Проза

Начало

Окончание

Через две недели Борисов почему-то стал думать, что мешает Викентию.
Так, наверное, мешает девяностолетняя бабка живущей с ней в одной
квартире внучке-студентке. И если бы не нудный защитник семейной
морали Борисов, то его южных кровей сосед давно развернулся на
полную катушку. Какое-то время он себя еще сдерживал, ограничивал,
ища в Борисове, если уж не союзника своих курортных романов, так
хотя бы и не их противника. Намекал, чтобы примерный советский
семьянин не сегодня, не завтра, а когда-нибудь, если удастся привести
в комнату даму сердца, оставил их наедине. Разумеется, не на всю
ночь – об этом даже не шло речи, а часика так на два, три, четыре.
Но Борисов и слушать не хотел. От таких грубых намеков щеки у
него покрывались красными пятнами, словно их нахлестали крапивой,
он торопливо застилал постель и демонстративно уходил в читальный
зал.

Викентий же, словно огромный океанский лайнер, рассекая волны,
уверенно двигался к своему заветному острову. Острову Любви. И
в один прекрасный день, весь из себя такой разговорчивый и веселый,
пропахший духами и коньяком, он завалился в номер с совсем юной
барышней по имени Лина. Где уж он ее подцепил, в городском ресторане
или в соседнем санатории, история умалчивает, но, надо отдать
должное, что Борисову девушка понравилась: худенькая, длинноногая,
с короткой мальчишеской стрижкой. И встреться она ему где-нибудь
на улице, он бы запросто принял ее за студентку. Но местные студентки,
даже находясь подшофе, вряд ли снизошли бы до знакомства с курортником,
а уж в санаторий их и вовсе было не затащить даже под дулом автомата.
Скорее всего, эта громко смеющаяся на каждую шутку черноглазая
дамочка в вызывающе короткой кожаной юбке была такой же курортницей,
как и они.

– Ты сегодня почту смотрел? – понимая, что, намекать Борисову
выйди проветриться в холл, бесполезно, напрямую спросил Викентий.
– Тебе там, кажется, письмо.

Борисов накинул рубашку и в спортивных брюках и шлепках на босу
ногу отправился на первый этаж. Сонечка уже два дня не присылала
ему никаких вестей, и он терзался от неизвестности. Однако в ячейке
на букву «Б» Сонечкиного письма не оказалось. Он просмотрел письма
в соседних отделениях – могли спутать, положить не туда, – но
и там ничего не было. Что за чертовщина? Сонечкины письма он узнавал
молниеносно. По рисунку на конверте. По почерку. Он еще раз пересмотрел
всю скопившуюся в ячейках корреспонденцию, но письма от Сонечки
не нашел. И тогда Борисов понял, что Викентий обманул его, чтобы
выпроводить из комнаты. Ну, конечно, конечно! Обвел вокруг пальца,
как пятилетнего мальчишку. На душе сделалось неприятно. Под колючим
взглядом швейцара, обрюзгшего старика, Борисов не дожидаясь лифта,
чтобы хоть как-то затянуть возвращение и оценить ситуацию, отправился
на седьмой этаж по лестнице.

В длинном коридоре, устланном мягкой ковровой дорожкой, стояла
такая тишина, что отчетливо слышалось гудение люминисцентных ламп.
Борисов подошел к своему номеру, толкнул дверь – заперто. Этого
и следовало ожидать. Третий лишний. Неприязнь к Викентию достигла
высшей точки кипения. Хотя, запрись он там с какой-нибудь заплывшей
жиром московской стервой, Борисов еще, может, и стерпел. Но представить
Викентия наедине с Линой не мог и поэтому не находил себе места:
прошел в холл, постоял возле открытого окна, затем вернулся к
своей комнате. Дрожащей рукой сунул ключ в замочную скважину,
тихонько повернул и резко распахнул дверь. Свет из коридора, словно
луч прожектора, ворвался в темное царство чужого прелюбодеяния...
Лина змеей вывернулась из объятий Викентия и, залепив стоящему
в дверях Борисову звонкую пощечину, босиком, держа туфли и платье
в руках, бросилась прочь. С того вечера любвеобильный сосед никого
в номер больше не приводил, правда, и сам ночевал в нем крайне
редко.

