Онтологические прогулки

2. Основной вопрос пульсационной концепции Н.Е. Мартьянова

В наделавшем много шума философском эссе Джон Бернал заявил, что «...в ХХ веке не произошло ничего, что могло бы явиться причиной коренного пересмотра принципов геологии, установленных в Х1Х веке» (1956, с.428). В своём, более двух десятков лет находящемся в забвенье, труде Мартьянов заявил: «Однако, вопреки утверждениям Джона Бернала, такое событие в геологии произошло – это было открытие пульсаций Земли, и это открытие требует пересмотра принципов не только в геологии, но и физике!...Таким образом, ХХ век является веком рождения новой геологии, как совершенно самостоятельного раздела естествознания, который может открывать законы природы, совершенно недоступные для обнаружения экспериментальными методами» (2003, с.41-42). Столь ответственное заявление великого геолога, однако, не произвело впечатления и при опубликовании основного труда Мартьянова (2003г.) осталось полностью незамеченным, а в отзывах благожелательных аналитиков сквозил общий мотив восхищения смелым и стойким натуралистом, первооткрывателем тайн природы, одарённым интригующе трагичной жизненной судьбой, и учёный признаёт, «что над всеми поднятыми вопросами автор размышлял в полном одиночестве около пятидесяти лет». И в этом хоре нет места пониманию Мартьянова как мыслителя и реформатора, то есть, отсутствует ощущение той личности, какой единственно положено зачать «новую геологию» и основать «самостоятельный раздел естествознания». В таком ракурсе становится необходимым обозначить когнитивный сюжет сочинения сибирского геолога и тем самым вывести его содержательный смысл как профессионального шедеврального произведения.

Опознание когнитивного сюжета какого-либо ноуменального творения совмещается в содержательном плане с понятием «парадигма». В виду отсутствия терминологической определённости данного понятия становятся необходимым разъяснительные приёмы процедурной практики конкретно для пульсационной былины Мартьянова. И для неё кажется достаточным самое широкое значение «парадигмы»: парадигма есть концептуальное целокупное научно-мыслительное образование, состоящее из принципа действия и принципа мысли, или из органического сочетания специфического для конкретного объекта познания практического метода и теоретического уровня, включающего в себя идею, идеалы и идеологию духовной стороны. В самой парадигме в зависимости от рода познавательных задач выделяется два подхода: исторический и функциональный. Исторический аспект обособляет А.Б.Вистелиус: «Под термином «парадигма» понимается совокупность взглядов, принимавшаяся за очевидную истину в том или ином разделе науки в течение определённого периода её развития» (1980), а функциональный трактуется В.С.Швырёвым, для которого парадигма – «...исходный теоретический концептуальный каркас, задающий определённый тип предметного содержания теоретической науки» (1978).

Само собой разумеется, что для мартьяновского сочинения неукоснительный приоритет придаётся историческому подходу и в сугубо парадигмальном отношении произведение Мартьянова спонтанно обретает название: ПУЛЬСАЦИОННАЯ ГЕОЛОГИЯ. Парадигма «пульсационная геология» или пульсационная парадигма несёт в исполнении Мартьянова помимо внешне-формальных критериев, обязанных концептуальной целокупности логии, ещё совокупность знаний, особых для геологического профиля, поскольку эти знания никак не связаны с эмпирическим геологическим материалом, – это суждения Мартьянова о религии, Боге и, что не имеет прецедента в классической геологии, человеке. В таком виде они создают парадигмальную специфику пульсационной научной целокупности, что, прежде всего, находит отражение в когнитивном жанре концепции. А главное состоит в том, что интуитивное познание пульсационного процесса во Вселенной (космосе и Земле) как раз во внеэмпирическом качестве, какое преподнесено Мартьяновым в пульсационном познании, определяет собой наиболее перспективное направление развития науки в целом. Один из советских авторитетов науковедения В.С.Швырёв отметил: «...генеральная линия развития науки заключается в том, что в ней растёт и приобретает всё большее значение такой слой знаний, который не имеет какого-либо непосредственного эмпирического коррелята и не связан непосредственно с уровнем наблюдения и эксперимента. Формирование и развитие относящегося к этому слою знания происходит в значительной степени самостоятельно и независимо от эмпирии» (1978, с.7) Итак, пульсационная парадигма Мартьянова обладает важнейшими признаками своей специфичности – связью с перспективным направлением научного прогресса, во-первых, и, во-вторых, её природа определяется своеобразием приобретения знания – отсутствием прямой зависимости от эмпирического факта и способом, какой И.Кант назвал «знание от знания». Следовательно, выкристаллизовывается когнитивная фабула сочинения Н.Е.Мартьянова, дающего его как поворотное событие общегеологического значения: пульсационная геология как знание из знания.

