Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

11.

Во время длительного перелета Линда молчала. Она почувствовала
спокойствие и решительность. По прибытии в аэропорт Кеннеди,
совершала все необходимые действия совершенно автоматически, не
то, что в Хитроу, где во время регистрации и поверхностной
проверки багажа вела себя так мило и непринужденно. Легко
болтала с Жакобом о предстоящем концерте в нью-йоркском
Карнеги-холле. Улыбалась проверяющим паспорта и даже дала автограф
одному из любителей музыки, который ее узнал. Это на нее
непохоже. Обычно она на такие просьбы не откликалась.

Такси в «Хилтон». Во время долгой езды по сверкающему огнями
Нью-Йорку, Линда казалась безучастной ко всему.

Знаменитый отель, радушный портье, услужливо быстро выдавший ключи.
Линда оставалась бесстрастной. «Наверное, и правда устала до
чертиков. Оно и понятно, перелет утомительный. Тяжелая у
них, у артистов, жизнь.» – сочувственно подумал Жакоб,
провожая ее к номеру.

Линда не обратила внимания на королевские апартаменты, заказанные
Жакобом. Она только хотела пить. В такси ее мучила жажда.
Жакоб принес ей несколько бутылок «Перье» без газа, она ее
предпочитала. Линда поблагодарила и попросила оставить ее одну,
сославшись на головную боль. Нет, сейчас они тоже не будут
ничего обсуждать. Она просто не в состоянии.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Линда вздохнула с облегчением.

Замечательная вещь – разница во времени. Они прилетели практически
во время их вылета из Лондона. Вечер. Начинающиеся сумерки,
еще немного – и станет совсем темно. Но не совсем поздно.
Метро работает. Она везде успевает. Что и было необходимо. Все
идет по плану. Вода помогла ей освежить горло, даже головная
боль прошла. Прекрасно.

Извлечь маленькую коробочку из саквояжа не так просто. Тяжелые
украшения ее собственного дизайна плотным слоем накрывали
бриллианты во время перелетов. Она нашла их и затолкала поглубже в
коричневую дамскую сумку, надежно скрыв под бумагами,
ключами, косметичкой, щеткой для волос. Даже небольшой зонтик
поместился сверху. Еще раз прочитала адрес, начертанный Дэвидом.
Понятно, разобраться можно. Даже в темноте.

Линда вышла из гостиницы, без труда нашла станцию метро, сделала
пересадку неподалеку от печально знаменитого торгового центра и
вскоре оказалась в Джерси-Сити.

Десять минут – и она у входа в дом Дэвида. Если он сейчас здесь – ее
визит будет выглядеть, как любовное свидание. Он даже не
удивится ее появлению. И будет спасен. Но его там, конечно, не
будет. Он любит свою семью. Он любит музыку, любит жизнь. И
быть счастливым. Она усмехнулась. Неважно, это теперь его
личное дело.

Действительно, замечательное место! Спокойная тихая улица,
прекрасный вид. И такой оригинальный выбор – обычно люди покупают
дома вдали от города, туда невозможно попасть без сложностей.
Но Дэвиду нужен комфорт во всем. К тому же, он музыкант.
Интересно, что для него важнее? Неважно. В обоих случаях,
уединение ему необходимо в любой момент. Как художнику. И как
мужчине. А потом снова счастлив в семье. Ее глаза весело
сверкнули. Да, Дэвид, ты любишь быть мужчиной. А я попробую быть
женщиной, дорогой. Уж не обессудь.

Линда достала заветный ключ из маленького кожаного бумажника и
открыла дверь. Она не зажгла свет, обошлась крохотным
фонариком-ручкой. Мило, мило. Очень привлекательно. А вот замечательный
диван с подушками. Как много подушек – такое место она и
искала.

Линда вынула из сумки коробочку, открыла ее. Колье с серьгами упало,
блеснув между подушками, скользя все ниже и ниже. Рукой в
перчатке Линда вернула подушки в первоначальное положение и
положила пустую коробочку в сумку.

