Проза

Начало

Окончание

– Валерий Константинович, заждались? – в приемный покой не вошла,
а птичкой впорхнула Валентина. Губы ее улыбались, глаза смотрели
многообещающе, и вся она сегодня была какой-то совсем не такой,
как прежде. – Сказала, что на минутку, а задержалась на полчаса.

Обдав Журавлева волнующим запахом духов, Валентина изящно развернулась
на каблучках и, не включая свет, скрылась в помещении санпропускника.

«Может быть, сделать ей предложение?» – подумал очарованный женщиной
Журавлев, но, представив, что после жарких объятий и поцелуев
ему обязательно придется укладываться с ней где-нибудь на затрапезной
кушетке или хуже того – любить ее, стоя в темном, пропахшем хлоркой,
санпропускнике, отогнал эту мысль.

Уличная дверь в вестибюле грохнула запоздалым выстрелом, и в приемный
покой молнией влетела фельдшер скорой помощи Князева. По распахнутому
всем ветрам назло пальто и съехавшей на затылок медицинской шапочке
Журавлев понял, что Князева привезла тежелобольного.

– Валерий Константинович, срочно нужна мужская сила! – громко
скомандовала она, своей решительностью напоминая военврачей из
далекого 41-го, и уже на улице в спину опередившего ее Журавлева
пояснила: – Острая алкогольная интоксикация! Больная обнаружена
в коматозном состоянии во дворе гостиницы «Колос». Возраст и фамилию
установить не удалось.

Возле стоящего на парах «рафика» возился дядя Паша – щупленький,
с месячной рыжей щетиной на щеках мужичок средних лет. Увидев
Журавлева, он полез в кузов, высунул ручки носилок:

– Принимай!

– Осторожнее, мужики! – глядя, как дядя Паша небрежно пихнул носилки
с больной, повысила голос Князева, и кинулась им помогать.

– Да ну их! Нажрутся всякой погани до невменяемости, а потом осторожничай
с ними! – ворчал дядя Паша. – В медвытрезвитель таких надо отправлять,
а не в больницу! Пусть там с ним нянчатся. Распустили молодежь!
Только пить да ноги кверху задирать и научились, а работать не
хотят.

– Помолчи, Егорыч! – властно осадила водителя Князева. – Только
твоей демагогии сейчас не хватало. Целая смена еще впереди.

– А что, может, не правильно говорю? – ища поддержки у Журавлева,
не сдавался Павел Егорович.

В скорой помощи Князева – ветеран труда. За свою долгую жизнь
всякого насмотрелась. В начале пятидесятых годов по ложному доносу
соседки – учительницы даже успела побывать на Колыме, там курить
пристрастилась – теперь пачки на день не хватает, а спирт вообще
пьет с мужиками наравне. Только вот слишком правильных речей не
переносит, особенно с трибун. На все у Князевой имеется свой собственный
взгляд, а спорить с ней – все равно что лаять на лампочку.

– Куда? – недовольно сопел Павел Егорович, держа носилки. Лицо
у него раскраснелось, хоть прикуривай. Больше всего он боялся,
что девицу – а в ней килограммов семьдесят, не меньше – придется
тащить на третий этаж, в терапевтическое отделение, но Журавлев
свернул к санпропускнику.

– Возьмите вот, – подала Князева ондатровую шапку. – Рядом валялась.
Ее, должно быть…

Валентина склонилась над больной:

– Кожа холодная, но без видимого обморожения, дыхание прерывистое,
затрудненное, зрачки сужены…

– Давайте, Валентина Сергеевна, сделаем внутривенный гипертонический
раствор, – всматриваясь в синюшно-бледное лицо лежащей на носилках,
распоряжался Журавлев. Конечно, он был опытный, знающий свое дело
доктор, не раз приходилось ему в больничной практике и утопленников
откачивать, и висельникам искусственное дыхание делать, и на мозги
из проломленных черепов смотреть, но сейчас ему сделалось нехорошо.
Голова пошла кругом, руки задрожали, словно с похмелья, – ведь
перед ним лежала его родная дочь! Танька. Он узнал ее уже по шапке,
которую подарил ей на восемнадцатилетие. Но откуда шуба? Танька,
как он помнил, носила зимнее пальто…

Он стоял, как чумной, и не знал, что делать. Валентина же, не
теряя времени даром, принесла алюминиевый таз, заботливо поставила
возле кушетки. Промывание желудка в подобных случаях всегда дает
положительный эффект.