А. Историческая преемственность пульсационного воззрения: парадигма Чарлза Лайеля и русский пульсационизм

Томас Кун в хрестоматийной работе «Структура научных революций» (1977г.) отмечает: «Как только исходная парадигма, служившая средством рассмотрения природы, найдена, ни одно исследование уже невозможно в отсутствие парадигмы, и отказ от какой-либо парадигмы без одновременной замены её другой означает отказ от науки вообще». При этом Т.Кун делится весьма любопытным наблюдением: «чего учёные никогда не делают, сталкиваясь даже с сильными и продолжительными аномалиями. Хотя они могут с этого момента постепенно терять доверие к прежним теориям и затем задумываться об альтернативах для выхода из кризиса, тем не менее, они никогда не отказываются легко от парадигмы, которая ввергла их в кризис» (1977).

В аспекте рассматриваемой проблемы вызывает к себе интерес та часть анализа научных революций Т.Куна, где американский историк устанавливает, что одним из признаков кризисного состояния науки, или, как он выражается, «симптомов перехода от нормального исследования к экстраординарному», является «обращение за помощью к философии». Т.Кун утверждает: «Учёные в общем не обязаны и не хотят быть философами. В самом деле, нормальная наука обычно держится от творческой философии на почтительном расстоянии, и, вероятно, для этого есть основания» (1977). Однако же кардинальные перевороты в русской науке (И.И.Сеченов, В.И.Вернадский, русский дарвинизм, пульсационная геология) свидетельствуют совсем об обратном: обращение к философии в русской науке вызывает радикальные потрясения в русской науке; философичность научного мышления – сугубо русская черта творческого процесса. Разъяснения на этот счёт можно найти у В.И.Вернадского, которое по ноуменальному охвату достойно быть манифестом геологического познания в русской науке: «...геологические науки, занимающиеся историей нашей планеты, все без исключения рассматривают изучаемые ими явления в разрезе времени. Это та их особенность, которая, с одной стороны, связывает их с гуманитарными науками, а с другой, заставляет по-особому относиться к ним философскую мысль. Развитие в Х1Х в. геологических наук поставило в теории познания проблему времени в новые рамки в тот момент, когда время не сознавалось в философии в настоящем его значении. Лишь в ХХ в. благодаря огромным успехам научного знания философская мысль подошла к проблеме времени и входит, наконец, в ту область явлений, которая вскрыта геологическими науками» (1975, с.29). Но на примере Т.Куна, где отчётливо ещё слышатся раскаты ньютоновского призыва «физика, бойся метафизики!», должно уяснить, что европейская наука не освоила перспективу философии в научном знании.

Хотя вопрос о родоначальнике геологии как науки не только не решён, но и правильно не поставлен, не вызывает серьёзных сомнений, что свой первоначальный парадигмальный вид геология приобрела в фундаментальном труде сэра Чарльза Лайеля. В советской аналитике в большом почёте высказывание Ф.Энгельса: «Лишь Лайель внёс здравый смысл в геологию, заменив внезапные, вызванные капризом творца революции постепенным действием медленного преобразования земли» (1955, с.9). Но западные теоретики, при их недоверии к философскому способу познания, не очень доверяют сказанному таким философским авторитетом, и больше апеллируют к мнению Ч.Дарвина: «...великое произведение Чарльза Лайеля об основах геологии, – в котором будущий историк признает творение, совершившее переворот в естествознании...» (1952, с.313). Само собой разумеется, что, если концепция Мартьянова не сможет обнаружить свои корни в лайелевской парадигме, она не вправе претендовать на статус собственной научной парадигмы.