Быстро вышла из дома, тихо закрыв дверь и дважды повернула ключ в
замке. Прощай, дорогой. Мы никогда больше не будем играть
вместе. Никаких «Фейерверков» в Карнеги-холле не будет. Извини.
У тебя такая преданная жена, такая очаровательная дочь, ты
так талантлив! Я просто не имею права даже приближаться к
такому счастливчику.

Линда вернулась в метро, вернулась в центр Нью-Йорка, к поверженным
башням-близнецам, выбросила ключ в урну сабвэя и с
наслаждением остановила такси.

– Отель «Хилтон», пожалуйста, – сказала она, садясь в машину.

Она достала листок с расписанием самолетов. До ближайшего рейса в
Амстердам оставалось четыре часа.

Линда вернулась в отель. Попросила Жакоба распорядиться насчет
билетов. Он был изумлен, но она объяснила, что у нее личные
проблемы. Она только что получила сообщение от Яна, он очень
болен. Она должна лететь в Амстердам срочно. Одна.

– Жакоб, концертов в Нью-Йорке не будет. Задержись, отмени концерты,
говори, что хочешь. Я тебе доверяю полностью. Зато мы
успеем на концерт в Лондоне. Ты доволен? Прилетай туда, как
только закончишь все дела здесь. Я буду там, обещаю. Телефон со
мой, мы свяжемся. Надеюсь, я все улажу в Амстердаме быстро.
Ты должен понять. Ян мой муж, я ему сейчас необходима. Это
важнее. Так и скажи Дэвиду Луччи.

– Линда, но это сумасшествие, это громадная неустойка! Меня разорвут
на части! Грэхем будет в ярости!

– Объясни, что меня с самого начала не устраивала эта музыка. И
условия. В следующий раз будем обсуждать осторожнее. Я же пока
не умираю. Все впереди, Жакоб. И у нас будет потрясающий
концерт в Лондоне! И новые перспективы. Блестящие перспективы,
обещаю! И ты самый лучший в мире импресарио, Жакоб. Ты
знаешь, как я к тебе отношусь. Я попробую уснуть, разбуди меня
через два часа.

Линда осталась одна. Все мстительные настроения оставили ее, она
забыла о Дэвиде, как о страшном сне. Все это время она
действовала, как автомат, выполняя какие-то действия, стараясь не
забыть их последовательность. Будет очень смешно, если она
что-то перепутала. Кажется, ничего.

Можно расслабиться. Можно быть самой собой. Без этого кошмара. Она
музыкант, в конце концов. Если понятие «состояться, как
женщина» означает все время быть озабоченной всякими глупостями –
лучше 24 часа в сутки заниматься музыкой. Это настоящее.
Все остальное чушь и не стоит усилий. Таких усилий уж точно.
Она вздохнула, даже не зная еще – с облегчением или от
нервного перенапряжения. День был сумасшедшим.

Как хорошо, что она не распаковывала вещи.

12.

Ян сидел у рояля, пытаясь заставить себя сочинять. На пюпитре стояла
партитура недописанного квартета. Нет, вернее сказать,
ненаписанного. Только недавно начатого. Но уже изрядно
поднадоевшего его создателю. Повсюду разбросаны листки исчерканной
нотной бумаги. За два дня он выпил неимоверное количество
лекарств, горячего молока с коньяком – специальный рецепт от
кашля, но никак не мог побороть простуду. Голова кружилась – от
гриппа, от перенапряжения, от общего разочарования, которое
овладело им в последнее время. С его утяжеленной и
сверхтщательной манерой письма он никогда не добьется популярности.
Сейчас он пишет очередное творение для ансамбля музыкантов,
его торопят – этот опус должен исполняться на юбилее
консерватории. И очень скоро, через месяц. Не такая уж и большая
проблема его закончить. Просто – зачем? Он в точности мог
воспроизвести в своем воображении все перипетии первого
исполнения.

