Проза

В боковое зеркало мне хорошо видно, как идущий следом «уазик»
старается вырваться вперед. «Давай, давай», – притормаживаю я,
краем зрения следя за выскочившей из-за кузова машиной.

Парень за рулем молоденький, видно, только что с водительских
курсов и, увлекшись обгоном, совсем не видит летящий навстречу
«москвич». Наконец-то увидел! Слава богу! Подбрасываю газку, чтобы
ретивый водила поскорее встал в ряд. Не уверен, как говорится,
не обгоняй! На спидометре – 70! Однако тот и не собирается отставать,
а, упрямо отжимая меня к обочине, надеется проскочить вперед.
Сигналит. Нашел время в догонялки играть, мать его... Сбрасываю
скорость, резко притормаживаю и, чуть не поддав бампером «уазику»
в зад, останавливаю машину. Слева на полном ходу проносится встречный
«москвич». В миг побледневший водитель оторопело косится на мой
груженый железобетоном «КамАЗ». Молитесь, ребята, что накануне
поездки тормоза с механиком отрегулировал! Вернетесь домой, поставьте
в церкви свечку. А вообще представить страшно, чем могло закончиться
это лихачество... Хотя чего я переживаю из-за этого Шумахера:
у него своя голова на плечах. Пока.

Легонько воткнув первую передачу, трогаю тяжелую машину. Торопиться
некуда. В Верхнереченск приеду под утро. Высплюсь, как сурок,
разгружусь и сразу же назад.

Домой мне в этот раз надо поспеть, как никогда, вовремя. На свадьбу.
Не свою, конечно, к другану. Самого-то меня, как старшая сестра
говорит, до пенсии не проженишь. До пенсии, не до пенсии, загадывать
не будем, а до двадцати пяти лет дожил, несмотря на то, что все
мои приятели, с кем до армии на танцульки бегал, давно переженились,
а некоторые даже развестись успели, по второму кругу пошли.

В выходные Серегу поженю и останусь один-одинешенек. По кружке
пива после бани не с кем будет выпить – все семейные... Но так
просто я своего закадычного дружка не отдам! Оторвусь на Серегиной
свадьбе по полной программе. Второй месяц в застольных мероприятиях
не участвую – все из-за работы: командировка за командировкой,
а за рулем не очень-то расслабишься.

Сказать честно, невесту себе Серега подобрал не ахти какую, я
бы на такую не позарился. Да и сам он, может, на ней не женился
бы, если бы отношения у них с Тамарой не слишком далеко зашли.
На шестом месяце она.

А вот подруга у нее как раз под мой рост. Викторией зовут. Викой,
значит. Когда ходили в загс подавать заявление, всю дорогу культурную
из себя строила. Так и расшаркивалась, так и заискивала перед
невестой: ах, Тамара, ах, подружка моя единственная, ты только
не нервничай, пожалуйста, не переживай! Словно в женской консультации
работает, а не на фабрике технических тканей. Одета, конечно,
не придерешься, все при всем: джинсовые брючки, яркая блузка «ам
натюр», прямо на голое тело, значит. Волосы – как солома, крашеные,
конечно. На ресницах килограмм туши. Издали вроде бы и ничего
выглядит, а вблизи присмотришься, как-то не по себе делается:
не лицо, а маска. Но это еще цветочки. Посмотрел бы кто, как она
«Столичные» поглощает: сигарету за сигаретой, как мужик. Сунет
в свой накрашенный ротик: и гоняет, и мусолит, словно ириску,
даже говорит с сигаретой, только дым время от времени носом выпускает.
Молодая, а ранняя.

«Томочка! Сереженька! Ай-яяй…» – так и воркует возле молодых,
так и заливается соловьем, вот, мол, какая я добренькая, какая
хорошенькая. И все смеется, улыбается, зубки свои остренькие демонстрирует.
И глазенками своими хлюпает в мою сторону: не видишь, что ли?
– для тебя стараюсь.