Полное наименование труда Ч.Лайеля, появившегося в 1830-33 г.г. в трёх томах, следующее: «Основы геологии, или попытка объяснить древние изменения Земли действующими и сейчас процессами». Знаменательно, что из многосмысленного и многословного титула фундаментального произведения Ч.Лайеля все геологи изымают только один смысл – «Основы геологии», а другой смысл – «попытка объяснить» оставляют в стороне. Тогда как именно в данной «попытке» заложен первоначальный замысел всей лайелевской эпопеи в геологии: «объяснить древние изменения Земли действующими и сейчас процессами».А о смысле этого замысла правильно сказала А.И.Равикович: «Проблема времени в концепции Ч.Лайеля играла первостепенную роль. Почти полвека он вёл геологические исследования и на протяжении всего периода своего научного творчества целеустремлённо развивал значение временного фактора в истории Земли и жизни» (1982.с.52). Таким образом, историзм на правах основополагающего понятия науки, то есть, в качестве цели познания, объекта познания и метода познания, был введен в геологию Чарльзом Лайелем и в этом отношении философское определение научного значения Ч.Лайеля, данное Ф.Энгельсом, по своей информативности и содержательности превалирует над всеми другими. А поскольку геологическая история есть питательная среда пульсационизма Н.Е.Мартьянова, то в историзме скрыты те корни, что роднят сибирского геолога с английским классиком.

А.И.Равикович сделала также весьма удачную попытку составить аннотацию многосложного трактата Ч.Лайеля, выделив в нём ядро главной доктрины геологии: «Лайель пытался согласовать своё учение с основным тезисом механицизма о господстве строгих законов. В связи с этим он выдвинул постулат об однообразии системы земных изменений. Этим постулатом Лайель подчёркивал, что на протяжении всего геологического прошлого действовали одни и те же законы, которым подчинялись одни и те же геологические факторы, отличающиеся неизменной энергией и скоростью, подобно тому, что наблюдается в настоящее время» (1982, с.54). Этот постулат вошёл в золотой фонд геологии под названием принципа актуализма и его авторская формулировка такова: «Порядок в природе с самих ранних периодов был однообразен в том смысле, в каком мы считаем его однообразным теперь, и надеемся, что он останется таковым на будущее время». Сам Лайель подчёркивал в этом «принципе однообразия» доктринальный, то есть всеобщий, характер: «...моя концепция однообразия изменений в существующих условиях предполагает навсегда установившийся порядок бесконечного разнообразия явлений как в органическом, так и в неорганическом мире» (цитируется по А.И.Равикович, 1982, с.54). Принцип актуализма заимел в геологии огромнейшую практику и в конечном итоге превратился в методологический приём: настоящее есть ключ к прошлому.

Однако принцип актуализма в когнитивном и методологическом разновидностях вовсе не является доморощенным продуктом Ч.Лайеля, а стал таковым в результате разнообразной рефлексии в процессе этой самой геологической практики. В геологическом трактате Ч.Лайеля содержалась ещё одна глубокая мысль, которой также был присвоен статус принципа – «знаменитый принцип суммирования незначительных изменений (отклонений, флуктуаций) в течение длительного времени» (А.И.Равикович, 1982), – или принцип униформизма. Как утверждают К.М.Завадский и И.И.Колчинский: «Лайель ещё не пользовался терминами «униформизм» и «актуализм», но из его труда следует, что он не различал униформизм как учение о постоянстве действующих сил природы от актуализма как метода познания причин явлений прошлого на основании знания о ныне действующих законах» (1977, с.89). По всей видимости, Е.Кайзер (1931г.) первым разделил принцип Лайеля на униформизм как мировоззрение и актуализм как рабочий метод.

Таким образом, процесс развития геологического познания и соответственного становление геологической науки осуществлялся по ходу неуклонного движений идей Ч.Лайеля в сторону принципов, а принципы спонтанно и самопроизвольно трансформировались в когнитивную совокупность принципа мысли и принципа действия. Этот процесс д-р С.Дж.Гулд талантливо оформил в качестве своеобразной парадигмальной схемы геологической науки на лайелевском фундаменте, имеющей следующий вид: «1) Единообразие закона. Физические законы неизменны во времени и пространстве... 2) Единообразие процесса (актуализм). Всегда, когда возможно, объяснять прошлые результаты как следствие факторов, всё ещё действующих на Земле. Не изобретать причин, не имеющих современных аналогов, если нынешние причины могут дать наблюдаемые результаты... 3) Единообразие скорости изменения (градуализм)... Лайелевское представление о мире было в согласии с этой величавой традицией. Его Земля находится, конечно, в потоке постоянного изменения, но такого неторопливого, что человек, наблюдая за ней всю жизнь, может объявить её статичной. Однако бесконечность времени гарантирует то, что накопление мельчайших изменений приводит к грандиозным результатам... 4) Единообразие условий (ненаправленность, динамический стационарный процесс). Лайелевская Земля непрерывно изменяется, но сохраняет при этом постоянный облик» (1986, с.с.15,16,17).