Большой зал Консерватории, коллектив преподавателей кафедры
композиции, студенты и несколько коллег-музыкантов, которые скажут
ему ободряющие слова о глубине замысла и верности избранному
стилю. На этом его праздник закончится. Не будет ни
приглашений, ни последующих звонков о гастролях. Ни заказов. И он
снова станет говорить – то, что он делает, недоступно
пониманию современников. И поймут его гораздо позже. Он будет даже
приводить примеры, огромное количество примеров, как часто
окружающие недооценивали гения. Как часто не догадывались, что
посмертная слава станет запоздалой наградой тому или иному
композитору.

И все это будет неправдой. Как бы он хотел писать легче, доступнее,
ярче! Зачем он вообще стал писать музыку? По причине
одаренности и тяги к сочинительству? Нет. Потому, что он был
уверен, что сможет стать знаменит, как композитор. Кто внушил ему
эту идею? Кто?

Ян попытался найти карандаш, сдвинув листки на рояле. Какие-то
газеты зашуршали под его пальцами. Статьи. С портретами Линды
Макдорманд. Ее слова о том, как она играет и где ей хотелось бы
играть. Вокруг на стенах – тоже портреты Линды Макдорманд.
Улыбающейся или сосредоточенной, со знаменитыми дирижерами и
без них. Линда музицирующая и Линда, вышедшая к публике на
поклоны. Цветы в ее руках и улыбка счастья. Счастья быть
признанной. Счастья быть знаменитой. Чего она никогда не ценила
и что не означало для нее ровным счетом ничего. Ей
нравилось играть на барабанах. На каких-то коровьих колокольчиках,
бесконечных там-тамах, тимпани, маримбах, вазах, палочках,
свистелках, тарахтелках – на всем, что стучит, звучит, издает
шум и воссоздает ее, Линды, внутренний мир. Все то, что
происходит внутри нее самой – Ян знал это наверняка. Он так
хорошо ее знал.

И она никогда не пыталась писать музыку! С самого начала ей было
достаточно музыки, которая звучит в ней самой – для того, чтобы
делать вид, что это написано кем-то другим! Она
воспроизводила только то, что сама хотела. А эти дураки-газетчики
кричат о точности прочтения ею авторской партитуры. А есть ли
вообще автор? Может быть, только интерпретация имеет смысл? И
ничего вообще никогда и никем не было написано?

Теперь он, Ян Петерсон, сидит в этом музее Линды Макдорманд и
пытается писать. И у него ничего не получается. Это она виновата.
Линда, так похожая на птицу. Она отняла у него способность
писать. Птичьей манерой присваивать чужое. Или выдавать за
свое. Или нет, выдавать свое за чужое.

Теперь он пил уже просто коньяк, без молока. Голова кружилась не то
от простуды, по прежнему, не то от коньяка. Или это навсегда
теперь – головокружение и ощущение своего бессилия. И дождь
за окном. Бесконечный дождь. Это Амстердам. Где люди не
ходят по улицам, они сидят в барах и пьют. Или курят. Или и то,
и другое. А Ян сидит здесь, в заповеднике перкуссионизма и
пытается закончить никому не нужное произведение в срок.
Которого никто не назначал.

Зачем он на ней женился? Все так понятно! Она умеет это – схватить и
не отпускать. Тебе ее жалко, ты ее гладишь, успокаиваешь. А
потом глядь – уже она тебе нужна гораздо больше. Она тебя
взяла, смяла в лепешку и пошла дальше, наигрывая свои птичьи
трели. Такие самобытные. Такие всех приводящие в восторг.
Она постоянно экспериментирует. Придумывает новые инструменты.
Новые ритмы. И у нее все получается. А у тебя ничего.
Потому, что она все у тебя забрала. Эта юродивая Линда
Макдорманд. Эта гиперуспешная Линда Макдорманд. Фе-но-ме-наль-ная
Лин-да Мак-дорм..м...

Телефонный звонок прервал его полупьяные размышления. Это Хелен,
прилетевшая из Лондона еще вчера.

