Проза

Складная, в черном кожаном пальто смуглолицая хохлушка – Женька
видела ее торговавшей в рядах семечками – с солдатской неутомимостью
стучала сапогом в дверь. Стекло дребезжало, но железный засов
держал крепко. Впускать ее не имело смысла: стрелки часов перевалили
за четверть шестого, кафе же работало только до пяти.

Держа в руке маленькое зеркальце, Женька спокойно подводила помадой
губы. Она привыкла, что после закрытия кафе посетителей словно
прорывает: торговцы, вспомнив, что у них за весь день во рту не
было маковой росинки, прут на запах еды, как в ленинградскую блокаду.
Особенно упрямы ребята с Кавказа. Азербайджанцам тем вообще, что
в лоб, что по лбу – лепечут что-то по-своему в усы, горячатся,
размахивают руками, а чего говорят – не поймешь. Армяне – совсем
другие, цену себе знают. Увидят на дверях табличку «закрыто» –
из принципа дергаться не станут. Грузинские кепки-аэродромы, с
их врожденным самолюбием и гордостью, и вовсе в кафе не пойдут
– им ресторан подавай. «Северный край» или на худой конец «Прибой».
А вот белорусы, хохлы и прочие братья-славяне, оккупировавшие
рынок бочками с солеными огурцами и матрасами с семечками, могут
прийти в любой момент. Им все равно, что обедать, что ужинать,
лишь бы дешевле да нажористей. Народ ресторанами не избалованный
– может в кафе и со своим куском сала завалиться, со своим хлебом
и со своей горилкой. Как говорится, простота – хуже воровства.
Живут в Доме крестьянина, что в двух шагах от рынка, по пять человек
в комнате. А уж если идет покупатель, то пусть лопнет мочевой
пузырь, а из-за прилавка не вылезут.

Женька неспешно обула сапоги, с трепетом застегнула недавно вшитую,
но уже расшатавшуюся молнию – утром, когда она опаздывала с Ленкой
в детский сад, молнию, как нарочно, заклинило, – поправила перед
зеркалом волосы и взялась за пальто.

Между тем барабанный бой в дверь не прекращался, и Женька раздраженно,
словно ей наступили в автобусе на ногу, отправилась разбираться,
в чем дело.

– Закрыто уже! – на всякий случай машинально бросила она. – Кафе
работает до пяти, а время уже шестой час.

– Милая, мне только булку хлеба и пару яиц, – запричитала хохлушка.
Пальто у нее расстегнулось, затасканный мохеровый шарф, повязанный
вместо шапки, съехал на шею.

«А ведь она моих лет», – прикинула Женька, ужаснувшись тому, что
сделала с женщиной кочевая жизнь, добавив ей как минимум десяток
лишних годков. Сердце подсказывало впустить бедолагу, но разум
сопротивлялся: почему из-за таких вот нежданных визитеров она
должна каждый день задерживаться? Ведь надо еще заскочить в магазин,
купить молока, хлеба, а потом сломя голову мчаться в детский сад
и выдержать молчаливый поединок с воспитательницей, которая к
этому времени напоминает приготовившуюся к прыжку кобру. Пока
Ленка одевается, приходится что-то говорить, оправдываться, заискивать.
А кобра будет неподвижно стоять в дверях и выжидать момент, чтобы
укусить. И обязательно куснет:

– Вы, мамочка, уже не первый раз задерживаетесь, постарайтесь
брать ребенка пораньше!

Так и скажет, словно никаких других слов, кроме «мамочка», в ее
педагогическом лексиконе нет. Нашла мамочку. Для Женьки это как
нож к горлу.

А тут еще эта хохлушка. Простояла весь день возле своего матраса
с семечками, а теперь булку хлеба просит, как при карточной системе.

– Всего-то две минутки. Ну, что вам стоит? Откройте!

– Ладно, давайте деньги, – сдается Женька, успокаивая себя тем,
что уступает последний раз в жизни. Не устраивать же бурю в стакане
воды.

– Держи, милая, – руки у торговки, как у всех семяночников, с
налетом грязи, немытые, под ногтями чернота, лицо смуглое, загорелое,
черные брови почти срослись на переносице, рот сверкает золотыми
коронками. – Значит, парочку яичек и булку.

– Пирожки есть с капустой, – добреет Женька.