Несмотря на субъективный подход, а может быть, благодаря ему, С.Дж.Гулд сумел выразить главную идею лайелевской геологической эпопеи: вхождение геологии на правах равнозначного члена в храм классической науки и приобретение звания чинного фрагмента величественной ньютоновской картины мира. Гулд номотектически провозглашает: «У Лайеля была собственная система взглядов на Землю и её историю. Он хотел перенести непреходящее величие ньютоновского космоса на Землю...» (1986, с.13). То же самое имела в виду А.И.Равикович, утверждая, что Лайель пытался «согласовать основную предпосылку механицизма о господстве жестких законов с геологическими наблюдениями». Таковы отдельные персональные ощущения общего объективного обстоятельства того, что лайелевская максима, получившая название принципа актуализма, есть не что иное, как геологический парафраз принципа Г.Лейбница, слагающего сердцевину классической картины мира: «Принцип этот состоит в том, что свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь». Итак, эпохальное историческое значение Чарлза Лайеля состоит из того, что он привёл наличные геологические знания в соответствие с классическим идеалом, создав теорию такого мощного звучания, что заставил считаться с ней даже великого биолога Ч.Дарвина. «Ньютоновский космос», то есть, всеобщность законов точных наук, в современной геологии закреплён на парадигмальном уровне и действенность ньютоновских физикократических абсолютов, вытекающая следствием из этой парадигмы, определяют весомость и значимость геологии в цикле естественных наук. Поэтому стремление к законам точных наук обретается в ранге конечной цели и идеала геологического познания, а видный советский теоретик академик В.Е.Хаин изрекает не мнение, а руководство к действию: «Действительно, геологические процессы подчинены основным законам физики и химии, которые одинаково проявляются от глубокого докембрия до кватера» (1977). В том же назидательном ключе тематический сборник «Проблемы развития советской геологии» (1971г.) устанавливает приоритеты для геохимии: «Изучение вещества Земли и его развития геохимией производится на базе основных законов химии, физической химии и физики с помощью физических методов и экспериментов» (1971, с.123). А идеолог советского науковедения А.И.Ракитов презентует общий рецепт: «В настоящее время широко распространено убеждение, что большинство современных, по крайней мере, естественных наук, включая химию, биологию, географию, геологию и т.д. должны быть построены в соответствии с эталонами научности, принятыми для современной физики» (1977, с.153).

Приведение особенностей геологического движения к физикократической специфике ньютоновского научного континуума составляет не только отличительное качество, но и познавательную ценность лайелевской парадигмы, в силу того, что благодаря этому геология оказалась вписанной в общий потенциал мировой науки на определённом историческом этапе человеческой цивилизации. Субъективизм д-ра С.Дж.Гулда состоит в том, что он представил парадигму Лайеля как торжество «единообразия», – субъективно таким способом обозначив всеобщность и непоколебимость физических законов точных наук. _ ¹

Универсальностью физических законов, однако, не исчерпывается когнитивная содержательность лайелевской парадигмы и в неё включается момент, отмеченный в принципе униформизма – конструктивный эффект времени, превращающий мелкие изменения природной среды в геологические катаклизмы. Именно фактор времени здесь является полномочным представителем геологии, без которого последняя попросту превратилась бы в данной парадигме в рядовой отдел «одной большой лаборатории Кавендиша». Но гениальная интуиция Чарлза Лайеля, какая позволила ему узреть в геологическом мире фактор времени как реальность геологической истории, не смогла проникнуть в своём первородном виде в парадигму Лайеля, ибо константа времени в её историческом облике начисто отсутствует во всех дисциплинах цикла точных наук. (И. Пригожин и И.Стенгерс категорически утверждают: «Мир классической физики – мир атемпоральный, лишённый времени» (1986, с.95). А потому лайелевское откровение времени было введено в парадигму в усечённом виде – в форме статистического принципа суммирования или принципа градуализма («единообразия скорости изменения»).