После загса мы, помнится, всей компанией в ресторан двинули. Выпили,
как полагается. Мы с Серегой, естественно, водочки, девчонкам
бутылку шампанского заказали. Тут она совсем как лиса передо мной
заходила, и закусочку-то мне подкладывает, и сигарету раскуривает,
досадно стало, что я на нее ноль внимания. А мне что? Мне все
равно, могу ведь и «от винта дать». Я таких «образцово-показательных
скромниц» сразу чувствую. Нашла мальчика! Так весь в комплиментах
и растаю, лоб в словах любви расшибу, жди больше... Тоже гордость
имею. Да и с ночи я. Двое суток в дороге болтался, не до веселья.
Провожать ее, правда, пришлось все равно. Раз в кавалеры набился,
никуда не денешься. Короче, оказались мы возле ее дома. Постояли.
Покурили да и спать разбежались.

Ладно, думаю про себя, иди, спи, если такую скромницу из себя
строишь. На свадьбе все равно никуда не денешься. Не таких обламывал.
Посимпатичнее. Мне ведь в сентиментальности вдаваться некогда.
Одна забава каждый день: крути баранку. И бензином от меня попахивает
– никакой одеколон не берет. Да и восемь лет за рулем тоже о чем-то
говорят…

Я ведь как после автошколы сел на «газончик», так до самой армии
не слезал. Еле дышала «старушка», а три года пробегала, как миленькая.
Во время службы на легковушку пришлось пересесть, заместителя
командира части возил, подполковника Тарасова. Простой был мужик,
компанейский. Выпить любил. Уговаривал сверхсрочником остаться.
С квартирой обещал помочь. Да, видно, не уговорил.

После демобилизации я на рейсовый автобус подался, на «ЛИАЗ».
Молодой был, самоутвердиться хотелось. А как разобрался, что к
чему, в грузовой парк перешел. Надоело по городу, как заведенному,
кружиться. Так на «КамАЗе» оказался. Хорошая машина, сильная.
Знакомые ребята из таксопарка на «волжанку» зовут пересесть. Заманчиво,
конечно, но не для меня: гоняй с утра до ночи по улицам, чтоб
рублей побольше нащелкать, а мне простор нужен, чтоб с мыслями
собраться.

Летишь себе по шоссе, а вокруг поля, как на картинке, березки,
сосенки и небо аж до самого горизонта. Красотища! Стихи писать
хочется. А с машинами, я, как с женщинами, ладить умею – и тем,
и другим, внимание требуется, ласка, забота. Ты с ними по-хорошему,
и они тем же отвечают. Я, чтобы в грязь лицом не ударить, джинсы
себе фирменные купил, пиджак импортный, туфли на каблуках. Хоть
и не уважаю я заграничные тряпки, но и без них нельзя. Не поймут!
Та же Вика с фабрики технических тканей носом заводит. Нашли свидетельницу!
Хотя, с другой стороны, лучше, наверное, и не бывает. Все они
на одно лицо, как куклы.

Помню, у сестры на свадьбе такая же была. Мариночка. Хлеб вилкой
поддевала и двумя пальчиками, оттопырив мизинчик, держала. Это
пока за стол садились, а когда выходить стали – молоком отпаивали
и «скорую» вызывали…

На дорожном указателе значится: «Поддыбье». Совсем как у нас в
районе. Наше Поддыбье, правда, намного поменьше. И Осиновцы тоже
есть, и Перелески, и Поречье. Все названия повторяются. Тысячу
километров отмотаешь – и вдруг промелькнет что-то знакомое, дорогое
сердцу, вроде этого Поддыбья.

А село и впрямь древнерусское. Избы – как из сказки, с резными
наличниками. На пригорке, чернея маковками обветшалых куполов,
старинная церковка выглядывает. Лет сто, наверное, стоит. Жаль,
недействующая, а то бы зашел и свечку поставил. Напротив – клуб,
сельмаг, столовая... Может, зайти перекусить?.. Хотя перекушу
еще где-нибудь до вечера.