Она всегда так, когда с ней по-хорошему. Пять минут назад была,
словно крутой кипяток, и вот уже тише воды, ниже травы.

– Давай, милая, все, что есть. Голод – не тетка, – складывая пироги
в полиэтиленовый пакет, улыбается хохлушка. Один из пирожков она
бесцеремонно отправляет в рот и, жуя, продолжает жаловаться на
свою разъездную жизнь. – Базар называется?! Никаких условий: ни
гостиницы путной, ни буфета круглосуточного, одна грязь да сквозняки.
Народ жадный, все норовит как бы где чего задарма хапнуть. Все
им, кацапам, попробовать надо... И так по всей России – куда ни
ткнись, везде одно и то же.

На мгновение Женька представляет себя на месте хохлушки. Сделать
это не трудно. Она знает, что торговки живут в Доме крестьянина,
который был сооружен еще в прошлом веке и сейчас представляет
собой что-то среднее между казармой и конюшней: тесные сырые клетушки
с устойчивым запахом плесени, а из уборных за версту несет мочой
и хлоркой.

Поэтому торговки семечками ночуют в Доме крестьянина только тогда,
когда под завязку забиты все места в комнате матери и ребенка
на железнодорожном вокзале. Но и при таком раскладе некоторые
из них, изображая из себя вечно отъезжающих, ночуют в душном зале
ожидания на скамейках. Скрючась в три погибели, они настороженно
спят под присмотром расхаживающего по вокзалу сердобольного милиционера.
Строгий с виду старшина никого никогда не прогоняет, не требует
билетов и паспортов, лишь иногда от скуки незаметно бросит свернутый
в комок фантик в разинутый, как у бегемота, рот какой-нибудь храпящей
тетки и шутливо скомандует: «Хватай мешки, вокзал тронулся!».
И тетка, выпучив полоумные глаза и жуя конфетную обертку, и в
самом деле интуитивно схватится за свои мешки, словно их кто-то
собирается из-под нее вытащить.

Женька предложила посетительнице тарелку щей – все равно до утра
прокиснут. Торговка не отказалась. Ела с аппетитом, звучно схлебывая
с ложки квашеную капусту. Кормили в кафе неважно. Повар для себя
готовил отдельно. И, зная все его махинации с левым, имеющим запашок
мясом, из которого он, щедро приправив его чесночком и луком,
крутил котлеты, Женька вообще брезговала питаться на работе. А
посетители ели с удовольствием и даже писали в книгу отзывов теплые
слова благодарности за отлично приготовленные блюда и культурное
обслуживание.

Чтобы не смущать хохлушку своим присутствием, Женька ушла на кухню,
а когда вернулась, той уже и след простыл. На обсыпанном хлебными
крошками столе красовалась пустая тарелка с ложкой. Посетители
кафе не отличались особой аккуратностью, некоторые вообще ели,
как свиньи. И если в первый год работы Женька просто не могла
видеть, как старики вытаскивают изо рта свои пластмассовые протезы,
протирают их носовым платком и вставляют обратно, то со временем
привыкла и не к такому.

Одним движением обмахнув стол тряпкой, Женька заметила на подоконнике
замызганную тряпичную сумку. Наверное, посетительница забыла,
подумала она. Брезгливо взяла находку двумя пальцами за уголок
и, присматривая место, куда бы ее бросить, вздрогнула, увидев,
как из нее посыпались деньги: мятые рубли, трояки, пятерки, мелочь.
Женька пересчитала все, что было в сумке – 329 рублей 65 копеек.
Деньги немалые! Считай, ее двухмесячная зарплата. Но с детства
усвоив, что чужое – не твое, она без капли сомнения решила тут
же отыскать хохлушку, чтобы вернуть потерю.

Кафе ютилось в конце овощного павильона, впритирку с аптечным
киоском, где, по словам девчонки-продавщицы, самым ходовым товаром
считались изделия № 2 Баковской фабрики резиновых изделий, которыми
торговцы с Кавказа затаривались утром, днем и вечером. Что скрывалось
под изделиями № 1 этой фабрики оставалось секретом Миннефтехимпрома
СССР. Детские соски, противогазы или костюмы противохимической
защиты – никто не знал. Но, как смеялись покупатели законспирированных
таким образом презервативов, изделием № 1 и было как раз то, на
что надевались изделия № 2.