При суммировании мелких изменений (по способу «копилки») время учитывается как пассивная величина в разряде ньютоновского абсолюта длительности, а геологическая история, если таковая нежданно-негаданно является, неизбежно подвергается акту объективизации. И тем не менее лайелевская парадигма привела к потрясающему расцвету геологических знаний именно во временном, исключительно геологическом, контексте: геохронологическая шкала геологического времени (стратиграфия) и теория геосинклиналей должны быть отнесены к наиболее выдающимся достижениям классической науки; не случайно на субстрате этой парадигмы родилось и развилось дитя дивной красоты – альпийская школа геологов. Здесь явственно наблюдается парадокс: в парадигме Лайеля классические «атемпоральные» средства приводят к появлению знаний о временных, геологических явлениях. Мартьянов непринуждённо объяснил, а точнее сказать, разрубил этот гордиев узел – принципиальную несообразность альпийской парадигмы: «Для экспериментатора явление, которое протекает лишь на протяжении миллионов лет, просто практически невероятно, а для геолога это срок, составляющий тысячные доли от того времени, которым он обычно оперирует, и, значит, такой срок для геолога вполне реален» (2003, с.233). Итак, что годно для физика – непригодно для геолога, и, наоборот, – в этом парадоксе сеется зерно будущей пульсационной концепции или новой парадигмы.

Наиболее важным моментом в этом выводе необходимо считать, что посылки новозаконного порядка всецело зародились в недрах исходной парадигмы, а вовсе не стали результатом внешнего влияния. Этим «новозаконным порядком» Мартьянов определил открытие пульсаций земного вещества и он написал: «Первым, кто сформулировал эту мысль, оказался А.Ротплец (A.Rothpletz, 1903). Он назвал свою работу «Попытка примирить экспансию и контракцию», предполагая при этом, что этапы сжатия и расширения Земли периодически сменяют друг друга во времени. Но в начале нашего века, когда Ротплец выступил со своей статьёй, контракция ещё настолько прочно владела умами ведущих геологов, что представления Ротплеца, к тому же не подверженные данными физики, не получили распространения» (2003, с.20). Итак, пульсации были первоначально открыты в сфере механического движения – сжатия и расширения Земли (впрочем, такими они остались и поныне), но Мартьянов не обратил внимание на то, что это открытие было связано с попыткой «примирить» крайние противоположности в геотектоническом движении, а не механически совместить либо эклектически соединить их в мистической борьбе противоположностей. Впоследствии Мартьянов самостоятельно и новаторски покажет пульсации именно как способ примирения крайностей в геотектоническом развитии и геологической истории, стихийно проявляя в этом свою врождённую диалектическую натуру.

Мартьянов указывает, что в момент открытия пульсации не были «подтверждены данными физики» и ставит, судя по смыслу текста, этот факт как преходящее обстоятельство. Если Ротплецу принадлежит заслуга в открытии пульсации как явления природы, то американский геолог Уолтер Бачер снискал себе славу, создав гипотезу пульсаций, то есть впервые научно освоил данное явление природы, которое заведомо должно быть подтверждено данными физики. Но в итоге У.Бачер отказался от своей идеи пульсаций и тот же конечный результат постиг и русского исследователя пульсаций академика В.А.Обручева. Этот поразительный для истории науки факт был лишь зафиксирован в аналитике и не нашёл никакого места в исторической преемственности пульсационной концепции. Мартьянов только отметил: «Имя Уолтера Бачера войдёт в историю геологии как автора пульсационной гипотезы. Его поразительная капитуляция весьма поучительна....Такого рода отречения от собственных открытий, несомненно, свидетельствуют о недостатке творческих сил. Однако гораздо важнее, что подобные капитуляции показывают, каких огромных усилий требует продвижение в науку новых представлений, и какая пропасть разделяет гипотезу и теорию» (2003, с.21).

Если последнее из суждений Мартьянова не вызывает сомнений как общая неконкретная сентенция, то критерий «о недостатке творческих сил» навряд ли можно отнести к такому деятелю альпийской формации, как У.Бачеру. И уж вовсе данное мерило неприемлемо к академику В.А.Обручеву, который прославлен в русском естествознании как путешественник, представитель славного племени русских географов, какое можно упрекнуть в чём угодно, но только не в дефиците творческого духа; к тому же геология обязана Обручеву рядом впечатляющих эмпирических и теоретических достижений. Действительность здесь склоняется к тому, что научно углубившись в сущность пульсаций, учёные узрели (прочувствовали) главное их естество в несоответствии с всемогуществом физических законов, принятом в парадигме Лайеля, и это противоречие они решали в пользу достославного воззрения, отдав дань великой традиции своей науки (хотя в отношении академика В.А.Обручева не исключается политическая причина). Но как бы не было, выявляется, что с некоторого момента идея пульсаций сместилась в русскую геологию, где она оформилась в течение пульсационизма, поставившей себя альтернативой блистательной альпийской геологии Чарлза Лайеля. Незабвенные носители этой альтернативы – профессор М.М.Тетяев, академик М.А.Усов и томский геолог Н.Е.Мартьянов, – однако, были загублены советским социальным институтом и русский пульсационизм, как и русский дарвинизм, стал жертвой мрачного периода русской науки, а правильнее сказать, русский пульсационизм как часть русского дарвинизма постигла та же самая доля.