– Я за мужичками в шестую палату поднимусь, больную надо отнести
в отделение, что ей здесь лежать, – Валерий Константинович почувствовал,
что сейчас расплачется, как ребенок, и заторопился: – Я быстро...
А ты пока карту на больную оформи. Запиши Журавлева Татьяна Валерьевна...
Девятнадцать лет…

В отделении стояла духота, из незакрытой двери в шестую палату
доносился раскатистый храп. Разбудить лежащего на крайней койке
Колю Капустина стоило труда.

– Что? Что такое? – вскинулся он, но, увидев доктора, успокоился.
– Валерий Константинович?

– Нужна мужская сила.

– Это мы мигом, это мы всегда пожалуйста, – залезая в байковые
полосатые штаны, приходил в себя таксист-язвенник, – помер, что
ли, кто? Ваську будить?

Николай Капустин и Василий Филинов, почему-то прозванные в отделении
«санитарами», частенько привлекались для переноски умерших. И
за вредность своего труда после каждого доставленного в морг покойника,
естественно, получали от медсестер по пятьдесят граммов чистого
медицинского спирта.

– Без Василия обойдемся.

– Ага, – согласился Капустин. – Что стряслось-то?

– Да не суетись ты…

Вдвоем они кое-как затащили носилки в терапевтическое отделение,
уложили Таньку в коридоре, на раскладушке, постовая медсестра
сразу же поставила ей капельницу.

– Во, нажралась! – не уходил Капустин. – Как дорвутся до дармовщинки,
так всякую меру теряют!

– Помолчи! – не поддержал разговора Журавлев.

– Она да Галька Чиж постоянно ловят богатеньких Буратино в «Колосе».

– Знакомая, значит?

– Журавлиха-то? Она все лето в центре города квасом из бочки торговала.
Б... еще та, молодая, да ранняя…

– Ладно, Николай, спасибо, что подсобил. Иди спать, – оборвал
Журавлев.

Все так. Танька заканчивала десятый класс, когда Валерий Константинович
все еще не терял надежды направить ее по своим стопам, пристроить
учиться в мединститут или, на крайний случай, в училище на медсестру...
А она не нашла ничего лучше, как устроиться продавщицей в горторг,
и все лето загорала возле бочки с квасом.

В ординаторской зазвонил телефон. Валерий Константинович снял
трубку.

– Журавлев слушает.

– Валерий Константинович, спуститесь, пожалуйста, в кардиологию,
у нас с больным неладно…

– Сейчас приду.

Он уже собрался сбежать на второй этаж, но по доносившимся из
коридора всплескам и стонам понял, что Таньку рвет. Рядом с ней
сидела медсестра с первого поста. Светлана старше его дочери года
на три, в стационаре работает недавно, но в отличие от других
медсестер с больными нянчится, как с малыми детьми.

– Тошнит ее, – словно не выполнившая домашнее задание школьница,
доложила она Валерию Константиновичу. – И понос…

Это он почувствовал уже и сам. Подошла Валентина:

– Там вас в кардиологию срочно вызывают, сердечнику плохо.

– Сходи, посмотри, что случилось, – попросил Журавлев Валентину.
Сам он уже твердо решил, что пока Танька не оклемается, он от
нее не отойдет.

– У больного, по всей видимости, приступ стенокардии, – возвратилась
Валентина. – Его вчера в предынфарктном состоянии привезли на
«скорой».

– Сделайте ему сустак или курантил, черт возьми! – злился Журавлев.
Дочери плохо! И в первую очередь он будет спасать ее... Ну, неужели
не понятно?