– Привет, Хелен.

– Где ты был? Я звоню столько раз!

– Я совсем болен эти два дня. Иногда засыпал. Наверное, терял
сознание. Сейчас лучше.

Внезапно он понял, что это его шанс придти в себя. Что он хочет ее
видеть. Немедленно. Да.

– Хелен, дорогая, приезжай ко мне. Я один.

– Конечно, приеду. Должен же кто-то тебя лечить. И поесть привезу,
сиди, не двигайся. Целу-у-у-ю!– протянула она низким коровьим
голосом.

Гудки отбоя в трубке зазвучали в его сознании, как музыка. Музыка
покоя. Он не один. Он сможет хоть на время остановить этот
кошмар, выворачивающий его наизнанку.

Когда раздался звонок в дверь, он открыл сразу же. Кругленькая пышка
Хелен с водянисто-голубыми глазами стояла с пакетами в
руках и совсем не озаботилась его ужасным видом. Даже и внимания
не обратила. Поцеловала в щеку, передала ему пакеты,
сбросила куртку. Красный свитер и джинсы делали ее стройнее, но,
впрочем, складывалось ощущение, что ей совершенно все равно,
как она выглядит. Длинные светлые волосы, небрежно
разбросанные по плечам, пухлые короткие пальцы с обкусанными ногтями.
Она, конечно, не была изысканной, но меньше всего Ян,
пожалуй, нуждался в ее изысканности. Она излучала крепкое
душевное здоровье. Что и было ему необходимо.

– Сейчас мы будем тебя лечить, пока ты хоть чуть-чуть живой. Где
можно найти чайник? Первым делом – горячего чаю. С вареньем. Я
принесла. Потом я тосты сделаю с сыром, по французскому
рецепту, сначала яйца смешиваются с мукой, а потом... – она еще
продолжала говорить, когда он провел ее в кухню, показал,
где и что.

– Налево по коридору – туалет и ванная.

– Я помню, дорогой, не так давно ты мне это в третий раз показывал.
Сейчас четвертый. Выучила. А где тапочки, халат?

– Потом, потом, я все найду. Сейчас хочу кусок второй части
дописать, идея посетила.

– Ян, тебе нужно отдыхать. Квартет подождет. Ты посмотри, до чего ты
дошел со своими сочинениями. Смотреть больно. Мучаешь себя.
Сейчас ты болен. Нужен отдых и постельный режим. Как всем
великим композиторам в твоем состоянии.

Хелен ловко начала орудовать на кухне, вкусно запахло горячим хлебом.

Он прошел в кабинет, пытаясь то ли навести порядок, то ли найти
какие-то бумаги. А может, просто успокоиться и смотреть на Хелен
не так радостно. И вообще, в этой квартире... Как-то все
это неправильно, наверное.

– Ян, все готово!

Когда он вернулся в кухню, он нашел уютно накрытый стол и Хелен в
переднике. Кроме передника на ней ничего не было. Она
покрутилась перед ним.

– Такие впечатления – лучшее лекарство от простуды.

Яну стало стыдно. Он смотрел на ее простецкие щиколотки, на слегка
свисающий мощный зад, коротковатые ноги, пухлые плечи. Ничего
в ней ему не нравилось. Теоретически. Но в целом она его
зверски возбуждала. Может, это похоть. А может, нормально. Он
пил чай с вареньем, съел пару гренок. Потом руки сами
потянулись к ней, к розовой плоти. Он обхватил ягодицы Хелен,
посадил ее на стол. Распахнул свой халат и грубо, не лаская,
взял ее прямо на этом столе, не выпуская из рук ягодиц,
впиваясь в них мертвой хваткой. Голова Хелен задвигалась, застучала
по столу Она урчала, билась пятками о его ноги. Мяла и
слегка царапала шею.

«Хорошо, у нее ногти обкусанные, исцарапала бы вконец», – пронеслось
в голове, когда он остановил, наконец, движения и схватил
ее волосы, прижав голову к столу и почти упал на нее. Она
только пискнула, высвобождая пряди длинных волос, прижимаясь
губами к его шее, вылизывая ее, как кошка.

