Проза

Семь лет жил Борисов с Сонечкой, и все семь лет, глядя на них
со стороны, можно было подумать, что живут они душа в душу. На
самом же деле ругались супруги по каждому пустяку, словно жить
без ссор не могли. Особенно Сонечка.

Помнится, когда им дали комнату в семейном общежитии, ей до слез
от мамы не хотелось уезжать, и Борисов едва настоял на переезде,
пригрозив, что в противном случае уйдет в запой. Запоя Сонечка
боялась, как черт ладана, хотя толком и не представляла, что это
такое.

Очередной крупный разлад у них случился из-за купленного Борисовым
с отпускных телевизора: Сонечке сразу цветной хотелось, а Борисов
черно-белый принес.

– Лучше бы подкопили денег – и «Электрон» взяли, – поджав губки,
пилила она мужа. – Кузьмины не больше нас зарабатывают, а сразу
цветной купили, а мы, выходит, хуже.

Кузьмины – это Сонечкины знакомые. С Машей Кузьминой она со школы
дружит, и работают они в одном цеху кондитерской фабрики. Именно
поэтому теперь все Сонечкины одноклассники зовут ее не иначе как
Сонечка Мармеладова.

Наблюдая за Сонечкой с Машей, Борисову кажется, что между ними
постоянно идет какое-то соревнование. Только не название лучшего
по профессии, а кто кого в семейной жизни обставит. Судите сами.
Маша выскочила замуж – и Сонечка тут же согласилась на предложение
Борисова. А ведь сколько раз до этого говорила, что и характеры-то
у них несовместимые, и по гороскопу они друг другу не подходят!
Ладно, пойдем дальше. Маша родила девочку – и Сонечка сразу же
захотела малышку. Борисов, как мог, уговаривал ее подождать, мол,
давай пока молодые поживем для себя, квартиру заработаем, мебель
купим, ребенок никуда не денется, всему свое время. Сонечка же
ни в какую. Сонечка хотела девочку. Сонечка плакала, оставаясь
дома одна. Назло Борисову она купила большую гэдээровскую куклу
и по вечерам нянчилась с ней, словно с грудным ребенком.

Через год у них таки родилась Светка. Борисов хотел назвать девочку
Таней. Просто так, без задней мысли. Имя это ему с детства нравилось,
но Сонечка сказала, что ни за что в жизни не назовет ребенка именем
его бывшей любовницы. Она даже хуже выразилась:

– Пора бы уже забывать имена своих шлюх!

И Борисов не выдержал. Как бедный Евгений от Медного всадника
бежал к матери и даже не хотел ехать за Сонечкой в родильный дом.
Обиделся. Пусть бы говорила, что хотела, но зачем же выдумывать
то, чего никогда не было?

После школы Борисову было не до девочек – в техникуме учился.
Потом попал по распределению в такую глухомань, что прекрасной
половиной человечества любовался только по телевизору. В армии
загнали служить на Крайний Север. В ракетные войска. Белые медведи
там встречались возле части чаще, чем навещающие мужей молоденькие
офицерские жены.

А со службы пришел – Сонечку встретил. Ей тогда двадцатый год
шел. Губки бантиком. Волосы до плеч. Реснички длинные, мохнатые.
Тонкие бровки, как карандашиком нарисованы. Это потом Борисов
узнал, что обыкновенные были бровки, только Сонечка их немного
рейсфедером подергала, а реснички свои – не такие уж и длинные
– тушью навела.

В родильный дом за женой он все же поехал – куда не денешься.
Ведь жена – не валенок, с ноги не сбросишь. Купил огромный красивый
букет цветов, бутылку коньяку и коробку дорогих шоколадных конфет
для медперсонала. Такси взял. Но только с купеческим размахом
к роддому подкатил, а там уже Кузьмины! Видимо, Сонечка им через
тещу записку послала, в которой поплакалась, что Борисов – скотина
бросил ее на произвол судьбы.

Сонечка после того раза месяца два на Борисова дулась и к себе
не подпускала. Сидит целый день возле детской кроватки и все со
Светкой своей гугукает, а на него ноль внимания, словно он и не
человек вовсе, а так, вместо мебели.