Историю русского пульсационизма ждёт завидная участь будущей прелести аналитического постижения, если только историческую преемственность русской геологии вести от бессмертного Геологического Комитета. Мартьянов полагает зачатие русского пульсационизма в творении профессора М.М.Тетяева, где он безошибочно точно опознал сильную и наиболее типичную черту русского течения: «Гипотеза М.М.Тетяева представляет собой попытку решить философским путём научную проблему. Это, несомненно, уникальный опыт, ибо естествоиспытатели Х1Х века, как это отметил ещё Фридрих Энгельс, не только не пытались решить свои проблемы философским путём, но испытывали отвращение к философской мысли» (2003, с.22). Ввиду самоочевидной ясности Мартьянов не разъясняет, что последнее характерно для физикократической лайелевской парадигмы как наследия ньютоновской науки, но особо упирает на то, что «В свете изложенного гипотеза М.М.Тетяева представляется одной из первых ласточек на мрачном фоне господствующего бездумья. Она заведомо прогрессивна и уже по этой причине заслуживает самого пристального внимания» (2003, с.24).

Следовательно, философско-диалектическую часть тетяевского пульсационного сказания Мартьянов принимает как основополагающее и новаторское качество и, характеризуя его, самопроизвольно очерчивает контуры своей будущей парадигмы. В таком свете Мартьянов указывает: «Гипотеза М.М.Тетяева показала, что во всех случаях, когда он рассуждал как последовательный диалектик, он безошибочно точно предугадывал черты будущей, выведенной из новейших научных данных, гипотезы пульсации Земли. Напротив, в тех случаях, когда он уклонялся от последовательно диалектического решения проблемы, он совершал и геологические ошибки. Следовательно, гипотеза пульсаций М.М.Тетяева продемонстрировала объективное и всеобъемлющее значение диалектики для всех природных процессов. Гипотеза М.М.Тетяева показала, что только представление о пульсациях Земли соответствует диалектике и поэтому является единственно верным решением проблемы. Мы полагаем, что именно в этом заключается главное значение работы М.М.Тетяева, её бессмертная роль в истории науки о Земле. Таким образом, мы должны признать, что если М.М.Тетяев и не решил проблему пульсации Земли, то он, несомненно, указал нам верный путь к её решению» (2003, с.27).

И этот «верный путь» начинается с парадигмально нового извещения, данного Тетяевым как старт идеи пульсации: «Следовательно, когда мы занимаемся вопросами структуры земли, то прежде всего мы должны подходить к ней с исторической точки зрения, т.е. понять эту структуру в её развитии, понять различные формы этой структуры, появляющиеся на различных ступенях развития, понять их взаимосвязь и последовательность общего развития». И далее, в развитие темы: «Целое не есть арифметическая сумма отдельных слагаемых. Для того, чтобы понять целое, нужно понять связи между отдельными элементами, а эти связи непосредственно не наблюдаются. Мы должны определённым и правильным логическим рассуждением дойти до понимания этих связей и взаимоотношений отдельных элементов между собой. Тем более это важно, когда мы имеем не непосредственную связь этих элементов, а историческую взаимосвязь и переход одного явления в другое. Этого мы никогда не можем наблюдать на фактическом материале: необходимо определённое логическое построение, чтобы установить взаимоотношения этих отдельных разновозрастных частей и переход их из одного состояния в другое. Вот почему метод, который базируется только на познании фактического материала, никогда нам не даёт общих представлений о целом, т.е. в данном случае о структуре, а тем более о её развитии. Следовательно, в нашем изучении мы должны иметь в виду не только накопление фактического материала, но и правильное обращение с этим фактическим материалом и его изучение при помощи определённой правильной логики нашего мышления» (1934, с.с.5,11).