Кончилось Поддыбье. Дорога пошла вниз. Надо притормозить, – неровен
час, выскочит какой-нибудь загулявший агроном... И в самом деле,
возле обочины кто-то стоит. Голосует. Да, вижу, вижу, не волнуйся…

Поднимая клубы пыли, выезжаю на обочину и останавливаюсь в двух
шагах от испуганно метнувшейся от машины девчонки.

– До Верхнереченска подвезете? – кричит она, пытаясь открыть дверку.

– Куда? – переспрашиваю я, прикидывая, во сколько обойдется это
удовольствие: как-никак четыреста километров.

– Тогда до Камнева…

До Камнева двести пятьдесят.

– Садись.

– Только я без денег, – не глядя на меня, произносит она. И волосы
ее безжалостно треплет ветер. – Довезете?

– Садись, довезу! – соглашаюсь, не понимая, чему это я так обрадовался.

Забросив вперед себя небольшую сумочку, девчонка проворно забирается
в кабину и, громко хлопнув дверкой, хотя могла бы и потише, внимательно
меня рассматривает.

Давай, давай, изучай! Может, узнаешь что-нибудь интересное, так
расскажешь. Хотя чего можно узнать по моей хлопчатобумажной рубашке
не первой свежести, армейским брюкам, пыльным кирзачам? Обычный
водила. Работяга. Красоваться не перед кем... Выгляжу старше своих
лет – так опять же есть причины: замотался в постоянных разъездах,
а побриться, причесаться некогда. И сам бы, милая, рад ополоснуться
ключевой водичкой, да только где этот ключ найти, если кругом
одна пыль да туман? Еще есть вопросы? Нет. Тогда посматривай себе,
ласковая, на дорогу, а на меня коситься не надо. И скажи спасибо
доброму дяде, что посадил…

– У тебя что, совсем ни копейки нет?

– Есть немного, – девчонка порывается достать из сумочки кошелек.
– Но до Верхнереченска все равно не хватит, и до Камнева тоже
не хватит…

Ну, скажите мне, пожалуйста, кто в дорогу без денег отправляется?
Да еще в такую даль? Ладно, я по щедрости души посадил. А кто
другой встретится – завезет в кусты, заглушит мотор и скажет:
«Давай, расплачивайся, голубушка! Или пешедралом иди!».

И тут меня осенило: да ведь ей этого и нужно! Разве порядочная
девчонка станет на попутку голосовать без денег?.. В гараже мужики
рассказывали о таких попутчицах. Сядет в кабину и ездит вместо
жены. Семьи нет, работать не хочется, а тут все занятие. Глядишь,
лето прокатается, не зная нужды, заботы, а к осени где-нибудь
в котельной осядет. Шоферы – народ добрый, накормят, напоят, приголубят.
Короче, не жизнь, а романтика. Зовет их наш брат плечевыми, потому
как они всю дорогу возле твоего плеча сидят.

Краем глаза кошусь на попутчицу: сидит, скромница, сумочку на
коленях держит, вся такая задумчивая из себя... Давай, давай,
прикидывайся, пока у меня руки заняты баранкой, на стоянке доберусь
до тебя – только держись!

– Познакомимся хоть, – развязно улыбаюсь я. – Семен.

– Маша, – она поворачивает ко мне свое лицо, и я удовлетворенно
замечаю, что плечевая мне попалась симпатичная. Лет девятнадцать,
не больше. Вынув сигареты, угощаю:

– Куришь?

– Нет.

– Рассказывай, – я чиркаю спичку, и на какое-то мгновение мне
не верится, что она плечевая: чистенькая слишком, и волосы гладкие,
схваченные хвостиком. И стройотрядовская курточка смущает! Хотя,
может быть, для отвода глаз надела? Вешает «лапшу» на уши, Маша
с Уралмаша! Сейчас и имен-то таких нет. Плечевая! Ей богу, плечевая.