– Кошка и есть,– подумал Ян. – Пухлая кошка с коровьими глазами. Как интересно.

Впрочем, за этим он ее и позвал. За этим она и пришла. Голос
природы. Зов. И еще он понял, что не хочет, чтобы она уходила.
Неважно, как что называется, важно, что он не хочет, чтобы вся
эта внутренняя кутерьма начиналось снова. С Хелен он
почувствовал себя лучше. Она нужна ему, именно такая. С которой он
сам чувствует себя сильным. С ней все получается. И никаких
лишних мыслей в голове.

Только они не могут здесь оставаться. Не здесь, не в этой квартире.
Не в этом музее имени Линды Макдорманд.

Ян прошел в холл, проверил связку ключей в тумбочке. Все в порядке,
ключи на месте. Правда, его машина еще в мастерской – он без
конца модернизировал внешний вид своего и без того
щегольского «BMW». Он вызовет такси, это не проблема. Они уедут
вместе. Сейчас же. И эта дикая тоска оставит его.

Хелен пела что-то в ванной, доносился шум воды. И Яну показалось,
что вода шумела жизнеутверждающе.

Пришедшая в голову идея ему очень нравилась. Они поедут в Снэйк. В
дом, унаследованный Линдой. Три этажа. Спальня наверху.
Никаких статей и портретов. Никакой музыки. Никого не будет.
Ничего не будет. Будет только милая Хелен с сыром, вареньем и
толстыми ляжками. Кстати, надо купить какой-то еды по дороге,
там же пусто.

И есть гарантия, что Линда там никогда не появится. За два года,
прошедших со времени смерти ее родителей, она была там всего
дважды. И оба раза внезапный ужас одиночества, ощущение
невосполнимой потери, овладевавшие ею в отцовском доме,
заканчивались длительным лечением от депрессии.

Ян явно начал приходить в себя, ощущение фатального невезения
испарилось. Он даже улыбнулся.

13.

Суета аэропорта, посадка в самолет уже позади. Линда летела в Амстердам.

Спасибо Жакобу, все организовал, как всегда. Что бы она без него делала?

Милый толстяк Жакоб! Она представила его реакцию на все предстоящие
события. Расследование. Газетные статьи, когда бриллианты
будут найдены у Дэвида. Реакцию беззаботной Полины. Да,
наверное, в результате будет просто много придуманных
подробностей. Грязных деталей. Которые Линда будет опровергать,
демонстрируя полное удивление. Никакой радости она уже не ощущала,
даже если в результате все получится так, как она хотела. И
зачем она все это затеяла? Странно, но она даже не думала о
том, что конкретно ее может ждать в этой ситуации. До сих пор
в ее жизни все было так просто и понятно, так чисто. То
напряжение, в котором она жила, постоянно преодолевая свою
глухоту, делая ее незаметной для окружающих отбирало все ее
силы. Остальное не имело значения. Значит, все правильно – то,
что все время говорили, писали. Что спрашивали только о том,
как именно она слышит.

Она богата, признана, знаменита. И почему-то стала думать, что она и
правда нормальная женщина. Нормальные женщины, так или
иначе, не играют на перкуссии, не бегают босиком по сцене. Они
слышат ушами. Вернее, просто слышат и не задумываются, как
именно. И оттого у них есть время и силы на все эти глупости,
называемые любовью. На постоянно ускользающих мужчин,
которые сами не знают, чего они хотят.

Почему она вообще решила, что кто-то может ее любить? Что она
кому-то может быть интересна – такая, как она есть?

Умирая, отец он все повторял, что боится ее оставить одну. Линда
возражала, говорила, что она уже давно взрослая и все может
сама. Теперь она все глубже осознавала правоту Джона. Ничего-то
она не знает и это просто везение, что жизнь терпит ее
выверты и позволяет придумывать и осуществлять все, что она
делает. Она должна быть за это благодарна! «Кому благодарна?» –
усмехнулась она. Глаза вспыхнули привычным вызовом. Она все
сделала сама. Ей никто ничего не дарил. Ее любимая фраза,
которую она часто повторяла.