По соседству, на облицованных кафельной плиткой прилавках местные
женщины торговали ростовским репчатым луком, капустой из Туношны
и морковью. Цены на лук, несмотря на ноябрь, еще не подскочили
до заоблачных высот, а вот капуста уже подорожала вдвое. Крепенькие,
изумительно бьющие в нос запахом чеснока соленые огурцы тоже давно
шли по два пятьдесят за килограмм. От них аппетитно щипало ноздри,
а во рту собиралась слюна.

Женька задержалась возле прилавка, и женщина, торговавшая огурцами,
приветливо, как своей давней знакомой, улыбаясь, предложила снять
пробу:

– Вы только попробуйте! – нахваливала она свой товар, – пальчики
откусите! Для рассольника в самый раз. Берите, берите – я вас
задаром угощаю.

– Да что вы, я заплачу, – для приличия возмутилась Женька, но
пакетик с огурцами взяла. Дают – бери, а бьют – беги. У торговки
не убудет, а ей – не покупай. Угощают, значит, знают и уважают.

Стараясь больше не смотреть по сторонам, чтобы не дразнить себя
разносолами, Женька свернула к фруктовому отделу, через который
путь к выходу был вдвое короче. Обложенные дарами солнца прилавки
ее не интересовали, к тому же, проходя мимо восседающих над ними
посланцев южных республик, она всегда чувствовала себя настолько
неуютно, словно у нее лопнула резинка трусов. Парни торгуют в
основном молодые, красивые, за словом в карман не лезут, а взглядом
припечатывают, словно футбольным мячом. Благодаря сарафанному
радио почти все знают, что Женька одна, без мужа, воспитывает
дочь. А для южан это клад. Из-за боязни подцепить какую-нибудь
заразу, они всегда предпочитают знакомиться с женщинами, работающими
в общепите. Особенно настойчив в этом плане Алиджан Каримов, кудрявый
горбоносый кавказец лет тридцати, Алик – как называют его приятели.
Хотя послушаешь, так у них все тут Алики. Как увидит Женьку, глаза
заблестят, как у мартовского кота, и сам весь засияет, словно
царский червонец. Улыбается. Лепечет всякую чушь, слушать стыдно:

– Иди сюда! Иди! Хочешь знать, чего Алиджан больше всего в жизни
любит? Красивых рюсских дэвушек! Зачем мимо проходишь, принцесса?

Нашел принцессу. Это после восьмичасового-то рабочего дня, когда
не только ноги, а все тело гудит, как провода высоковольтной электролинии!
Хотя, если подкраситься, причесаться, то, вроде и ничего. Не принцесса,
конечно. Но фигура еще есть, ножки ровненькие – не стыдно и джинсовую
юбочку надеть.

Вот и Алик. Перед ним лотки с пирамидами из яблок и мандаринов
– все по «пят рублей». Сам сидит на ящиках, как восточный купец,
на среднем пальце увесистая золотая печатка, а воротник кожаной
курточки затерт до неприличия. Мандариновый король! Взгляд наглый,
прилипчивый, что дома Женьке сразу же хочется принять душ.

– Вай-вай-вай, красавица! Неужели так и пройдешь мимо? – кричит
он Женьке, и стоящие рядом с ним торговцы поворачивают головы
в ее сторону. – Возьми дочке яблок, мандаринов! Все, что хочешь,
возьми, да! Для тебя, принцесса, ничего не жалко. Люблю маленьких
детей, у которых мамы молодые!

Хорош гусь: у самого, говорят, в ауле трое ребятишек, а все в
кавалеры набивается. Не на ту напал. За пять лет работы в кафе
Женька ни с одним кавказцем не связалась, хотя какие парни набивались
– высокие, красивые, не этому горбоносому чета.

Местные девицы к постояльцам рынка льнут, отбою нет – ребята денежные,
гостеприимные, не то, что наши, русские. Но Женьке, как говорит
ее давняя подруга Люська Солдатова, «чернота не по нутру». И ни
яблок, ни мандаринов, ни арбузов она брать у них не намерена.
Змей-искуситель, как известно, Еву тоже за яблоко купил, в результате
чего они оба с Адамом вылетели из рая. Так и тут: сначала он яблочком
угостит, а потом в гости завалится – не выгонишь!