Впереди показалось раскинувшееся вдоль дороги Рогожино. Знакомые
места. Крепкие бревенчатые пятистенки, кирпичное здание магазина,
школа, опять же церквушка. За Рогожиным дорога пошла лесом. Потянуло
прохладой и хвоей. Дыши – не надышишься. Догорающее малиновое
солнце путалось в ветвях огромных сосен, возвещая о приближении
сумерек. Встречных машин почти не было, и я пылил по середине
дороги на предельной скорости.

– Значит, тебе до Верхнереченска нужно? Считай, что ты там.

– Спасибо, – ответила попутчица и, помолчав, добавила: – Но потом
мне надо назад в Поддыбье вернуться. Вы, случайно, обратно не
поедете?

– Случайно поеду, – усмехнулся я. – Разгружусь – и назад. Да ты
не переживай, Маша, все будет, как в лучших домах Лондона и Парижа.

– А вы что, в Лондоне и Париже были?

– Пока не был. Поговорка у меня такая.

Если до этих слов я еще сомневался, плечевая она или нет, то,
узнав, что ей и обратно нужно вернуться, понял: точно плечевая!

«Хватит, девочка, из себя два себя строить!» – чуть не вырвалось
у меня, но я промолчал. Всему свое время.

Так мы и ехали. В ожидании. Не разговаривая и не пытаясь начать
никому не нужный разговор. Каждый думал о своем. О чем думал я,
догадаться не трудно. Маша, наверное, думала о том же. Так мне
представлялось.

Чтобы хоть как-то отвлечь себя от подобных мыслей, я включил приемник.
По «Маяку» шли новости. За стеклом бежала дорога, по обеим сторонам
которой до самого горизонта раскинулось глинистое поле. Над полем
в ожидании дождя кружились черные воинствующие грачи. Они громко
кричали, словно перед концом света. А тут еще и по приемнику зазвучала
щемящая, наводящая грусть мелодия. Резкие порывы выбивались из
общего настроя, как бы отдаляясь и плавно возвращаясь обратно.
Мелодия задевала за что-то дорогое, глубинное, и, жадно вслушиваясь
в нее, я осатанело сжимал оплетенную цветной проволокой баранку.

Музыка смолкла, и Маша, неподвижно сидевшая рядом, вкрадчиво произнесла:

– Это Сибелиус… «Грустный вальс» Яна Сибелиуса.

– Сибелиус, – как бы стараясь запомнить незнакомую фамилию, переспросил
я, – не слышал такого.

– Очень известный финский композитор, – оживилась девушка и стала
рассказывать о нем.

Свет фар выхватывал мокрое от дождя шоссе, а Маша вдохновенно
раскрывала передо мной тайные прелести его музыки. Она говорила,
а я слушал и верил ей, ни разу не усомнившись в правдивости рассказанного.
И когда она, наконец, замолчала, не знал, что сказать.

По стеклу лениво ползали «дворники», и оно то покрывалось дождливой
изморосью, то становилось чистым. Я всматривался в ночную темноту
и напряженно вел машину. Маша дремала. Я видел, как клюет в дверцу
ее голова. Но тревожить ее не хотелось. И все же я негромко спросил:

– Скажи, пожалуйста, откуда ты все знаешь? Я тоже четверть века
на свете живу, а ничего подобного не слышал…

– Можно и сто лет растительной жизнью прожить и ничего не узнать!..
Только без музыки эта жизнь все равно будет неполноценной...

«Вон как, – подумал я. – Неполноценной... Значит, у Вики с фабрики
технических тканей, да и у меня самого жизнь растительная, неполноценная,
а у этой курносой девчонки – полноценная!.. А мы-то, наивные,
радуемся, что все от жизни берем... Выходит, зря радуемся! Неполноценная
наша жизнь!..».

Я вспомнил смолящую сигареты Викторию, и мне почему-то стало жалко
ее... Зря она, конечно, курит, лучше бы музыку слушала... И себя
сделалось жалко...

– Разве это знания, – продолжала Маша. – Вот наш зав кафедрой
по теории музыки Ибрагим Шалвович, действительно, много знает...
Целый день о музыке может говорить, а как Рахманинова играет!..