Когда-то он точно так же спасал жену. Любительница веселых кампаний,
она спилась за каких-то два-три года. Танька еще училась в пятом
классе. А Нина уже квасила до беспамятства. Как только появлялись
деньги, она сразу неслась с ними в магазин – и тогда он ушел из
семьи. Теперь вот дочь…

– Позвони заведующему отделением, если это настолько серьезно,
– оправдывался Журавлев. – Я ведь не специалист по сердечно-сосудистым
заболеваниям...

А сам подумал: надо бы все-таки сходить, посмотреть, что там.
Хотя, скорее всего, лежит какой-нибудь очередной пенсионер республиканского
значения, вроде Евдокимова, сейчас шевельнуться боится, а через
два дня придет в себя – начнет жалобы строчить, как из пулемета!
Приступ стенокардии в условиях стационара – случай не смертельный.
А вот при алкогольной интоксикации что угодно можно ожидать!

Сколько раз он сам был свидетелем, когда у пьющих без меры мужиков,
крепких, рослых, не чета его Таньке, от отравления этиловым спиртом
начинались судороги, коллапс и спасти их мог только Господь Бог.
Смерть наступала в результате паралича дыхательного центра. Так
ведь то были взрослые мужики, привыкшие пить все, что горит, а
тут совсем еще девочка, ребенок.

– Валерий Константинович, заведующий, со слов жены, уехал на какой-то
семинар, – не уходила Валентина. – У Никонова нет домашнего телефона,
а Серегина в декретном отпуске.

– Пусть съездят за Никоновым на машине «скорой помощи», ведь это
его палата, – не понимал упрямства Валентины Журавлев.

Резко выпрямившись, он быстро зашагал к выходу из отделения. Из
шестой палаты, как черт из коробочки, показался Коля Капустин:

– Валерий Константинович, ну как там эта алкашка? Оклемалась?

– Ложитесь спать, больной! – строго предупредил Журавлев. – Чтобы
я вас больше в коридоре не видел!

– Уж и по нужде сбегать нельзя?

На лестнице Журавлева поджидал сюрприз. Явилась не запылилась
бывшая жена. В сером зимнем пальто и мохеровом платке вместо шапки
Нина выглядела точно так, как на суде во время бракоразводного
процесса. Лицо одутловатое, опухшее, с толстым слоем пудры, губы
тоже напомажены без всякой меры, а от глаз вообще остались одни
узкие щелочки, как у танцовщиц хана Батыя.

– Что с Татьяной? Как она, не обморозилась? Ночью минус двадцать
обещали, – голос грубый, прокуренный.

Валерий Константинович попытался пройти мимо, но Нина цепко, словно
рысь, схватила его за рукав:

– Журавлев, ты скотина или человек?

– Извини, мне сейчас некогда, в кардиологии больному плохо.

– У него, видите ли, больному плохо, – усмехнулась Нина. – Родная
дочь на его глазах сдохнет, а он и глазом не моргнет! Журавлев,
не будь последней сволочью!

– Тебе не стыдно? – попытался он урезонить бывшую жену, но, взглянув
на ее перекосившийся рот, понял, что воспитательные беседы в духе
Макаренко ей что мертвому припарка. – Правильно говорят, что яблоко
от яблоньки далеко не укатится. Поздравляю!

– Журавлев, ты на что намекаешь? – от Нины пахнуло винным перегаром.
– Я, как ты прекрасно знаешь, пью только на свои, а Таньку черные
угостили…

Правильно сделал, что ушел от этой взбалмошной женщины, – успокоил
себя Валерий Константинович. Даже напрягая память, он, наверное,
не смог бы сейчас вспомнить о ней что-нибудь доброе.

Получив освобождение от семейных уз, Нина, словно вырвавшаяся
на волю обезьяна, покуролесила на полную катушку. Квартира превратилась
в притон для ханыг и бомжей. Вино текло рекой. Пьяные ссоры перерастали
в обоюдные потасовки, от которых стены ходили ходуном. Соседи,
естественно, вызывали милицию. И в таких условиях росла Танька…

Но ни одно из похождений бывшей жены не причинило Журавлеву такой
боли, как сегодняшняя встреча с дочерью – вот так, наверное, и
случаются инфаркты миокарда.