Но кто, кто ему про дочку растрепал? Не иначе как директор рынка,
змей. Семен Аронович Градин. Вот кто, выходит, главный искуситель
и совратитель несовершеннолетних. Он и к Женьке, впервые увидев
ее в кафе, пытался вязаться, да обломилось! Теперь, видно, мстит.
Выдает коротышка плешивая желаемое за действительное. Месяц назад
Равилю Абазаряну, прикатившему из Ленинакана с тонной винограда,
на его просьбу познакомить с какой-нибудь бабенкой, тоже на Женьку
показывал.

Прокол тогда у товарища Абазаряна вышел – оказывается не все за
деньги можно купить. Хотя он, наверное, не очень-то и расстроился.
Вон уже сидит в обнимку с двумя «кульками» – девчонками из культпросветучилища,
что в двух остановках от рынка. Машка Грязная Пятка и Ольга Вафля,
как их тут зовут, – местная достопримечательность. Вроде церкви
Ильи Пророка. Днюют и ночуют на рынке. Рыженькой с кукольным личиком
Ольге местные парни, достойно оценив ее усердие, над верхней губой
мушку выкололи – отметили, чтобы не целованные мальчишки по этой
примете узнавали. Одеты девчонки неважненько – в каких-то ярких
курточках, шерстяных колготах, но выглядят еще сносно. Кавказцы
клюют на них, словно петухи на курочек. Года на полтора, пока
есть здоровье, хватит, а там гинекологического отделения ЦРБ не
миновать. Судьба незавидная. Вроде Вальки Грибковой, что в весовой
трудится. По молодости лет, говорят, тоже любительницей острых
ощущений слыла, ничем было не взять, пока не нарвалась на одного
откинувшегося с зоны сифилитика... Теперь всю оставшуюся жизнь
будет на аптеку работать. Полгода в кожно-венерологической больнице
провалялась, на курорт ездила в Ессентуки, грязями лечилась, но
прошлого не переделать.

Только Женька вышла из павильона, как ее окружили неряшливые,
в пестрых платках цыганки. Прямо целый табор. Только вчера откуда-то
приехали, еще, как следует, не осмотрелись, а потому и не знают,
что Женька здесь работает, принимают за обыкновенную покупательницу.

– Падажди, красавица, что скажу, – хватает ее за руку чернобровая
молодая цыганка. – Все вижу, милая, все глаза твои грустные говорят.
Падажди, паслушай правду, палажи самую маленькую манетку на счастье.
Хароший савет дам…

Женька никогда с цыганками не связывалась – ни сапог, ни косметики
у них не покупала, даже если приносили прямо в кафе, где вероятность
обмана сводилась к нулю.

– Да отстань ты, ради бога! – отмахнулась она от цыганки. – Работать
надо.

– Ой, зря ты, красавица так говоришь! – не отставала молодуха.
– Зря, милая, обижаешь. Беда у тебя в глазах стаит, сердцем чувствую,
бальшая беда! Адумайся, пазалати ручку!..

Женька не слушала, проскочила мимо кооперативной студии звукозаписи,
откуда доносился знакомый голос Вилли Токарева, свернула к будке
«Ремонт ключей», за которой обычно стояли торговки семечками.
Но хохлушки в кожаном пальто не нашла.

Вечером позвонила Люська Солдатова:

– Евгения, ты? – гудел в трубке ее прокуренный голос. – Поговорить
бы надо...

– Говори! Случилось что?

– Случилось, подруга, – интриговала Люська. – Но это не телефонный
разговор, так что подъезжай ко мне! До встречи.

– До встречи, – Женька растерянно положила трубку на аппарат.
Вот еще новости. Не могла по телефону сказать. Тащись теперь к
ней через весь город.

С Люськой они подруги давние. Вместе поступали в училище, вместе
ходили на танцы в Дом офицеров, где и встретили своих женихов
– славненьких молоденьких лейтенантиков. Свадебных застолий, увы,
не было. Скромненько отметили бракосочетание вчетвером в ресторане
и уже приготовились было разделить нелегкую судьбу военнослужащих.
Но через два дня у Сергея, Люськиного мужа, приехала из Краснодара
мама – директор областной филармонии, и никак молодая сноха не
могла ей потрафить-угодить. Пришлось разводиться.