– Так ты еще и учишься!

– На третьем курсе музыкального училища, а что?

– Ничего!

«Вот тебе и плечевая, черт возьми!».

В провале между деревьями показались первые огни Камнева – небольшого
районного городка по пути к Верхнереченску. Встречные машины нещадно
слепили глаза, и всякий раз мне приходилось жаться к обочине.
Признаться по совести, я уже изнемог до такой степени, что будь
в машине один, давно бы свернул на обочину и завалился спать.
Но рядом щебетала Маша. И я держался, незаметно протирая глаза
ладонью.

Остановился я только возле пристанционной столовой, которая, если
верить расписанию, работала круглосуточно. Маша тревожно спросила:

– Где мы?

– В Камневе.

– А сколько сейчас времени?

– Половина двенадцатого. Пойдем, перекусим? – взяв девушку за
руку, я удивился какая у нее теплая ладонь.

– Пойдем, – податливо двинулась она.

В просторной, похожей на сарай, столовой пахло чем-то пригорелым.
Обслуживающий персонал отсутствовал, но по доносившимся с кухни
голосам было понятно, что живые люди здесь еще есть. Постояв возле
кассы и изучив краткое, из трех блюд, написанное от руки меню,
я заглянул в крайнюю дверь. Она заскрипела, и скучавшие у плиты
женщины испуганно вздрогнули.

– Здравствуйте, тетеньки! – произнес я, наблюдая, как постепенно
они приходят в себя. – Перекусить можно?

Несмотря на полночь, накормили нас отменно. Видно, не зря сюда
машинисты тепловозов между сменами заходят: горячий украинский
борщ, котлеты с гречневой кашей, кисель. Маша сидела напротив
меня, и я видел ее усталые серые глаза, спадающую на лоб челку.

Женщины с кухни стояли невдалеке и, как мне показалось, с нескрываемым
любопытством изучали нас. Краем уха я даже слышал, о чем они говорили:

– Чай, муж с женой…

– Кто их знает. Таперича рази разберешься... Вон моя племянница,
ешшо восемнадцати нет, а ужо с кавалером блондится…

– Надька, что ли? Ранняя девка…

– Вот и я говорю, материнское молоко на губах еще не обсохло…

– А эти, видно, нездешние…

– Нездешние.

Выйдя из столовой и удобно усевшись в кабине, я повернул ключ
зажигания, устало выжал сцепление, и мы помчались в темноту. На
свою попутчицу я не смотрел. Пользуясь этим, Маша закрыла глаза
и задремала. Но поспать ей не пришлось. «Тоже мне барыня, – думал
я. – Не на того напала».

– Хоть бы спела что-нибудь! – грубо сказал я.

Она удивленно вскинула глаза и, принимая мою просьбу за шутку,
закрыла снова.

– Спой, говорю! – повторил я. – Зря, что ли, в музыкалке учишься?!
А то меня что-то в сон клонит! Спой! По-хорошему прошу…

– А по-плохому что будет?

– Ничего. Сверну на обочину и завалюсь спать.

Она промолчала. И я подумал, что пора переходить от слов к делу.
Я ведь тоже не из чугуна отлит. Нашла дурака и едет. И тут произошло
чудо: подавшись всем телом вперед и глядя в промозглую холодную
даль, Маша запела, тихо-тихо, словно самой себе:

Отшумело, отзвенело бабье лето, 
Паутинкой перепутав счастье где-то,
А сегодня журавли собрались в стаю
И прощаются, надолго улетая…

Внутри у меня словно что-то сжалось, и холодная нестерпимая тоска
по чему-то недосягаемому и дорогому переполнила грудь…

А сегодня журавли собрались в стаю
И прощаются, надолго улетая…

Маша пела. А я до боли в кистях сжимал баранку, словно боялся,
что машина оторвется от земли и воспарит в звездное небо.

Одна песня сменялась другой, но легче от этого не становилось.
Мне было не по себе. Никогда прежде со мной ничего такого не происходило.
Звездное притяжение продолжало действовать.