Начались обеденные хлопоты в самолете, стюардесса наклонилась к ней,
предлагая выбрать блюдо.

– Салат, стейк с рисом и воду без газа, пожалуйста,– ответила Линда.

Она была зверски голодна. От усталости, наверное.

Потом Линда почувствовала, что дремота овладевает ею и она
проваливается в другую реальность.

Она увидела себя дома. Рядом был Джон, они бродил по всем трем
этажам обновленного строения и болтали безо всякой цели, обо всем
подряд. И он повторял, что так ею гордится. Сбылось все, о
чем он мечтал. И так жалко, что он умер. Он хотел жить с
Линдой и помогать ей. Защищать ее.

– От кого ты хочешь меня защищать, папа? – спросила она.

– От людей, Линда. От всех людей, которые тебя не понимают. Ты ведь
такая маленькая девочка, Линда.

– Но ты же не умер. И никогда не умрешь. Мы всегда будем вместе,–
сказала Линда, вдруг и вправду сделавшись маленькой девочкой.

– Да,– сказал он грустно. – Мы всегда будем вместе.

Линда проснулась. Справа сосед, седой мужчина средних лет в
клетчатом пиджаке и сбившемся в сторону красном галстуке, еще
посапывал во сне. Слева от нее был иллюминатор. Как замечательно,
что сейчас всего только двенадцать часов, белый день, а была
уже видна земля внизу. Полоски каналов, озера с
поднимающимися над ними дымкой. Поля, среди которых она выросла. Такие
красивые сверху. Еще немного – можно будет разглядеть и
пасущихся повсюду коров.

Линда неожиданно поняла, что прямо из аэропорта она поедет не в
Амстердам, а в Снэйк. Ей нужно многое сказать Яну, но потом.
Позже. Он снова станет единственным, они все начнут сначала.
Переедут из Амстердама в Лондон, он ведь хотел этого. У них
будут новые хлопоты, новая жизнь, он ощутит, как Линда
нуждается в его нежности. Но все это потом, позже. Сейчас она не в
состоянии никого видеть.

Кроме отца. Который ее ждет в Снэйке. В огромном доме, который так
нуждается в ней, ждет ее и в котором она совсем не бывает.
Она хочет поехать туда, где все началось.

Линда почувствовала, что готова только к встрече с самой собой.

Снова аэропорт. Как много их стало в ее жизни за эти дни! Элегантный
Схипхол, полный деловито снующими людьми. Они ищут свои
посадочные терминалы, ждут багаж, встречают друг друга,
суетятся, торопятся.

Линда тоже торопится. Все, формальности прибытия пройдены. Коробочку
от бриллиантов она выбросила в обычную урну. Кончено.
Теперь ей нужно найти такси до Снэйка. Это несложно – первый же
таксист радостно согласился. «Выгодная поездка!» -и он
мгновенно погрузил чемодан в багажник, вырулил на дорогу и они
покинули огромную территорию аэропорта.

Линда была взбудоражена решением, которое ей очень нравилось.
Смотрела по сторонам – как она соскучилась по этим местам! Джон
всегда говорил, что Голландия создана для артистических
личностей. Чтобы они уезжали отсюда, творили на расстоянии, а
потом, приезжая, плакали от умиления.

– Ах, Джон – ты во всем прав, всегда прав! Я так люблю тебя! – она
воскликнула это вслух. Таксист обернулся к ней вопросительно,
но она отшутилась, что вспоминает слова из песни своего
детства.

На ее поясе ожил, задрожал мобильный телефон. Она взяла серый
блестящий аппарат в руки, увидела на экране имя. Жакоб. Она
обрадовалась.