Следующий скандал, как гром небесный разразился из-за… коляски.
Представьте себе, из-за обыкновенной детской коляски! Мать Борисова,
в надежде порадовать сноху, купила для новорожденной коляску,
но, оказалось, не угодила цветом.

– Не надо нам ваших подарков, сами в состоянии купить, – ответила
ей неблагодарная Сонечка и коляску не взяла.

Борисов в споре, естественно, занял материнскую сторону. Не все
ли равно, кто купил коляску? Ведь не б/у из комиссионки, не какой-нибудь
довоенный утиль на согнутых колесиках! Новенькая, голубенькая,
девяносто семь рублей. Чего еще надо? Но Сонечка сказала, что
голубые коляски только для мальчиков покупают, а для девочки нужно
красную, как у Кузьминых, или, в крайнем случае, желтую. Но желтые
ей тоже не нравятся. Сонечка поджимала губки и не пускала Борисова
к себе в постель. И кто знает, чем бы все это противостояние закончилось,
если бы у Борисова на работе у одной сотрудницы ни родился сын.
Ей импортную колясочку и продали, а купили отечественную, но красную,
за семьдесят два рубля. Вот только свекровь причуд снохи не одобрила
и открытым текстом высказала сыну все, что думала:

– Не пара она тебе, сынок! Капризная слишком, намаешься с ней,
а жить все равно не будете, помяни мое слово.

И еще добавила, что ноги ее у них в доме больше не будет – к тому
времени молодым как раз дали отдельную двухкомнатную квартиру.
Жалко было Борисову маму, но и Сонечку жалко. Другие вон после
родов как квашни ходят, смотреть страшно, а Сонечка, наоборот,
похорошела.

– Да, она пока умеет варить только суп из концентратов и жарить
яичницу, – защищал он жену. – Но ведь молодая, что с нее взять?
Научится еще всему, жизнь заставит.

Светка тем временем болела и болела. Глядя на ее бледный цвет
лица, можно было предположить, что все детские болезни только
и поджидали ее появления на свет. Острые респираторные заболевания
приставали по несколько раз на месяц. Болели уши. Резались зубы.
Она плохо спала по ночам, вернее, совсем не спала, перепутав день
с ночью. Только к двум годам она стала покрепче, хотя стоило ей
перешагнуть порог детских яслей, как на нее тут же свалился стафилококк,
и, пока Борисов, обзванивая знакомых, доставал спасительный в
таких случаях гамма-глобулин, у Светки началась ветрянка. Из-за
частых карантинов и больничных листов Сонечка никак не могла выйти
на свою сладкую работу. Бессонные ночи доконали ее, она сбросила
килограммов десять веса, осунулась.

Семейный бюджет трещал и показывал фигу. С деньгами становилось
настолько туго, что за неделю до зарплаты Борисова они не знали,
у кого из знакомых можно перехватить червонец. И тогда глава семьи
был вынужден устроиться по совместительству ночным сторожем в
АТП. Приходил с одной работы и бежал на другую. Слава богу, что
дежурства выпадали не каждую ночь, а через одну, но и при таком
щадящем ритме – уже через месяц он походил на выжатый лимон. Начались
дикие, просто невыносимые, хоть кричи, боли в желудке и вскоре
он на три с лишним недели угодил в больницу с язвой двенадцатиперстной
кишки. Сонечка навещала его утром и вечером, носила молоко, творог,
сметану, сырые яйца – только бы он скорее поправился. А профком
даже выделил ему бесплатную путевку на курорт. Борисов решил ее
взять – не каждому бесплатные путевки с неба сыплются, да еще
в июле месяце.

Ехать предстояло через всю страну, в другую республику, в городок
с таким странным названием, что сразу и не выговоришь: Друскининкай.
Но Сонечка сказала:

– Поезжай, Борисов! Здоровье не купишь. Лечись, поправляйся, а
мы со Светкой будем писать тебе письма.