И вот настал день их расставания. Викентий насмешливо смотрел
на суетливые сборы Борисова.

– Многих чудаков на букву «м» видел я в своей жизни, – говорил
он, развалившись в кровати, – но такого, как ты – впервые.

– Я тоже, – не уступал Борисов. – И надеюсь, что первый и последний
раз.

– Только ты не обижайся.

– Я и не обижаюсь. Вот еще, была нужда...

Он знал, что завтра поезд помчит его через всю страну в столицу,
где он сделает пересадку, и покатит дальше, навстречу Сонечке.

– Тогда давай расстанемся друзьями. Для такого случая у меня есть
отличный коньяк.

Борисов укладывал вещи в чемодан. Ему не хотелось пить с Викентием.
Он весь был уже в дороге. Но сосед не отставал:

– Зря ты на меня, Борисов, сердишься. Я ведь не со зла тебя в
тот вечер обманул с письмом. Думал ты меня поймешь…

– Ладно. Кто старое помянет – тому глаз вон.

– За это и выпьем!

Слово за слово, к вечеру они уговорили бутылку коньяку. Потом
к обоюдному удовольствию обменялись адресами, просто так, на всякий
случай, а вдруг пригодится. Жизнь становилась прекрасной! А для
Борисова она была прекрасней вдвойне потому, что дома его ждала
Сонечка.

Несмотря на дождь, Сонечка со Светкой пришли встречать его прямо
на железнодорожную станцию. На перроне они стояли как мокрые курицы,
сырые, озябшие, но пахнущие домашним теплом и уютом. Чтобы окончательно
не застудить их, Борисову даже пришлось раскошеливаться на такси.
Радость встречи переполняла его, в эту ночь он был самым счастливым
человеком на земле, но радоваться пришлось недолго.

Как-то вечером Сонечка вернулась домой сама не своя. Лицо бледное,
губы поджаты, того гляди расплачется. Борисов попробовал обнять
ее, успокоить, расспросить, в чем дело, но Сонечка увернулась
и со слезами бросила ему в лицо скомканное письмо. Вот дела!

Разгладив измятый листок из школьной тетради, Борисов на одном
дыхании пробежал адресованное ему любовное послание, подписанное...
Линой. Сначала он даже не мог понять, кто так жестоко над ним
подшутил. Красивым ровным почерком в письме описывались всякие
подробности их будто бы имевшего место курортного рандеву. Звучали
грустные нотки расставания, негромкая мелодия поцелуев, а в заключение,
как водится, мощные аккорды невысказанных слов любви!

Сначала Борисов подумал, что это, наверное, Викентий, как всегда
что-то перепутав, вместо своего оставил Лине адрес Борисова, но,
посмотрев почтовый штемпель на конверте, понял, что любовное послание
было делом рук самого соседа по комнате. Не зря же он так настойчиво
предлагал обменяться адресами. Шутил, рассказывал анекдоты, щедро
угощал коньяком, а сам, наверное, уже тогда обдумывал свою мерзкую
затею с этой анонимкой.

У Борисова не оставалось другого выхода, как только рассказать
Сонечке всю правду. Но она не поверила. Да и как она могла поверить,
если уже побывала с письмом у Маши Кузьминой, которая пребывала
в глубоком трансе по причине вскрывшейся измены ее мужа.

Из бурного, подстать народным артисткам МХАТа Сонечкиного монолога
стало ясно, что, читая письмо, подруги немного поплакали, выкурили
полпачки «Столичных» и, окрестив всех мужиков без исключения кобелями,
которым только стоит слегка ослабить поводок, как они тут же кидаются
на первую встречную сучку, решили им отомстить. Когда и как Сонечка
не сказала.

– Не одному тебе на курортах шляться, – накладывая на ресницы
тушь, говорила она. – Тоже мне Дон Жуан нашелся! А я, дура, и
поверила ему, что он лечиться поехал. Правильно мне Маша рассказывала,
что на курорты одни потаскухи ездят. Спишутся заранее два голубка,
чтобы в один санаторий попасть, и развлекаются там, забыв о семьях.
Ни стыда, ни совести! И где ты только откопал эту Лину?

– Да не было у меня никакой Лины! – орал Борисов.

– Сам говорил, что она тебе пощечину залепила... Никто за язык
не тянул.

– Так она к Викентию приходила...