– Привет, Жак! Я долетела без приключений, все замечательно. Только
я еду не домой, а в Снэйк. Да, в дом моих родителей, это
пятнадцатая линия, восемь. Он на отшибе, но его легко найти. Не
волнуйся, я завтра буду в Амстердаме. И все будет, как
всегда, обещаю. Даже лучше!

Жакоб в Нью-Йорке попал в очень сложное положение, объясняя поступки
Линды. Он злился на себя и впервые за долгое время
проклинал тот момент, когда связался с этой ненормальной. Но
понимал, что сейчас ее все равно лучше не тормошить.

Пусть успокоится. Хотя странно все это. Что-то в ее голосе его очень
насторожило. Какое-то несвойственное ее возрасту
возбуждение, как на детском утреннике. Его мучили нехорошие
предчувствия.

– Пустое, образуется, – попытался он сам себя успокоить. Но
успокоиться явно не получалось.

Такси остановилось перед большим серым домом с черной крышей. Линда
попросила шофера поднести чемодан с крыльцу и отпустила
машину.

Огляделась вокруг. Как все изменилось! Она давно здесь не была.
Что-то все время останавливало, мешало почувствовать себя
полноправной наследницей огромного дома. Углубляться не хотелось.
Слишком много такого, что хотелось помнить. А много всего
хотелось забыть. Она попыталась успокоить странную дрожь в
кончиках пальцев, появившуюся, как только она стала
приближаться к дому.

Ключ. Она приготовила его еще в такси, вот он. Замок открылся легко,
с чуть слышным скрипом дверь подалась внутрь.

Линда подхватила чемодан, вошла в просторный холл дома. Огромное
пространство – столовая, соединенная с кухней, все это она
помнит. И как они здесь играли концерты с Джоном.

Она сделала несколько шагов по деревянному полу и остановилась.
Воздух вибрировал так странно и отчетливо. В доме кто-то был. И
это не Джон, нет. В пространстве дрожанием отдавалось
присутствие чужих людей. И чьи-то запахи. Ей стало не по себе. Она
сняла туфли, постояла, поняла, что ее ощущения верны. Звуки
доносились сверху, оттуда, где была ее спальня. Под самой
крышей. У ее не было сомнений.

Линда вспомнила, что Джон говорил ей о пистолете, который всегда
держал в кухонном ящике, на случай вторжения. Он гордился своей
предусмотрительностью – как и тем, что ни разу им не
воспользовался.

– И ты сможешь защитить себя, в случае чего, дочка. Это так просто.
Смотри, берешь пистолет в руку, проверяешь его исправность –
вот так, потом нажимаешь курок. Но будь осторожна, меня не
застрели по ошибке, – смеялся он.

– Да, я буду осторожна, папа.

Она тихо выдвинула ящик, взяла пистолет. Крепко схватила его обеими
руками. Пистолет помогал ей сдержать дрожь в пальцах. Линда
почти бесшумно стала подниматься по лестнице, напряженно
вслушиваясь в пустое пространство.

Местность здесь тихая. Никогда ничего такого не происходило. Но дом
столько времени был без присмотра.

– Всякое может быть, папа.

– Всякое, дочка,– Джон отвечал ей, будто бы идя за ней следом.

Линда осторожно ступала по деревянным ступенькам, часто
останавливаясь, осматриваясь по сторонам. Шаг за шагом, она поднялась
наверх и подошла к дверям спальни. Резко открыла их и
вскрикнула, потрясенная увиденным.

Она увидела два обнаженных тела на постели. Два лица обернулись к
ней, когда она вошла и остановилась в дверях. Это были Ян и
Хелен, виолончелистка из оркестра, Линда едва ее помнила, но
узнала.

Застыв, она несколько мгновений вглядывалась в лицо Яна, в его изумленные глаза.

– Ты меня предал! – выкрик и выстрел слились воедино. Она
приближалась к ним и стреляла снова, повторяя эти слова.

Все произошло очень быстро. Когда пули в барабане кончились, она
поняла, что убила их обоих.

(Окончание следует)