Женьке повезло больше. У ее Вадика родители оказались попроще:
мать – телятница в совхозе, отец – тракторист. Выбор сына они
одобрили, сноху полюбили, и вскоре Женька родила дочь. И все бы
хорошо, но Вадика бросили служить в Казахстан, сначала в Кустанай,
а как только они немного обжились, в небольшой военный город под
Джезказганом.

Первое время Женька старалась быть вместе с мужем, тем более что
он имел склонность погулять на стороне, а потом плюнула на все
и вернулась к матери. Пусть шляется. Черного кобеля не отмоешь
до бела. Через год они развелись, а еще месяцев шесть спустя и
ее спившегося Вадика из армии поперли – и вместо приличных алиментов
стала Женька расписываться за жалкую тридцатку, которой хватало
на один раз по-хорошему сходить на рынок. Не получилось из нее
командирши. Но она не жалеет о не сложившемся семейном счастье,
ведь у нее есть Ленка.

У Люськи никого. Но в отличие от Женьки, не сумевшей устроиться
никуда лучше, чем в кафе «Колос», подруга работает в столовой
агропромышленного объединения. Обслуживание там лучше, чем в привокзальном
ресторане: столики застелены скатертями, в вазочках – живые цветы,
салфетки, меню, музыка играет. Короче, полный комфорт. Обычного
прохожего с улицы, естественно, близко не пустят. Ведь там у них
и швейцар есть, Николай Александрович – Николай III – упрямый,
как бык. На Женьку, когда она навещает свою подружку, Николай
III смотрит из-под фуражки с галунами как на врага народа. Службист
еще тот. До пенсии, говорят, охранником в колонии работал. Привык,
что шаг влево, шаг вправо – побег, прыжок на месте – провокация,
конвой стреляет без предупреждения.

По вечерам подруги иногда ходят в кино. А под настроение, особенно,
если Люська заведется – в ресторан. Театры и концертные залы не
для них, там пока слушаешь какой-нибудь концерт для скрипки с
оркестром, три раза выспаться можно. Правда, и в ресторане Женьке
тоже как-то не по душе. Придешь, словно на смотрины. Мужичье тебя
нахально раздевает голодными глазами. А горячее подадут, так какой-нибудь
местный ловелас, как нарочно, нетвердой походкой потащит танцевать.
И смех и грех. Люська же, проныра, чувствует там себя, словно
рыба в воде. Пронюхает о приехавших по делам в объединение иногородних
мужичках – и ну охмурять: «А какие у вас планы на вечер? А не
посидеть ли нам сегодня культурненько в ресторане? У меня замечательная
подруга есть – Евгения, просто красавица».

Люська – баба видная, крутая, губки бантиком, брови вразлет –
цену себе знает. Два раза бедрами качнет – и клиент на крючке.
Слово за слово – выясняется, что у командированного приятель по
номеру в гостинице, а у приятеля – день рождения. У них всегда
«дни рождения». Так почему бы его всем вместе не отметить по-человечески,
не ударить богатым и веселым застольем по убогому одиночеству
и серой скуке? И вот уже Женька просит мать, чтобы вечером с Ленкой
посидела...

И все же этот Люськин звонок выбил Женьку из равновесия, думай
теперь, что хочешь. Может, подруга подцепила кого? Так об этом
можно было и по телефону открытым текстом сказать. Устроила конспирацию,
Мата Хари чертова.

Женька отвезла Ленку к матери и стала собираться на предстоящее
рандеву. Для начала приняла душ, одела чистое нижнее белье – мало
ли во что вечер выльется. Черный кружевной лифчик, купленный по
случаю у местных фарцовщиков, пришелся в самый раз. Умеют на Западе
делать вещи – надевать приятно. Шикарные настоящие джинсы «Голден
стар» ей привез знакомый врач, ездивший на какой-то международный
симпозиум в Данию. Расщедрился. А вот джинсовый костюм «Монтана»
она купила сама в комиссионке, отвалив баснословную сумму. Но,
одевшись в фирменный костюм, она скидывала лет пять и напоминала
крутую ведущую из телепередачи «До 16 и старше». А вот макияж
ее старил, превращал в пресытившуюся театрами богемную даму. Так
и порхала она между девятнадцатью и двадцатью шестью, в зависимости
от настроения. За своей внешностью Женька следила, не ленилась
делать по утрам по сто приседаний, а потом, лежа на полу, поднимала
ноги до двухсот раз. И все равно, как ни приседай, до настоящих
телевизионных див, вроде гимнастки Светланы Рожновой, ей было
далеко.