– К Викентию приходила, а пощечину тебе дала – за что спрашивается?

– Может, она подумала, что я тоже собираюсь с ней переспать?..

– Заврался ты, Борисов, врешь – и не краснеешь. Но ничего, мы
с Машей тоже найдем с кем переспать. Своего не упустим. Этой же
осенью возьмем в профкоме путевки в санаторий – здоровье надо
беречь.

Чтобы угомонить жену, Борисов попробовал пригрозить ей разводом.

– Да хоть сейчас! – обрадовалась Сонечка.

– А ты подумала, какие будешь получать алименты с моей зарплаты
в сто двадцать рублей?

– Нужны мне твои алименты, как собаке пятая нога! – бунтовала
супруга. – Подавись ты этими копейками, пусть они у тебя в горле
костью встанут! Без тебя как-нибудь Светку подниму. Правда, доченька?

Доченька, естественно, была на сто процентов за маму.

От отчаянья Борисов с минуты на минуту ждал инфаркта или гипертонического
криза – уж очень ему хотелось, чтобы его, наконец-то, пожалели,
но ни того, ни другого не случилось. А Сонечка продолжала резать
его без ножа:

– Я никого не хуже, тем более какой-то там Лины, и пока не отомщу
– не успокоюсь!

При таком ходе событий Борисов громко хлопнул дверью и ушел жить
к маме.

«Ничего, первая прибежит, – успокаивал он себя. – Сегодня же,
как миленькая примчится! Семь лет прожили, и вдруг на тебе, какие-то
капризы пошли!»

Но вечером Сонечка не пришла. Не появилась она и на другой день.
И на третий. От знакомых Борисов узнал, что ее видели как-то с
Машей Кузьминой в ресторане. И тогда он решил Сонечку убить. Взял
в столе складной нож и отправился домой.

Чужими мужчинами в квартире не пахло, и следов их пребывания,
как Борисов ни рыскал под кроватью и в ванной, не наблюдалось.
Сонечка завозилась в двери ключом, как и положено, без пятнадцати
шесть. С работы она, как всегда, зашла в детсад, за Светкой, потом
в магазин. На ней было новое джинсовое платье и шикарные венгерские
сабо. Борисов обалдел от запаха дорогих духов и импортной косметики,
который внесла с собой Сонечка, и, сжимая в кармане нож, строго
спросил:

– С кем ты была в ресторане?

В ответ Сонечка и глазом не повела, всем своим видом давая понять,
что она просто презирает своего ревнивого супруга.

– Я тебя спрашиваю. Отвечай! Как никак я твой муж...

– Мой муж объелся груш! – выводила его из себя Сонечка.

– Откуда у тебя это платье?

– А что? – обернулась она, словно манекенщица. – У Лины такое
же было?

От ощущения своего бессилия вернуть все назад Борисов чуть не
заплакал.

– Откуда у тебя деньги?

– Места надо знать, – Сонечка улыбалась, ей было весело. Она шутила.
Глаза ее смеялись. – Ты зачем пришел? Чтобы убить меня? Тогда
убивай! Только не при ребенке…

– Квартира общая, хочу – и прихожу. Имею полное право…

– Конечно, имеешь. Конечно! Хотя, если бы ты был настоящим мужчиной,
то уже давно забрал свои вещи и оставил нас со Светкой в покое!
Но ты же не Кузьмин, ты будешь претендовать на жилплощадь, требовать
размена, ходить по судам…

– А с какой стати я должен уходить? Неужели из-за того дурацкого
письма?

– Не надо оправдываться, Борисов. Твой поезд уже ушел, – смеялась
Сонечка. – Стань настоящим мужчиной! Кстати, если тебе нужно,
забери свое обручальное кольцо! Свое я уже сдала в скупку…

– Как в скупку? – поперхнулся Борисов.

– Очень просто, как все. Не хватало денег, чтобы заплатить за
садик – и сдала. Да и зачем свободной женщине какое-то обручальное
кольцо?

Борисов жил у матери. Он тяжело переживал ссору с Сонечкой. Долго
болел. Осунулся. Перестал бриться и отрастил рыжую, неопрятную,
как у бомжей бороду. Каждый день он ждал, что Сонечка простит
его и придет к нему первой. Но Сонечка не прощала и не приходила.