Парадигмально новый «верный путь» Тетяева обладает, таким образом, методологической природой и состоит из двух функционально разных стадий: на первом этапе в нём задействованы знаки интуитивного, полностью идентичного мартьяновскому, мироощущения, а на второй стадии явлена необходимость логизации данной интуиции, то есть, трансформация интуиции «при помощи определённой правильной логики нашего мышления». Мартьянов понял, что, как автор научных ценностей, Тетяев достигает успехов, действуя «как последовательный диалектик» посредством интуиции или, по определению Мартьянова, «врождённой стихийной диалектики», но терпит неудачу, когда уклоняется от «последовательной диалектики». Если в первом случае Мартьянов открыто провозглашает хвалу диалектическому чутью Тетяева, то второго случая, где Тетяев изрекает, что «...правильной логикой является только методология диалектического материализма» и «что в основе нашего геотектонического изучения должна лежать теория диалектического материализма» (1934, с.11), он касается лишь намёками. Осмысляя пульсационную форму геологического движения, Тетяев пишет: «Понять эту характерную черту процесса геотектогенеза не как пассивную форму его проявления под влиянием тех или иных внешних или внутренних причин, а как сущность самого процесса, как источник его движения, определить ведущее начало в этой борьбе двух противоположностей, т.е.понять направление развития процесса, возможно только уже при помощи методологии диалектического материализма» (1934, с.37).

Особенность тетяевской логики «верного пути», таким образом, сосредоточена в том, что верные геологичекие посылки необходимо трансформируются в нужные умозаключения при посредстве философского мышления; но всё дело в том, что великий геолог принял готовый штамп государственной философии – методологию диалектического материализма. Эти идеологические моменты были сконцентрированы Тетяевым в своём окончательном резюме, под которое он подвёл своё видение пульсаций земного вещества: «В наших теоретических предпосылках мы охарактеризовали развитие земли в геологическую стадию её развития, как борьбу сжатия и расширения, принимающую антагонистический характер вследствие того, что с появлением земной коры отталкивание не уходит в пространство путём лучеиспускания, а накапливается в замкнутой среде до своего преобладания над притяжением. Это накопление элементов отталкивания внутри земли и конкретизируется в явлениях расширения, которые начинают брать перевес над сжатием» (1934, с.271).

В силу известных причин Мартьянов не может прямо осуждать «методологию диалектического материализма», давшую столь фантастическую картину борьбы сил отталкивания и притяжения в недрах Земли, но по смыслу и логике мышления в его рассуждениях отчётливо чувствуется неприятие и понимание порочности пути, при котором одухотворённая, стихийная диалектика (интуиция) уступает место внешним формам готовой, а потому догматической диалектики. Стремление Тетяева подвести акты естественной истории под канонические формы вульгарной диалектики, то есть попросту выполнить политизацию геологического познания, осуждала мыслящая элита русской геологии, помимо Мартьянова, и последний цитирует слова академика Н.М.Страхова: «Оперируя активным космическим веществом внутри Земли и инертной сдерживающей его внешней оболочкой, а также борьбой притяжения и отталкивания внутри Земли, М.М.Тетяев ограничивается, в сущности, условными словесными символами, за которыми не скрывается конкретного физического содержания. Естественно, что в этих условиях объяснение сводится к игре словами, причём употребление терминов «единство противоположностей», «перерастание» одного процесса в другой и т.д. только внешне придаёт этим словесным объяснениям вид совершенно марксистской теории. Таким путём дать действительно научное объяснение историко-геологического процесса, конечно, нельзя» (2003 с.25).

Само собой разумеется, что научное заблуждение Тетяева есть непосредственное свидетельство философской погрешности диалектического материализма, результат неверного выбора учёным «правильной логики». Но Тетяев не отказался от идеи пульсаций, что требовалось для сохранения престижа государственной философии, а своими упущениями как бы рекламирует несостоятельность диалектического материализма. Такого дерзновения со стороны великого геолога социальный институт не мог потерпеть: Тетяев был репрессирован в конце 40-х годов прошлого века и сослан в Забайкалье. _ ²