В цветущем зеленью городке Борисова встретили на высшем уровне.
К железнодорожному вокзалу подкатил новенький красный «Икарус»,
и через несколько минут отдыхающих с комфортом доставили к десятиэтажному,
из стекла и бетона, зданию санатория. В качестве лечения Борисову
назначили минеральные ванны, грязи и лечебную гимнастику. В столовой
его посадили за стол с щадящей диетой. Но не успел он еще основательно
разместиться в своем номере, как в дверь постучали, и в комнату
вошел его сосед на все двадцать четыре дня поправки здоровья –
загорелый молодцеватый кавказец в сером костюме и белых туфлях.

– Викентий, – протянул он руку Борисову. – Будем знакомы!

От Викентия пахло одеколоном «Москва», чачей и дорожным потом.
Он поставил затянутый ремнями чемодан возле своей кровати, повесил
костюм на плечики в шкаф и уверенной походкой легкоатлета, в носках
и плавках, направился в душевую.

Вечером Викентий принес из прокатного пункта цветной телевизор
и магнитофон – жизнь в санатории обещала быть веселой. Так оно
и вышло.

Пока Борисов, закутанный в тесный брезент прел от лечебной грязи
или балдел в пузырящейся ванне с минеральной водой, любвеобильный
сосед, пользуясь его отсутствием, приводил в номер какую-нибудь
отдыхающую.

– Как так можно? – выговаривал ему Борисов. – Ведь вы семейный
человек, отец двоих детей, а ведете себя, как какой-нибудь Казанова!

– Какой такой Казанова? – смеялся Викентий. – Вокруг столько красивых
женщин – и все они созданы для любви! Понимаешь, для любви?! А
ты мне про какого-то Казанову твердишь... Слушай сюда: мне даже
наш доктор советовал сменить обстановку, понимаешь?

Борисов не понимал. Красивых женщин в санатории и в самом деле
было все равно, что цветов в саду. И наверняка, большинство из
них незамужние – по крайней мере, от каждой вместе с запахом духов
исходили и скрытые флюиды неразделенной любви. Это чувствовалось
везде – в спортивном зале, в столовой, в лифте. По вечерам бывалые
курортники-мужчины пытались развеселить курортниц-женщин бородатыми
анекдотами, и те, слыша их в сто первый раз, словно невзначай
хихикали в нужном месте, и жаловались, что зябнут по ночам в холодных
постелях, а погреть их, оказывается, совсем некому. И тогда прямо
в холле, рядом с казенным телевизором появлялся взятый Викентием
напрокат магнитофон, и начиналось некое подобие танцев для тех,
кому за тридцать, за сорок и даже за пятьдесят. А дальше...

Что происходило дальше, Борисова не интересовало. Около десяти
вечера, взяв в комнате графин из-под воды, он отправлялся на соседний
этаж за кефиром, который там разливали для всех желающих в принесенную
с собой тару. Как правило, в стаканы, хотя тем, кто приходил с
пустыми бутылками после кефира, без слова меняли их на целые.
И только истинным любителям кисломолочного продукта, вроде Борисова
и еще одного семидесятилетнего старичка, который и придумал ходить
за кефиром с графином, раздатчики, лопоча что-то по-литовски,
наливали дарового продукта по самое горлышко.

Стараясь не обращать внимания даже на самых ярких молодых женщин,
верный супружескому долгу Борисов все свободное от процедур время
проводил в читальном зале библиотеки. Читал свежие газеты и журналы.
Он и Сонечке писал, что целыми днями просиживает в библиотеке,
что в санатории скучно, хуже, чем в больнице, за окном моросит
противный мелкий дождь, пойти некуда. Он настолько уверил в этом
Сонечку, что та, искренне сопереживая оторванному от семьи супругу,
в очередном письме написала, чтобы в таком случае он возвращался
домой. Плевать на незавершенный курс минеральных ванн и грязей.
Плевать на путевку. Плевать на все!

Борисов и сам не раз думал об этом. Лечение впрок не шло. Дома,
где и стены помогают, он чувствовал себя лучше. И он бы, конечно,
уехал раньше, но все упиралось в билет на обратную дорогу, который
был куплен заранее.

(Окончание следует)