Так мы доехали до Верхнереченска.

Город спал. Ночные улицы тонули в запахах июльской зелени. Словно
неразгаданные клеточки кроссвордов, горели окна лестничных площадок
в однотипных блочных домах. В одном из них жила Маша.

– Сеня, а вы, правда, поедете сегодня обратно?

– Правда.

Я понял, что мы приземляемся…

– А меня с собой захватите?

– Обязательно.

– Тогда остановите, пожалуйста, возле этого дома.

Я остановил машину. Маша спрыгнула на землю:

– Во сколько вас ждать?

– В половине третьего…

Девушка исчезла, как сновидение.

Выжав сцепление, я как сумасшедший понесся по пустынной улице.

База комплектации железобетонных изделий находилась на окраине
города, и я, заглушив движок в стороне от ворот, завалился на
бок. Дорога изрядно утомила, и я спал, как говорится, без задних
ног, до тех пор, пока в кабину не постучали:

– Эй, товарищ! Проспишь все царство небесное! – грузная, как колода,
женщина средних лет усердно колотила в дверку.

– Что-нибудь случилось?

– Живой ли, думаю? Машина стоит, а водителя нет…

Я посмотрел на часы: половина второго! Не может быть!

– Тетенька, сколько времени на ваших золотых?

– Половина второго, дяденька!

Вот так поспал! Теперь надо срочно разгружаться и лететь за Машей!
Мысли о попутчице не покидали меня даже во сне.

На базу я влетел, таща за собой неимоверные клубы пыли. Казалось,
сама земля горит под колесами. Высмотрев, как лучше причалить
к козловому крану, я, играючи баранкой, помчался между штабелями
перемычек и перекрытий, прямо под болтающиеся на гаке стропы.

Крановщицы, как я и предполагал, конечно же, не было. Не появилась
она и после того, как я в течение трех минут упорно сигналил,
булгача вокруг всю округу.

«Вот ведь невезуха!» – проклинал я крановщицу. И, чтобы не терять
драгоценного времени, опрометью бросился с накладными в контору.
Там мне повезло. Исключительно все, от кого зависело подписание
бумаг, оказались на месте. Но крановщица не появлялась. Я носился
в ее поисках по всей базе, спрашивая каждого встречного, где она
может быть. Никто не знал. Рабочие пожимали плечами, и только
одна женщина высказала предположение, что Зина с обеда собиралась
задержаться, – внучку не с кем оставить. Ветрянка у нее…

Стрелка часов подвалила к половине третьего, и мне не оставалось
ничего другого, как только ехать на неразгруженной машине к поджидавшей
меня Маше. Однако строго стоящая на страже ворот вахтерша, как
я ни умолял, выпустить машину с железобетоном не соглашалась.
Пришлось идти к начальнику базы за разрешением. Я носился по лестницам
и коридорам, и мне, казалось, что я просто не выдержу такого ритма.

Само собой разумеется, что когда я подрулил к назначенному месту,
Маши не было. Не появилась она ни через десять, ни через пятнадцать
минут. И я подумал, что она просто обманула меня.

В половине шестого я катил домой.

Порожняя машина шла легко. И, по моим подсчетам получалось, что
под утро я должен стоять в гараже. Десять минут ходьбы до дома.
И… завтра меня ждут на свадьбе!..

Я надену фирменные джинсы, импортный пиджак, туфли и появлюсь,
как говорится, с корабля на бал…

Я уже отчетливо себе все это представлял, как внутри меня вдруг
зазвучала какая-то знакомая грустная мелодия… Ее плавно текущие
звуки и капризный, с изломом, неустойчивый ритм нарастали. Я стал
припоминать ее и, холодея от неожиданности, понял, что это и есть
«Грустный вальс» Сибелиуса, о котором рассказывала Маша... Я не
забыл его... Не забыл!

Озлобленно выжимая педаль газа до упора, я гнал машину на предельной
скорости. И дорога, зажатая с обеих сторон вымахавшими до самого
неба деревьями, расступалась под светом фар…