О том, что Татьяна, благодаря своему юному возрасту, по части
вечеринок уже давно дает фору своей матери, он, конечно, догадывался.
Как-то в больницу прямо из КПЗ привезли ее ровесника Серегу Креста,
который пытался отравиться заваренной вместо чая махоркой, да
к счастью ничего не получилось. Сделали ему в процедурной промывание
желудка и через два часа в целости и сохранности вернули в камеру.
А за эти два часа, почувствовав в Журавлеве мало-мальски заинтересованного
слушателя, тот поведал о себе столько геройских подвигов, что
не снились и Гераклу. В двух из них, самых мерзких и отвратительных,
фигурировала Танька… Правда, Валерий Константинович не очень-то
ему тогда и поверил, списав все на болезненную фантазию подростка…

Сегодня он увидел все своими глазами. С дочерью нужно срочно что-то
делать, спасать, вытаскивать со дна жизни! Дурочка, нашла, кому
подражать! Ведь еще совсем ребенок, не соображает, что делает...
Только пусть, пусть сначала придет в себя…

На лестнице показалась Валентина:

– Доктор Никонов приехал, – мгновенно, как могут только соперницы,
она с улыбкой оценила представшее ее глазам рандеву. – Я буду
в кардиологии.

– Ладно, Валентина Сергеевна, я сейчас иду.

– Подстилка, что ли, твоя? – выждав, пока белый халат скроется
в дверях отделения, с насмешкой поинтересовалась Нина.

– Все. Разговор окончен! – Заторопился Журавлев. – Меня ждет работа.

– Подождет! Как говорится, дураков работа любит, а дурак работе
рад, – по всей видимости, Нина собиралась устроить ему скандал.
– Ты мне вот что, Журавлев, скажи: больничный Татьяне напишешь?

– С диагнозом «алкогольное отравление» пожалуйста.

– Ты чё, Журавлев?! Совсем с ума спятил? Придумай что-нибудь поумнее.

– За кого ты меня принимаешь?

– Смотри, какой стал! И не подступишься, прямо профессор... кислых
щей, – Нина засмеялась, но он уже не слушал ее. Из кардиологического
отделения с пачкой сигарет в руках вышел доктор Никонов, вид неважный,
расстроенный. И, предчувствуя что-то недоброе, Журавлев первым
шагнул навстречу:

– Что?

– Труба! Инфаркт миокарда, – Никонов чиркнул спичку, прикурил,
сделал глубокую затяжку. – Потеряли человека. Если есть время,
прошу присутствовать на вскрытии.

Валерия Константиновича качнуло в сторону, но он вовремя ухватился
за перила.

… Таньке только стукнуло шестнадцать, и Журавлев взял ее с собой
в Прибалтику. С женой они уже давно находились в разводе, а дочь
ему – не чужая, родной человек. Приехали на Рижское взморье, в
Юрмалу. Сняли недорогую комнату и целыми днями пропадали на пляже.

Плавала Танька, как топор, далеко в воду заходить боялась и, где
ее не хватало, хоть и взрослая девица, а все равно висла у отца
на шее. Журавлев тоже был пловцом неважным, но, несмотря на это,
мужское самолюбие гнало его подальше от берега, от барахтающейся
под ногами мелюзги. И вот как-то, забравшись с дочерью в воду
по самую шею, он оступился – и к своему ужасу не ощутил под ногами
дна! Голова его скрылась под водой! Сделав рывок вверх, он попытался
всплыть на поверхность, но вцепившаяся в него мертвой хваткой
Танька, вопреки здравому смыслу, потащила его на глубину. На виду
у всего пляжа они тонули, не в состоянии даже крикнуть о помощи,
а со стороны их попеременные погружения напоминали игру в нырки.
Парализовавший волю страх пронзил Журавлева удушливым ощущением
близкой смерти. И тогда, уже изрядно наглотавшийся воды, он все-таки
сумел вырваться из судорожных объятий дочери, чем спас и себя,
и ее.

Слушая на лестничном пролете рассказ доктора Никонова, он ощутил
примерно такое же жуткое состояние собственного бессилия.

