дарвинизма, согласно которой
именно внутривидовые противоречия с необходимостью вызывает эволюцию,
а межвидовые действуют и проявляются через внутривидовые» (1973,
с.с..153-154,161). _ ¹

Борьба внутри вида для биологического социального института не
просто служит излюбленным коньком, а состоит в ранге родоначальной
инстанции, ибо внутривидовые противоречия в философском аспекте
состоят научными санкциями для общественных антагонистов марксизма-ленинизма:
классовой борьбе, революциям, гражданским войнам. Совершенно очевидно,
что Кропоткин, трактующий не раздоры и расколы, а заинтересованный
«в сохранении вида, а следовательно, в наибольшей сумме бытия
возможного для отдельного вида», назначается
в социальном институте в ранг первейшего, то бишь идейного, врага.
И этот «враг» парадоксален до крайнего предела, ибо изъявляет
совсем уж фантастические мысли: «Животный мир, начиная с насекомого
и кончая человеком, прекрасно понимает, что есть добро и зло,
не справляясь об этом ни у Библии, ни у философии. ...что животные,
живущие обществами, разбираются в понятиях «добра» и «зла» точно
также хорошо, как сам человек. Мало того: их понятия о добре и
зле совершенно однородны с понятиями человека, а у отдельных представителей
обособленного класса – насекомых, рыб, птиц, млекопитающих – эти
понятия даже тожественны...Можно было бы исписать целые книги,
чтобы показать, что понятия о добре и зле у человека и животных
тожественны» (1999, с.с.806,807,808).

Это тождество русский князь назвал «законом солидарности»
и провозгласил: «В любом обществе животных солидарность
является законом природы, гораздо более важным, чем пресловутая
борьба за существование, добродетель, которую воспевают нам буржуа
на все лады для того, чтобы мы окончательно отупели. ...что в
мире животных и человека закон солидарности является законом прогресса
и что принцип взаимопомощи, так же как и мужество и индивидуальная
инициатива, из него проистекающая, обеспечивает победу тому из
видов, который лучше научился применять их» (1999, с.с.814,815).
Законом солидарности Кропоткин наносит удар не только
и даже не столько по нравственным устоям системы воинствующего
материализма, сколько по всему кодексу христианских духовных ценностей.
Как известно, опорной основой христианской богословской идеологии
служит постулат peccatum originale (первородный грех). Человек,
согласно этого постулата, является носителем греха
и изначально от роду содержит в себе грех, а
носителем абсолютного добра выступает Бог; из
соотношения греха и добра выкристаллизовывается
нравственный облик человека, чем он прежде всего
и в первую голову отличается от животных, целиком и полностью
лишённых морально-нравственных предпосылок. Такова, формально
несколько утрированная, нравственная концепция христианства, в
противовес которой Кропоткин утверждает закон солидарности,
легший в основу духовно-нравственной консистенции его учения об
анархии.

Итак, духовно-нравственное качество служит первейшим
мерилом, которым анархизм Кропоткина отличается, помимо христианства,
от марксизма, где нравственность мирится с насилием,
и особенно от ленинизма (социального института), где насилие положено
нравственностью. Но и в сугубо научной, биологической, сфере закон
солидарности, являясь апофеозом закона взаимной помощи,
чреват многими нетривиальными последствиями. В числе последних
находится вывод Кропоткина о том, что «...прав был Дарвин, когда
во втором своём основном труде «Происхождение человека» он признал
вслед за великим Бэконом и Огюстом Контом, что у стадно живущих
животных вследствие их стадной жизни так сильно развивается общественный
инстинкт, что он становится самым постоянно присущим им инстинктом,
до того сильным, что он берёт даже верх над инстинктом самосохранения.
А так как Дарвин показал затем, ...что этот инстинкт одинаково
силён и в первобытном человеке, у которого он всё больше развивался
благодаря дару слова, преданию и создавшимся обычаям, то ясно,
что если эта точка зрения верна, тогда нравственное начало в человеке
есть не что иное, как дальнейшее развитие инстинкта общительности,
свойственного почти всем живым существам и наблюдаемого во всей
живой природе» (1999, с.137). Из инстинкта общительности (общественного
инстинкта) появляется, по разумению Кропоткина, принцип взаимопомощи,
но никак не установка на борьбу за существование. Это означает,
прежде всего, что Ч.Дарвин должен быть исключён из компании адептов
борьбы за существование, и Кропоткин считает это открытие настолько
важным, что выделяет его петитом. Однако П.А.Кропоткин не пожелал
стать великим биологом, и его участие в создании биологических
знаний ограничилось провозглашением умозрительных постижений,
хоть и по самому высшему разряду.

В ларце творческой натуры князя П.А.Кропоткина, откуда он черпал
соки для пополнения интеллектуальной славы России, можно обнаружить
два пласта или класса когнитивных приобретений: естествознания,
то есть знания из сферы естественных наук (географии, геологии,
биологии) и духовные прорицания, то есть, познания
в стиле провидческих суждений. Всё ранее изложенное относится
безраздельно к первому классу, который князь обогатил блистательными
открытиями и постижениями. Во втором пласте добытые Кропоткиным
духовные ценности также распадаются на два типа: эстетические
упражнения и анархическое учение. Об
обоих типах кропоткинских знаний русская и особенно советская
аналитика имеют совершенно превратное представление: об эстетическом
творчестве – в силу малого к нему внимания, и оно попросту неизвестно;
об анархическом учении Кропоткина – по причине большого к нему
внимания, в конечном счёте, искажённого и выхолощенного. Это обстоятельство
вынуждает к детальному рассмотрению раздельно обоих типов достижений
князя, – как малоизвестного эстетического, так и широкоизвращённого
и обезображенного анархического.

––––––––––––––––––-

Примечания

1. Крах советской государственности, однако, не стал историческим
уроком для идеологии борьбы за существование, а даже напротив.
В этологии, – дисциплине, изучающей инстинктивное состояние животных
и человека и появившейся в наши дни, – укоренилось воззрение,
прямо отрицающее взаимную помощь как таковую и делающее основой
инстинктивного поведения злобу, ненависть и непримиримость. Апологет
этой идеологии профессор Виктор Дольник популяризирует в средствах
массовой информации («Новая газета» за 2005 год) свою «теорию»
о малых отличиях. Как он излагает: «Дело в том, что малые отличия
воспринимаются животными как карикатурные, то есть или смешные,
или омерзительные. Это очень полезное изобретение природы!...Неприязнь
к похожему – давний природный механизм, смысл которого в том,
что похожий на тебя – твой первый конкурент на экологическую нишу.
Змея волку не конкурент – у них разные экологические ниши, разный
тип питания. А вот шакал – да. Волк кроманьонцу не конкурент,
а вот неандерталец – да. Отсюда ненависть и тотальный геноцид»

(Продолжение следует)