Следующим актом в истории русского пульсационизма стало явление академика М.А.Усова. Хотя ни один пункт своего пульсационного повествования он не успел довести до конца, но его идеологическая часть стала такой sui generis (своеобразием), что всё ранее существовавшее в пульсационном воззрении оказалось не более, чем увертюрой. Академик М.А.Усов явился первооткрывателем совершенно нового вида пульсационного механизма в геологическом мире, именно того вида, которому впоследствии Мартьянов даст парадигмальную характеристику как дуалистическим пульсациям механического геологического движения. Здесь нет смысла повторять пафосные пассажи Мартьянова по отношению к откровению Усова, которое он преемственно впитал в свою концепцию. Можно только ещё раз выделить его указание на «гениальную интуицию» Усова, дабы подчеркнуть мысль, что интуиция становится родовой чертой русского способа мышления в пульсационном (историческом) секторе геологии. Однако не менее, если не более, важное значение, чем положительные унаследованные усовские моменты, для ноуменальной конструкции Мартьянова приобретает концептуальное расхождение с Усовым.

В основе разномыслия лежит основополагающий тезис Усова: «конечно, сжатие и расширение коры суть не пассивные формы тектогенеза под влиянием каких-то внешних сил, а особые формы притяжения и отталкивания в саморазвитии материи Земли как части космоса» (1940, с.124; выделено мною – Г.Г.). Выделенные понятия стали камнем преткновения сибирских пульсационистов и Мартьянов определил: «М.А.Усов понимал, что чему-то пульсации не подчиняются. Он даже прямо указывает, что они не подчиняются ни охлаждению, ни влиянию Луны и Солнца (то есть силам гравитации). Но как выразить, как обобщить те силы, которым пульсации не подчиняются? И он решил, что они не подчиняются внешним силам, то есть никаким силам вообще. А отсюда происходит и это метафизическое представление о «саморазвитии», представление о том, что Земля развивается как абсолютно изолированное тело, независимое от окружающего космоса. А между тем, чтобы избежать этого заблуждения, Усову достаточно было бы вместо понятия «внешние силы» употребить понятие «лабораторно установленные силы», чтобы необходимость о саморазвитии отпала» (2003, с.37). Итак, Мартьянов разграничивает «лабораторно установленные силы» от «внешних сил» и в духе своей антифизикократической хартии решительно отрицает первые, сохраняя познавательную значимость вторых; в плане последнего Мартьянову мнится положение Земли в составе Солнечной системы под внешним воздействием планет и Солнца. Важно понять, что разногласие Усова и Мартьянова наполнено таким содержанием, что выходит далеко за пределы персональных мнений творцов научных знаний, и встаёт в ряд с такими судьбоносными для науки спорами, как диалоги И.Ньютона и Х.Гюйгенса, Э. Роттердамского и М.Лютера, А.Эйнштейна и Н.Бора. Ибо в русском пульсационизме речь идёт о развитии материи Земли, то есть, о ключевой проблеме естествознания, а для лучшего понимания смысла ведущейся диатрибы философский термин «саморазвитие» следует заменить на внутриразвитие и тогда появится антитезис – внешнеразвитие, и соответственно явится сюжетная канва конфликта: Мартьянов – сторонник внешнего генератора и противник принципа саморазвития против Усова – поклонника внутренней генерации и адепта принципа саморазвития (первоавтором которого в русском пульсационном течении является профессор М.М.Тетяев). Отсюда начинается философия пульсационного мироощущения – стержневая отрасль русского пульсационизма в исполнении Н.Е.Мартьянова.

––––––––––––––––––––

Примечания

1. Между тем тот же С.Дж.Гулд провозглашает, что «...единообразие условий – отнюдь не обязательное допущение, а поддающееся проверке суждение о реальном мире. В самом деле, в строгой формулировке Лайеля оно совершенно неверно» (1986, с.17). В частном случае такая противоречивость отражает персональную особенность представлений д-ра Гулда и не попадает в тематический круг рассматриваемой проблемы, но в самом широком контексте она есть не менее, чем свидетельство внутренней слабости и неустроенности не только геологической лайелевской парадигмы, но и всей классической науки. Данный изъян исторически был устранён в классической науке появлением «золотого десятилетия» Х1Х века, а классической геологии – появлением пульсационной геологии Мартьянова.

2. При жизни М.М.Тетяев пользовался огромным уважением в русской геологии и был кумиром не одного поколения геологической молодёжи в советской России. Но после репрессии на его имя было наложено tabu такой силы, что автор сих строк даже в 80-х годах, находясь в г. Ленинграде, на Васильевском острове, вотчине легендарного «Мих-Миха», – так называли Михаила Михайловича Тетяева его коллеги и ученики, – не мог узнать точной даты и места кончины профессора.

(Продолжение следует)