Женька поправила на шее золотую цепочку с маленьким кулончиком
в виде сердца, еще раз помазала за ушами духами, состроила себе
в зеркало рожу и, словно пушинка, вылетела на улицу. Довольная
собой, она хотела остановить такси. Это у нее получалось очень
эффектно – не было еще случая, чтобы машина с шашечками на боку
не тормознула на ее вскинутую руку. Но, прикинув, что ее поступка
никто не увидит и не оценит, даже Люська Солдатова, которая живет
в доме со сплошь перекопанным двором, где не развернуться ни одной
машине, Женька решила, что бросаться трояками нет оснований.

В душный троллейбус она не вошла – ее внесли, столько было на
остановке народу. Костлявые локти и крупногабаритные сумки чувствовались
со всех сторон, да еще сзади, сопя и вжимаясь своей тазобедренной
частью, напирал подвыпивший гражданин предпенсионного возраста.
Женька попробовала повернуться к нему боком, но ее зажали, словно
в тисках. Так и стояла она, не шевелясь, до тех пор, пока не стало
свободней.

Люська расхаживала по квартире в домашнем халате. Растрепанная,
заспанная, словно с большого бодуна, она явно никуда не собиралась.
Зачем же тогда звала? Женька ждала объяснений.

– Ты бы еще капор надела! – набросилась на нее подруга. – Куда
вырядилась-то?

– Сама же позвонила, – Женька стояла в прихожей, не раздеваясь,
готовая в любой момент развернуться и уйти. Люська пребывала в
плохом настроении. Иногда с ней случалось такое, и Женька по опыту
знала, что ее лучше не трогать, а то закатит истерику – не успокоишь.

– «Позвонила…», – передразнила Солдатова. – А как не позвонить?
На вот читай! – Она сунула Женьке под нос повестку из кожно-венерологического
диспансера. – Любуйся! Доподцеплялись молодых да веселых... Я
еще, когда первый раз твоего Сергея увидела, сразу подумала, что
этот уже прошел огонь и воду, и медные трубы... Скользкая рыбка,
слова лишнего не скажет. Ну, чего молчишь?..

– А что говорить?

– А то, что он триппером нас наградил, минтай долбанный... Через
него в вендиспансер вызывают, у меня сердце чувствует.

– Я не пойму: ты-то тут причем? – удивилась Женька. – Сергей вроде
со мной был, а с тобой Константин Георгиевич, как сейчас помню...
Или ты на два фронта успевала работать?

– Представь себе.

Но представить это было непросто. Женьке захотелось хлопнуть дверью
так, чтобы в коридоре посыпалась штукатурка, и уйти. Люська была
ей отвратительна, особенно мерзкой казалась ее бородавка на правой
щеке. Но Женька решила довести разговор до конца.

Честно говоря, не любила она эти примитивные «дни рождения», но
Сергей взял ее своей интеллигентностью. Галантный, предусмотрительный,
несколько застенчивый, он был не как другие «новорожденные», привыкшие
в одной руке держать бутылку, а другой лапать за что придется.
Именно с ним они, помнится, ходили в театр смотреть «Чио-Чио-Сан».
А потом он еще поздравил ее на октябрьские праздники открыткой.
И как только адрес узнал? Главный инженер районного отдела капитального
строительства... Может, Люська разыгрывает ее?

– Говоришь, заразил, но почему же тогда я ничего не чувствую?
Ведь должны же быть какие-то симптомы? – спросила Женька.

– Симптомов захотела?! – словно психически больная заорала Люська.
– Когда появятся симптомы, тогда уже поздно будет! Сгниешь, и
пикнуть не успеешь.

Но гнить в прямом смысле слова Женька не собиралась. Это пусть
Люська гниет, ей все равно, а Женьке надо Ленку поднимать, дождаться,
пока она школу закончит, вуз, свадьбу справить. Трезво оценив
ситуацию, она решила действовать и, как только покинула квартиру
подруги, первым делом позвонила знакомому врачу, с которым столкнулась
в прошлом году на юге.

Окончание следует.