Больные из терапевтического отделения в казенных пижамах и халатах
потянулись в столовую на завтрак. Таньки среди них не было, да
и раскладушка возле процедурного кабинета пустовала.

– А где больная? – спросил Журавлев у постовой медсестры.

– Домой смоталась, – попросту ответила девушка. – Мать к ней приходила
– вместе ушли. Да вы не расстраивайтесь, Валерий Константинович,
все алкаши такие: как оклемаются, сразу бегом на выписку. Кому
хочется без больничного лежать?

– Конечно, конечно... Кому захочется?

В приемном покое Журавлев столкнулся с Валентиной. От ее волос
пахнуло удивительно знакомыми духами. Он еще как-то, помнится,
хотел спросить их название. Но так и не спросил…

– До свидания, Валерий Константинович, – игриво произнесла она.

– До свидания, Валентина Сергеевна.

«Только будет ли когда-нибудь это свидание? – подумал он. – Надо
бы хоть проводить ее для приличия, поговорить... А, может быть,
сразу пригласить в ресторан или куда теперь ходят? Ведь не просто
же так она сказала это “до свидания”? И каково ей сейчас, бедняжке,
не скрывавшей своей симпатии, осознавать, что, несмотря на это,
он проигнорировал ее? Запутался, увяз в своих проблемах, заблудился
в двух соснах! Эх, такая женщина ушла! Решительнее надо быть,
решительнее... Но теперь уже, видно, только в очередное совместное
дежурство».

И тут он поймал себя на мысли, что никогда, ни при каких обстоятельствах,
как бы ему этого ни хотелось, он не сможет предложить Валентине
свою руку и сердце. Не тот он уже, совсем не тот, что девятнадцать
лет назад. Тогда он еще что-то мог, а сейчас вряд ли... Хотя на
других посмотришь: те и в пятьдесят любого двадцатилетнего за
пояс заткнут, не зря говорят, что старый конь борозды не испортит.
Журавлев, выходит, не из таких.

Проводив Валентину только взглядом, он засобирался домой, но вспомнил,
что обещал Никонову присутствовать на вскрытии тела умершего.
Каждый смертный случай в стационаре в обязательном порядке рассматривается
на врачебной конференции, и Валерию Константиновичу, во время
дежурства которого умер больной, пусть и не в его отделении, не
плохо бы знать, в чем дело. Так, на всякий случай...

Дверь в морг открыта нараспашку, значит, паталогоанатом Миша Костеридзе
и доктор Никонов уже там. Ждут его. Но кто бы знал, как не любил
Журавлев присутствовать на вскрытии, где от одного только запаха
формалина, которым обычно пропитывают трупы, чтобы они медленнее
разлагались, его начинало мутить. Но надо идти.

Морг представлял собой одноэтажный кирпичный барак и состоял из
кабинета врача, гистологической лаборатории, паталогоанатомического
зала и трупохранилища. Все везде убого и примитивно: холодильная
камера уже второй год не работает, вентилятор в окне гремит, как
консервные банки, тележек – и тех не хватает, так что носилки
с закрытыми простынями телами лежат прямо на полу, и без света
на них можно классно загреметь.

Внимательно глядя под ноги, Журавлев незаметно вошел в зал, где
Миша Костеридзе, облачившись поверх белого халата в резиновый
фартук и натянув на руки тонкие хирургические перчатки, уже стоял
у изголовья умершего. Доктор Никонов – напротив.

Осторожно подойдя к ним, Журавлев приготовился увидеть посиневшее
старческое тело, но на цинковом столе лежал труп мужчины лет двадцати
пяти. Тело его еще не успело окостенеть и было податливым.

– Ну что, погнали? – произнес из-под марлевой повязки Костеридзе.

Он профессионально забросил голову умершего на специальную деревянную
подставку, ловко сделал круговой надрез на затылке трупа и, подцепив
кожу рукой, стал с треском отдирать ее, обнажая кости черепа...
Потом разрезом от подбородка до лобка вскрыл полость груди и живота,
извлек внутренности…

Валерию Константиновичу сделалось дурно, и, ничего не говоря,
он вышел во двор больницы.